Тут опять пропуск, время смыло три страницы, и ос-тались только слова: «Галдарея камени белаго яко мар-мор»… «бей молотом»… «и Святого Духа. Аминь».

Итак, передо мной были останки славянина, русско-го, вероятно, офицера или солдата, посланного от отря-да Бековича-Черкасского двести лет тому назад. Какие драгоценные указания давала эта книжечка, что мне гово-рил голос из могилы, я не задумывался. Я не Шерлок Холмс и не отгадчик тайн пустыни в стиле Эдгарда По, и я спрятал и книжечку, и перевод до поры до времени к себе в стол.

— И даже мне ничего не сказали, — вырвалось у Фанни.

— Представьте, забыл. Хотя вы же мне об этом и на-помнили. Когда я узнал ваше имя, мне вспомнилось — «день св. Феодосии», и я посмотрел в календарь, когда это будет. Оказалось — 29 мая. Вы его не праздновали, и я решил им воспользоваться. Я вынул свою бумажку и стал размышлять.

Цепь — от Божьего трона на север — да ведь это бу-дет наш Терскей-Алатау. Большая река тут одна-един-ственная — река Или. Великая гора здесь только наша Кольджатская. Местонахождение останков автора этой записки указывало на то, что иначе и быть не может. Итак, я стоял перед разгадкой всей этой тайны.

Вы помните, вы тогда говорили о золоте в этих го-рах. Я давно знал легенду о золоте, оставленном китайца-ми и охраняемом драконами, но не верил в нее. Присут-ствие в сумочке самородка заставило меня приняться за розыски.

— И вы мне ничего не сказали, и вы не сделали меня участницей этих поисков! — с упреком воскликнула Фанни.

— А вы помните, какой я тогда был бука?

— Ну, продолжайте, пожалуйста. На самом интерес-ном месте остановились.

— Итак, 29 мая надо было искать дерево, на котором остановится тень Кольджатской горы, бросаемая заходя-щим солнцем. Я выехал днем, один, и перед вечером оста-новился в тени гор. И вот она скрылась. Стало темно. Я отметил место. Никакого дерева не было поблизости. Ни большого, ни малого. Это меня не удивило. За двести лет так естественно было, что дерево погибло, но ведь хотя бы пень должен был от него остаться. Но тут не было ничего. Я не силен в космографии и астрономии, и я не мог точно сказать, упадает ли тень из года в год в одно и то же число на одно и то же место. Что могло произой-ти за 200 лет? Могла, и легко могла измениться фигура горы. Землетрясения, горные обвалы, мало ли что, — сдвиг ледников могли сократить или увеличить тень. Но вряд ли значительно. Дерево или останки его должны быть здесь. А здесь кругом было пустое место. Песок, камни, жалкая травка.

Стало совершенно темно, и я решил заночевать в пу-стыне. И вот ночью, глядя на звезды, я размышлял: зем-ля вращается вокруг своей оси, и от этого происходит смена дня и ночи. И это в одно и то же число разных лет будет неизменно. Земля ходит вокруг солнца, и от этого смены зимы и лета, но отношение ее к солнцу неизменно в одни и те же числа. Наконец, вся солнечная система стремится куда-то, и вот в этом движении, не может ли быть каких-либо колебаний в долготе тени? И я ответил сам себе: да, могли, и я могу, и я должен найти это дерево.

И я нашел его. Оно было спилено много лет тому назад почти вровень с землей. Большой черный пень гро-мадного, должно быть, карагача был наполовину занесен песком. Я смотрел на него с умилением. Так вот оно, то «древо высокое и вельми богатое ветвями», которое при-нял неизвестный исследователь за базисную точку своих определений. Дальше все пошло уже гладко. Я взял на-правление на ослепительно горевшую в лучах восходяще-го солнца вершину Хан-Тенгри и отсчитал триста шагов. За стеной камыша, ивняка и сухой травы передо мною была в глубоком русле та самая река, по которой мы шли вчера. Я прошел по ней шестьсот девяносто три шага и стал искать то, что обозначил в своем описании неизве-стный «стрелой». Вот далее пришлось немного порабо-тать и головой, и ногами, разыскивая «галдарею камени белаго, яко мармор»… Но это уже были пустяки.

Так вот, милая Фанни, — закончил свой рассказ Иван Павлович, — я обязан неизвестному покойнику, чьи останки я так случайно нашел во время охоты, и вам открытием золотой жилы…

— А я-то тут при чем? — спросила Фанни.

— Если бы не ваше имя, натолкнувшее меня снова взяться за таинственную книжечку, если бы не ваши меч-ты о золоте, я бы, вероятно, и совсем позабыл о том, что у меня в столе хранится столь необычайный и драгоцен-ный документ.

— Но почему, дядя Ваня, вы так долго молчали об этом? Почему тогда же, в мае, в июне, вы не начали это-го дела?

— Вы мне мешали.

— Удивительный вы человек, дядя Ваня, и совершен-но непоследовательный. То вы мне обязаны, то я вам ме-шала.

— И то, и другое правда, Фанни. Вспомните, пожа-луйста. Вы принесли сюда, на пост, жажду приключе-ний, и за вами побежали и приключения. Я только что начал производить разведки, как это приключение с За-рифом. Не успел я отделаться от него, сдать все доне-сения, акты и расписки, является Васенька, поездка в Турфан, и пошло, и пошло. А дело деликатное. Надо, чтобы никто не пронюхал этого места. Особенно китайцы или, Боже сохрани, такие люди, как Гараська. Не то что продадут секрет, а просто разболтают в пьяном виде.

— Вы могли поручить разведку мне, — сказала Фанни.

— Не хотел, — просто ответил Иван Павлович, сме-ло и прямо глядя ей в глаза.

— Вы мне не доверяли?

— Нет. А просто тогда не хотел делать вас своим компаньоном.

— А теперь?

— Очень хочу.

— Что же произошло?

— Много воды утекло с тех пор, и мы с вами пуд соли съели, Фанни. И я… полюбил вас…

— Ну вот. Я так и знала… Бросьте это из своей голо-вы, милый дядя Ваня, — вставая из-за стола, сказала Фан-ни. — Не к лицу это вам.

Но в голосе звучала не злоба, а какая-то ласковая пе-чаль, и глаза не метали молний, а смотрели с тихой гру-стью на кабардинскую шапку и на винтовку, висевшую на стене, будто прощался с ними шалун-мальчишка, уступа-ющий дорогу женщине…

— Глупости все это, — резко сказала Фанни. — До-говорились!.. Я ваш компаньон, и больше ничего… Спать пора… Смотрите, четвертый час уже.

И широкими шагами, как всегда, когда она была чем-либо недовольна, Фанни прошла в свою комнату и заперлась в ней.

Почти три месяца потребовалось на то, чтобы снес-тись с китайским правительством, получить необходимые бумаги, внести деньги через отделение Русско-китайско-го банка в Кульдже и застолбить участок.

Не раз пришлось Ивану Павловичу съездить в Куль-джу и Суйдун. Фанни сопровождала его. Эти деловые поездки, спокойные, несмотря на необычность передвижения верхом через замерзшие речки, по большому трак-ту с телеграфом, их еще более сблизили.

Но держала она себя как товарищ, как компаньон, как равный, как мужчина.

У Первухиной она достала выкройку разрезной юб-ки, сшила себе при помощи джаркентской портнихи ще-гольскую суконную амазонку, выписала из Петербурга шляпу, жакет, седло и мечтала купить чистокровную ло-шадь. Она часто ездила амазонкой и стремилась в мане-ре держаться и ездить подражать молодой командирше.

Иван Павлович с удовольствием отмечал, что ша-лун-мальчишка постепенно исчезал из ее характера и пе-ред ним выявлялась хорошенькая девушка.

Однажды перед самым Рождеством фудутун города Суйдуна, старый семидесятилетний мандарин, вызвал эк-стренно Ивана Павловича письмом по весьма важному делу. Экстренность была относительная. Два дня письмо шло до полкового штаба, да в канцелярии ждали десять дней оказии, и от Джаркента до Кольджата письмо шло еще два дня. Прошло две недели с того времени, когда старый мандарин просил приехать «поскорее» Ивана Павловича к нему — «поговорить».

Когда Иван Павлович с Фанни наконец добрались до Суйдуна, они не узнали этой тихой китайской крепо-сти. Можно было подумать, что у китайцев празднуется Новый год. Тут и там трещали пороховые хлопушки, на-род толпился по улицам, и в толпе было много солдат с отрезанными косами. Часто попадались коротко остри-женные под гребенку молодые китайцы, одетые в воен-ные куртки и шаровары цвета хаки, в сапоги желтой кожи и фуражки японского образца — ученики военной шко-лы. По городу вместо желтых с черным драконом флагов висели большие пятицветные знамена и красные флаги.