Наш школьный врач, все тот же добрый, высокий и мудрый дед Парыгин, по части рыб в Николаевке самый грамотный, сказал мне как-то, что ротанов во всей нашей стране нет нигде, кроме Приамурья. И еще он многозначительно добавил, что изучены они до сих пор плохо.
В то время я не знал, что эту амурскую рыбку с латинским именем перккоттус глени почти сто лет назад открыл и описал талантливый и дотошный натуралист Б. И. Дыбовский, что под Петербург ее привез И. Л. Заливский еще в 1912 году, что вскоре после этого сложные события обусловили случайную, но прочную акклиматизацию амурского бычка — ротана-головешки — не только в прудах и озерах близ Петербурга, но и в Невской губе, и в Финском заливе. Не знал я и того, что уже почти 30 лет его с интересом разводили и изучали многие аквариумисты не только в туманном городе Петра, но и далеко за его пределами, ибо было в образе жизни перккоттуса, что в переводе означает окунь-бычок, много завлекательного.
И не ведая всего этого, я с пацанячьим задором открывал для себя ротана, как мне казалось, — с нуля. Навсегда остаются в памяти те прекрасные дни нашего детства, когда ярко и жарко разгораются желания открывать, познавать, до всего доходить собственным путем и собственными стараниями.
Лишь только оттают озерки в поймах рек, как в них засуетятся небольшие рыбки — в 10–15 сантиметров, иные в два раза побольше. Еще тогда я со своими дружками удивлялся: воды в озерке нам всего-то до пупа, и целых пять месяцев была она до самого дна промерзшей, а растаяла, и ротаны — вот они, как ни в чем не бывало. Даже караси со своей широко известной живучестью и неприхотливостью погибли и теперь скорбно белеют на берегах.
Но еще больше поражал нас ротан летом: бывало, обсохнут без дождей ротаньи озера, походим мы по потрескавшемуся илу и пригорюнимся: все, хана бычкам. А полили дожди, и накопилось в тех озерах водицы на пару вершков — забулькали! Завозились в кочках! Ожили? Но откуда?! А отцы нам раскрывали эту жгучую тайну: ротан способен переживать пересыхание озера летом, как и зимнее промерзание, зарываясь глубоко в ил.
Пацаны — народ любознательный и дотошный. Нам надо было самим убедиться в правдивости услышанного. Вооружились мы лопатами — и на свои ротаньи озера. Копать стали, конечно, в том самом низком месте, где вода тоже исчезла, но ил был еще сыроват. Разрыли 4–5 квадратных метров и убедились в том, что нас не обманули: мы извлекли из ила около сотни пошевеливающихся ротанов. Каждый находился в своеобразном гнезде-капсуле с уплотненными и отшлифованными стенками. Завернули мы свою добычу в мокрую мешковину и — к речке. В воде рыбки вскоре осторожно заплавали, а через час уже шустрили как ни в чем не бывало.
Но в тот счастливый день мы сделали для себя еще одно открытие: рядом с ротанами в иле мирно покоились вьюны и гольяны… Некоторые были бодрыми, трепыхались в гнездышках.
А зимой нам иногда приходилось выдалбливать изо льда вмерзших туда ротанов, и это поражало нас еще больше.
Ведь вот как интересно самому постигать мир живой природы и его тайны! Интересно и мучительно. Ибо не дает покоя, мучит вопрос: как же потом оживают промерзшие ротаны? Ведь типичный анабиоз — оживление после полного промерзания тела — позвоночным животным, уже знали мы из учебников для старших классов, не свойствен. Разве что сибирскому углозубу… Эту загадку долго носил я в закоулках памяти, пока не «просветил» ее в солидном возрасте, да и то не до конца разобрался.
Оказывается, в этих случаях для рыб жизненно важно, чтобы не промерзли полостные жидкости, внутренности и жабры. А для этого в них солей к морозам накапливается столько, что иногда рыбы не замерзают почти при пяти градусах мороза. Вроде бы антифризом напитываются. Карась — слабым, ротан, вьюн и озерный гольян — крепким. Но и замерзнув — не погибают! Оживают, оттаивая! Стало быть, в их жидкостях не образуются погибельные для клеток кристаллики? И тогда хоть в ледышку превращайся, «до мозга костей» промерзай? И все же мне думается, что большинство ротанов не в лед вмораживается, а зарывается в ил: там лютые амурские холода выдержать легче.
Чувствую, не всех убедил. Но возьмите даллию — рыбку длиной полтора-два десятка сантиметров, обитающую в мелководных речках, озерах и сфагновых болотах Чукотки и Аляски. Она-то переносит гораздо большее промерзание, чем ротан!
А почему, спросим себя, некоторые лягушки, зимующие на суше, не погибают от холодов? Ведь они зарываются в землю не так уж глубоко. Возможно, они тоже синтезируют в своем теле биологический антифриз. Ученые обнаружили три вида лягушек, способных вырабатывать глицероль, благодаря которому, укрывшись просто в ямке под листьями, они преспокойно и зимуют…
Но не меньшее наше удивление вызывала всеядность ротана, а также его постоянный отменный аппетит. Весной, вскоре после оттаивания озер, мы ловили его на удочки. Наживишь червя — тут же сцапает, кусочек хлеба или картошки насадишь — тоже. Правда, чаще всего рыбки хватали эту наживу в те мгновения, когда крючок двигался, тонул. Жадно брали они и на внутренности собратьев, и на кусочки их мяса. Нацепляешь на крючок даже простого дикого лука и только что народившихся осок и вейника да начнешь его водить — и их заглатывают. И так азартно, что крючок приходится вынимать из горла.
Что и говорить, выуживать эту рыбку было не так прибыльно, да занятно и весело.
Летом как-то разрезал я брюшко ротана, а в нем чего только нет: рыбья икра, мальки, вьюнчики, личинки насекомых, мелкие рачки, головастики, кусочки трав и водорослей. Даже маленькие ракушки оказались целиком заглоченными, прямо в створках! И еще что-то вроде пасты было в том ротане. И даже дюжину крохотных ротанчиков отыскал я в нем! Выходило, что ротан не только неприхотлив и всеяден, он еще и каннибал, как все заправские хищники!
Но что еще нашел я при том анатомировании: оказывается, у него при очень зубастой пасти есть аж 14 глоточных зубов. Обычно у рыб зубы или во рту, или в глотке, у ротана же — и там и там. И опять щекотало: сам открыл.
Выкраивая время, я затаивался в развилке нависшего над глубоким озерком дерева и подолгу наблюдал за жизнью в нем, цепляясь, глазами конечно, за ротанов. Хорошо-то как было: тепло, но не жарко, тихо, облака и птицы в ясном небе. Вода подо мною как стекло, а в ней — мои живые загадки. Вот медленно выплыл из зеленых зарослей крупный бычок-бычище и удивляет: так барабанно туго раздул свое брюхо, что не только скромных размеров хвост, но и большая голова кажутся к тому брюху неумело приставленными. Другой такой же неподалеку метнулся на гольяна, лишь немного себя меньшего, сцапал его и стал трудно, но упорно заглатывать. А потом, с торчащим из пасти хвостиком жертвы, в благостном изнеможении опустился на дно и замер, пошевеливая лишь костяными щеками, опершись, подобно крохотному истребителю, на три точки — кончики грудных плавников и хвоста.
Но как он живуч! Как стоек не только зимой, но и летом! Бывало, в жаркую сушь обмелеют озера, прогреются насквозь беспощадным солнцем, зарастут, зелено зацветут — типичным лягушачьим домом станут, для рыб вроде бы совсем непригодным. А ротан в нем живет не тужит. Даже в болотине, даже в грязной канаве или другой какой, казалось бы, абсолютнейшей неудоби, живет! И не удивительно, что столь колоритная «ихтиофигура» теперь привлекла к себе широченное внимание… Впрочем, об этом стоит сказать подробнее.
Раньше ротана и на его родине-то — в Приморье и Приамурье — мало кто знал, а теперь о нем возбужденно заговорили чуть ли не по всей стране. Я, понятно, за этими разговорами внимательно слежу.
Вот уже около 15 лет как на страницах московских газет, журналов и даже книг с каждым годом все чаще рассказывается об этой удивительной рыбешке. Сначала тон этих рассказов был иронично-благожелателен: ротан неимоверно плодовит, абсолютно всеяден, феноменально прожорлив, невероятно живуч и неприхотлив, жадно берет на любую рыболовную снасть и приманку. Но несколькими годами спустя озаботились: азиата все больше, он быстро расселяется во все стороны, а где появляется — другой рыбы — и даже живучего карася! — становится все меньше и меньше, в закрытых водоемах она просто исчезает. Легко пробираясь в рыбоводные пруды, наш «земляк» не дает житья даже карпу, размножаясь на нагло воруемом «казенном» харче до чудовищной плотности — сто тысяч штук на гектар! И тем вводя хозяйство в погибельный разор.
