Вызвался Идрис. Его обвязали веревкой, но, когда он подошел к яме, он затрясся.

— Не могу, господина! Там шайтан… Ой, прости, господина. Лучше убей — не могу.

Мистический ужас охватил ингуша. Из ямы неслись едва уловимые стоны, вздохи и жалобы.

— Она душит… Она смотрит на меня мертвыми гла-зами…

Наступила минута замешательства.

— Извольте, ваше благородие, я живо спущусь, — проговорил спокойно, почти весело Порох. — Мы так сделаем.

Он устроил петлю и отпустил веревку в яму. Когда она коснулась дна и начала изгибаться, он закрепил ее за края рамы.

— Не так и глубоко, — сказал он, — сажени две, не больше будет.

Его бодрый голос, его уверенные движения ободри-ли всех. Он перекрестился, обвил веревку ногами, опус-тился в яму, ухватился руками за края, подался еще и еще и исчез под землей.

— Вот и готово, — послышался его голос. — Сейчас начну увязывать. Только принимайте осторожней, не ушибить бы о края.

Иван Павлович хотел призвать дунганина-провод-ника на помощь, но его нигде не было. Он исчез. Он пре-дал их в этой ночи. Молча переглянулся он с Фанни.

— Как хорошо, что клубок… — прошептала она. — Это вы придумали?

— Меня точно, что толкнуло. Наитие какое-то. — Только бы он не перервал.

— Бог не без милости…

— Готово, можете тянуть, — послышался снизу го-лос Пороха.

Иван Павлович и Идрис взялись за канат и медлен-но стали поднимать Васеньку. Фанни стояла на коленях над ямой, готовая принять его. Показалась бледная и страшно худая голова с всклокоченными, спутанными усами, щеки, обросшие шершавой красно-рыжей боро-дой, порванная грязная куртка, покрытая крупными тем-ными пятнами. И Фанни поняла, что это и были знамени-тые, ужасные земляные клопы. Брезгливость охватила ее.

— Да принимайте же, Христа ради, — услышала она торопливый голос Ивана Павловича, — берите под мыш-ки, чуть-чуть придержите. Удержитесь, не упадете?

— Нет, — прошептала Фанни и, подавив отвраще-ние, охватила в свои нежные объятия покрытые нечистота-ми и землей с клопами плечи Васеньки и держала их, пока не подоспел Идрис. Вместе они оттянули его и положили на носилки. Веревку распутали и спустили для Пороха.

— Ух, да и клопов здесь! — раздался его веселый го-лос. — Ну и кусачие! Аж как собаки. Так и напали!

И сейчас же показалась его голова, он ухватился креп-кими пальцами за борта ямы и стал вывязывать веревку.

— Да оставь ты ее, — сказал Иван Павлович, у кото-рого нервное напряжение начало проходить.

— Помилуйте, ваше благородие, такая добрая верев-ка. И на походе она нам пригодится да и дома лишней не будет… Да вот и готово.

Назад впереди всех шла Фанни. Она подавалась мед-ленно, неуверенными шагами, наматывая нитку. За ней Порох и Идрис несли на носилках Васеньку. Сзади всех шел Иван Павлович.

Вдруг раздался полный отчаяния голос Фанни:

— Нитка оборвана. Все остановились.

— Надо искать. Найдем. Где же она, она недалеко, ей некуда пропасть, — спокойно проговорил Порох.

Носилки поставили на землю и, нагнувшись над зем-лею и став во всю ширину улицы, пошли, а Идрис и Порох поползли на четвереньках.

И вспомнилось Ивану Павловичу училище и игра «в лисичку». Бумажный след мелких обрывков потерян в кустах за Лабораторной рощей. Широкой лавой разъе-хались юнкера и ищут бумаги. Они изображают гончих собак. И вот кто-то тявкнул. Показались клочки бумаг, и все кинулись к нему и поскакали веселой вереницей по следу искать запрятавшегося юнкера-«лисичку». Им надо поймать его и вырвать из-под погона лисий хвост. Там призом явится этот лисий хвост и маленькая ленточка с жетоном… Здесь выигравшему — жизнь, а проигравше-му — смерть в страшном подземелье…

Глаза и руки напряжены. Пальцы нервно хватают то куски навоза, то перья, то соломины, травки…

Мелькнула под ногтем мягкая тонкая полоска, еще и еще.

— Нашел, — крикнул он. — Сюда!

— Ну, слава Богу! — сказала Фанни и подошла к не-му, тяжело дыша.

— Испугались?..

— Я-то! Ну что вы!

Задор мальчишки заглушил только что сказанное ею робкое, женское: «Ну, слава Богу!».

Фанни взялась за нитку. Порох с Идрисом вернулись за Васенькой и опять пошли в прежнем порядке.

С нервной дрожью ожидали утра. Проснется город, замигают таинственные огоньки в окнах, засветятся бу-мажные рамы и явятся люди на улицу.

Узнают… схватят… и страшный самосуд толпы дун-ган и киргизов прикончит с ним, и с Фанни, и со всеми… Что толку, что потом, по требованию консула, совершит-ся китайское правосудие и несколько обезглавленных тел будет выброшено на поле собакам! Их смертью не вер-нешь к жизни тех, кому так хочется жить…

Ивану Павловичу именно теперь хочется жить. Именно теперь… Когда приехала к нему эта фантасти-ческая девушка, этот озорник-мальчишка с трехлиней-ной винтовкой за плечами и в кабардинской шапке на-бекрень.

Может быть, она его и полюбит. Потому что он-то ее уже полюбил. Полюбил за время этого путешествия, за время этих вечерних и утренних зорь в необъятном про-сторе степи. Полюбил, и надеется, и мечтает, что будет когда-либо день, когда на его предложение она не скажет, что это смешно и ужасно.

Впереди шли, покряхтывая, Порох и Идрис. Они ус-тали. Иван Павлович предложил подменить кого-либо из них.

— Не стоит, ваше благородие. Уже дошли. Чофан ви-дать.

В темноте подземного города показался круглый фо-нарь харчевни.

— Ты, барышня? — осторожно окликнул кто-то Фанни из глубокого мрака.

— Царанка!

— Я, барышня. Лошадь привел, командир привел, всем привел. Поедем. Надо ехать. Светать скоро. Луна светит.

Иван Павлович и Фанни сели на лошадей. Царанка подменил уставшего Идриса. Идрис взял лошадь Пороха, Иван Павлович — Мурзика, на котором приехал Царан-ка в завод, и все поехали за носилками, на которых метал-ся больной Васенька.

Свернули на большую улицу. Сквозь щели в потолке луна лила свет, и серебристые полосы четко ложились на черную землю пола. Лошади пугались и заминались перед ними, храпя и поводя ушами, как перед водой. Ак-сай прыгнул через одну из них, боясь ступить на полосу лунного света.

Светлело. Показалось широкое отверстие выезда из подземного города. Потянуло знойным воздухом раска-ленной земли… Выехали из-под земли, проехали пустую улицу, ворота со спящим часовым-китайцем старых войск. Уснувшие желтые поля окружили их.

Из-за стены колосящейся джугары вышел человек с лошадью в поводу, другой, третий… Казаки… наши…

— А долго, — хрипел Гараська. — Уже светает.

— Да, надо торопиться, — сказал Иван Павлович, — а между тем Васенька может только лежать и рысью не пойдешь.

Их голоса звучали бледно и устало.

— Его надо напоить… Вычистить и вымыть, — ска-зала Фанни.

— Напоить — напоим. У казаков согрет уже чай, а у меня есть фляга с коньяком, а вычистить сейчас некогда. Ведь после этой ямы его отпарить надо, — сказал Иван Павлович.

— По мне, барышня Фаня, — сказал Порох, — так и ходят клопы.

— И по мне, Порох… Чувствую, — с насмешкой над собою проговорила Фанни.

Загорелся восток, раздвинулись дали, погасали звез-ды, и луна, бледная, катилась к горам.

Больного напоили чаем. Он успокоился и в полусоз-нании лежал на носилках, привязанных к двум вьючным лошадям. Отряд потянулся по полям к синеющим горам, и все, что было — темный чофан, канцелярия тифангуаня с писцами, сидящими перед тарелочками с тушью и бу-магой, старый чиновник, сам тифангуань с его достарха-ном, ужасный рассказ Гараськи про китаянку, ночное хождение по тьме кромешной, по лабиринту улиц, яма с клопами, порванная нитка — все это казалось больным, кошмарным бредом.