— Пускай так, но вы ищете золото и охотитесь.

— И вы хотите, что ли, искать золото и охотиться? — насмешливо спросил Иван Павлович.

— Что же тут смешного?

— Простите, Феодосия Николаевна.

— Фанни, — гневно крикнула она, но он не рискнул так ее назвать, да, пожалуй, и не хотел, боясь, что это невольно установит ту интимную близость, которой он так боялся.

— Долг гостеприимства обязывает меня принять вас. Милости просим. Казаков я устрою. А ваши вещи… Я ду-маю, до выяснения ваших намерений их можно будет оставить в двуколке.

— Очень любезно с вашей стороны. Но вы напрас-но так беспокоитесь. У меня в вещах есть отличная ан-глийская палатка, мой калмык — потому что он со мной, кроме казаков вашего полка, которых мне против моей воли навязал ваш бригадный генерал, — ее мне расста-вит. Скажите, вон та горная речушка и есть граница Рос-сии и Китая?

— Да.

— Значит, по ту сторону, в ста шагах отсюда, китай-ская земля?

— Совершенно верно.

— Я думаю, что Его Величество китайский богдыхан ничего не будет иметь против, если Фанни Полякова вос-пользуется его гостеприимством?

— Я этого не допущу. У нас есть комната для при-езжающих, и вы можете пока в ней устроиться. Запева-лов! — крикнул Иван Павлович своему денщику и, когда тот явился, приказал ему согреть чай и приготовить что-либо на закуску. — Пока он готовит нам, я проведу вас в вашу комнату.

Казаки и калмык начали разгружать повозку и вно-сить ящики и сундуки в комнату для приезжающих. Запе-валов подал ей воду для умывания, а в это время Иван Павлович гневно ходил взад и вперед по веранде и думал неотвязную думу: «Вот принесла нелегкая!.. Племянница, черт ее подери! Она такая же мне племянница, как чертя-ка батька. Вместе детьми играли!» Это правда, когда-то он из корпуса на вакации ездил в Задонские степи на зимов-ник Полякова, но он даже и не помнил, чтобы там была девочка. Да и мог ли он ее помнить, когда ей было тогда 4–5 лет. «Не было печали! Прощай теперь и охота, и поиски в горах за золотом, и экспедиции в таинственные пади к таким ущельям и водопадам, где никогда нога европейца не бывала! Нет, надо объясниться и дать ей понять всю неуместность и невозможность ее пребывания в Кольджате».

Запевалов поставил на не накрытый скатертью стол синий эмалированный чайник с кипятком, принес стаканы и подал на тарелке грубо нарезанную толстыми ломтями колбасу и кусок холодной баранины, из которой неаппе-титно торчала кость. На тарелке же был и кусок хлеба. Все это выглядело жалко, бедно и неопрятно. Он поста-вил свечи в стеклянных колпаках, но их не зажигали, что-бы не залетали мошки.

— Феодосия Николаевна, — крикнул в двери Иван Павлович, — если готовы, пожалуйте, чай подан.

— Фанни! — гневно крикнула девушка. — Иду сейчас. Она вошла в том же костюме в его кабинет.

— Можно повесить? — спросила она, указывая на ружье и на свободный гвоздь на стене против двери. — Пожалуйста, — холодно сказал он.

Она ловким движением скинула винтовку и папаху и повесила их на гвоздь. Теперь при свете лампы ее густые темные волосы, подобранные вверх, отливали в изгибах червонцем. Они мешали ей. Она тряхнула головой и тяже-лые косы упали на спину, рассыпались и ароматным об-лаком закрыли всю спину.

— Чай на веранде, — сказал Иван Павлович, откры-вая дверь кабинета.

Фанни вышла на веранду.

— Боже, какая прелесть! — воскликнула она. — И ка-кой воздух! Какая легкость! Даже в ушах звенит. Какая здесь высота?

— Две с половиной версты.

— Вы знаете… Это такой вид, что его за деньги мож-но показывать.

Несколькими смелыми обрывами, крутыми отвес-ными скалами, рядом мягко сливающихся с равниной холмистых цепочек Алатауские горы срывались в доли-ну реки Текеса. Эта долина теперь была полна клубяще-гося мрака и казалась бездонной. Где-то далеко-далеко на востоке совершенно черными зубцами перерезывали долину горы. Из-за них громадным красным диском поднималась луна, зардевшаяся, будто от стыда, и еще не дающая света. И по мере того как она поднималась, ее верхний край бледнел, становился серебристым и она уменьшалась в размерах. И точно шар, осторожно пу-щенный вверх, она медленно и величаво поднялась над далекими горами и поплыла в бледнеющую от ее прикос-новения густую синеву неба. Колеблющийся в долине над рекой туман засеребрился и стал, как потрясаемая парча, переливать тонами яркого опала. Вспыхнул где-то крас-ной точкой далекий костер пастухов, и взор, настраивае-мый фантазией, начал творить волшебные картины во-сточной сказки. Чудились в серебром залитой долине города удивительной красоты, пестрые ковры, золото и самоцветные камни людских уборов.

Вправо грозно вздымались, уходя по краю долины, величественные черные отроги Терскей-Алатау, порос-шие по северным скатам высокими елями с мохнатой хво-ей. На их вершинах, как полированное серебро, горели ледники, и за ними далеко-далеко, будто висящий в воз-духе, громадный брильянт Коинур, отделенный верени-цей облаков от своей подошвы, блеснул сахарной голо-вой, правильным покатым конусом, весь укрытый снегом Хан-Тенгри, почаровал несколько мгновений глаз таин-ственным блеском недосягаемой вершины своей и исчез, закутавшись облаками.

И странно было в прозрачной тиши ночи с неколеб-лемым воздухом сознавать, что там ревет жестокая вью-га и вихри снега мечутся по ледникам. И чудилось, будто чувствуешь, сидя на этой высоте, стремительный бег зем-ли и ее непрерывное вращение. Казалось, что эта могучая вершина рассекает необъятное пространство миров и не-сется с землей в неведомую даль…

Кружилась голова от редкого воздуха, от ярко бро-шенной прямо в лицо мертвой улыбки луны, от высоты, необъятного простора и таинства ночи.

Внизу, между кустов рябины и дикого барбариса, по каменистому ложу неслась Кольджатка. Тихая днем, она начала теперь ворковать и шуметь, пополняемая водами подтаявших за день ледников. Ни одного человеческого голоса, ни лая собак, ни блеяния стад не было слышно, и ухватившейся за перила решетки Фанни показалось, что она одна несется где-то в безвоздушном пространстве, увлекаемая землей в ее неведомый путь.

Так прошло несколько минут. Иван Павлович не мешал Фанни любоваться видом. Он сам слишком любил, понимал, ценил и восхищался красотами Кольджатских восходов и закатов, и он как собственник, как хозяин этой красоты был доволен, что она так поразила его гостью. Но сам он в этот вечер уже не мог любоваться чарами лунной ночи в горах. Ему отравляла удовольствие эта женщина, стоявшая рядом с ним, непрошеная и незваная, явившаяся сюда Бог весть с какими целями…

Снизу и слева раздался протяжный зовущий крик. Он зазвенел в ночной тиши тоскующим призывом мятущейся души и стих, а потом повторился снова призывной нотой. — Ла Аллах иль Аллах, — взывал муэдзин в дунган-ском поселке к ночной молитве.

Пролаяла внизу собака, и снова все стихло, будто ви-дение жизни, будто трепет человеческого дыхания про-неслись вдоль мощной груди земли и затихли…

В выявившейся теперь ночи волшебными казались воздушные дали и таинственной тишина. И точно для того, чтобы нарушить эту грезу чарующей сказки, сзади дома раздался могучий окрик:

— Кот-торые люди, выходи строиться на переклич-ку…

И загомонили на площадке поста казаки. И скоро, хрипя и срываясь, будто простуженная сыростью ночи, запела кавалерийскую зорю старая ржавая труба постово-го трубача…