И волшебная темная ночь у подножия Божьего тро-на заколдовала ее.

Иван Павлович шел на соединение с Аничковым «ла-вой». Этот чисто восточный способ передвижения заклю-чался в том, что шли, не останавливаясь, шагом, рысью и наметом до тех пор, пока хватало сил у лошадей. Потом отыскивали в степи табун, отбирали в нем лучших лоша-дей, переседлывали, своих, усталых, пускали в табун, а на свежих гнали дальше.

Переседлавши в предрассветном сумраке, Иван Пав-лович за ночь сделал восемьдесят верст, спустился в пус-тыню и около восьми часов в ярком блеске солнца и пес-ков увидал глинобитные стены и низкие длинные по-стройки с плоскими соломенными, облепленными землей, крышами маленького полуразрушенного кишлака у стан-ции Менде-Кара, где, по его расчету, должен был ожи-дать Аничков.

И действительно, под навесами стояли оседланные лошади, а между ними крепким дневным сном спали ка-заки. Ружья лежали подле них.

Маленький приземистый казак с винтовкой на плече вытянулся перед Иваном Павловичем.

— Хорунжий Аничков здесь? — спросил у него Иван Павлович.

— У хате, — коротко ответил казак.

— Давно приехали?

— Да часа два как тут, ваше благородие.

— Ну, ребята, — сказал Иван Павлович уже слезшим казакам, — живо чаю, вари себе плов, отдохни мало-ма-ло, после полудня и дальше.

— Понимаем, ваше благородие.

Не прошло и получаса, как на дворе горели костры из саксаула, в нанизанных на прутья котелках кипела вода и варился рис под наблюдением «очередных», лоша-ди жевали сено, а казаки, разметавшись в самых невероятных позах, храпели на все лады «в солкынчике» длин-ного пустого навеса.

Аничков сидел в хате на соломенной циновке подле низкого, в пол-аршина, квадратного желтого полирован-ного стола, на котором были дунганские лепешки из полусырого теста, круглые низкие фарфоровые чашки без ручек и без блюдечек и два котелка: один — с кипятком, другой — с заваренным чаем.

Против Аничкова, поджав ноги, сидел худой желтый дунганин в грязно-серой длинной рубахе, маленькими ко-сыми глазками поблескивал на офицера и отвечал короткими гортанными звуками. Говорили по-киргизски.

— Ну вот и ты, слава Богу, — сказал Аничков, вста-вая навстречу Ивану Павловичу.

— Ну как? Что разведали?

— Дело дрянь. Вот, видишь ли, — Аничков достал из полевой сумки испещренную густыми и черными гори-зонталями карту и разложил ее на столе.

Иван Павлович подсел к столу. Дунганин дул на чашку с чаем, с суеверным страхом косился на карту, но все посматривал на нее и прислушивался к тому, что го-ворили между собою по-русски офицеры.

— Вот, видишь ли… Дунгане и переселенцы в Зай-цевском уверяют, что Зариф уже в Пржевальске или его окрестностях. Если нам идти, как приказано, на Каркару и через почтовый перевал на Пржевальск, все будет кон-чено. Пехоте… а какая там пехота и сколько — сам зна-ешь… Местная команда… Разве она за ним угонится!! Значит, и Иссык-Кульский монастырь, и Сазановка в его власти. И мы… опять в дураках.

Аничков поднял свое худощавое лицо без бороды и усов, темное от загара, и остро карими глазами посмот-рел на Ивана Павловича.

— Так как же? Другого пути нет.

— Да, нет. А поэтому мало-мало надо считать двес-ти верст.

— Да хоть и лавой идти — меньше двух суток не обернешься.

— А устанут люди как! А ведь настигли — и прямо бой. Зариф-то в Пржевальске лошадей сменит, а мы где!.. У Зарифа глаза везде — ему про нас скажут, а нам никогда.

Иван Павлович поник головой. Выходило, опять впустую. Опять в свиной след попадут, опять победа За-рифа и срам для сибирских казаков.

— Эх, нехорошо, — с досадой проговорил Иван Пав-лович.

— Что говорить… Плохо. Но смотри, что я надумал. Вот урочище Менде-Кара, где мы, а вот Пржевальск, где Зариф. Ведь сорок верст всего! Каких-нибудь двадцать дюймов по карте, — растопыривая по плану темные паль-цы, сказал Аничков.

— Но горы?

— Видишь, ущелье отсюда и ущелье оттуда, а меж-ду — ледник. Почти сходятся. Я спрашивал дунгана, го-ворит, что киргизы летом здесь скот перегоняют в Прже-вальск. Я послал за проводником. Как ни труден путь — за двенадцать часов сделаем его, а главное, насядем на Зарифа оттуда, откуда он нас никак не ждет.

— Ну что же, — раздумчиво сказал Иван Павло-вич, — попробуем.

— Да не попробуем, а сделаем. Если Зариф сегодня У Пржевальска, он сразу не нападет — побоится. Нападет завтра. А завтра мы его окружим. Проводник — мой та-мыр — человек надежный… Согласен.

— Ладно. А пока поспим. Я всю ночь в седле.

— Да и я тоже, — зевая, сказал Аничков.

Они допили чай, завернулись в бурки и улеглись на земляном полу в тенистой прохладе сумрачной дунган-ской фанзы.

Дунганин, тихо ступая босыми ногами между спящих, прибрал посуду и вышел за дверь дома. И в доме, и на дворе была томительная предполуденная тишина. Под навесом лошади лениво обмахивались хвостами и уже пе-рестали жевать. Жара томила.

Солнце с безоблачного темно-синего неба лило жгучие лучи на желтый песок пустыни, на черные камни скал, на серую колючую траву, жесткими пучками торчавшую кое-где между камней, и на редкие, сухие, безобразные, точно се-рые змеи, ползущие по камням, мертвые стволы саксаула. Недвижный воздух был пропитан зноем. Большой орел за-стыл в небе, распластав в небесной синеве громадные кры-лья, черные с белым, и неподвижность пустыни нарушали только ящерицы с задранными кверху хвостами, озабочен-но перебегавшие по раскаленному, как печь, песку.

Дунганин оглянулся на дневального казака — но и тот, казалось, стоя спал.

Дунганин сделал два шага и вышел за ворота. Здесь зной казался еще сильнее. Далекие горы резко блестели в безоблачном небе белыми пятнами ледников, казавших-ся маленькими пушинками, насевшими на лиловых наве-сах и пиках вершин.

Дунганин быстрой и легкой походкой пошел по рас-каленному желтому песку. И долго было видно, как мель-кали его коричневые икры по поднимавшейся к горам пустыне и то поднималась, то опускалась черная голова.

В одиннадцать часов приехал проводник. Это был немолодой, рослый, могучего сложения киргиз. Он приехал на маленькой тощей рыжей лошади, и казалось, что он раздавит ее своим большим тяжелым телом, одетым в теплый ватный халат, белый с темно-лиловыми полоса-ми, и в шапку лилового бархата с опушкой из лисьего меха.

Открытая грудь, поросшая густыми волосами, была черна и серебрилась мелкими каплями пота, как роса, сверкавшими на мехе его волос. Черные прямые жесткие усы и маленькая бородка были на его темно-бронзовом лице.

— Ассалам алейкум! — сказал он, входя в фанзу и прикладывая ладони ко лбу.

— Алейкум ассалам, — поднимаясь, сказал Аничков, поздоровался за руку с киргизом и повел с ним беседу.

— Можно пройти, — весело сказал он Ивану Павло-вичу, — но надо идти сейчас, чтобы до ночи пройти лед-ник. Ночью идти нельзя.

— Ну, так я иду будить казаков, и айда!

Не прошло и десяти минут, как сонный двор был полон жизни. Кряхтели и стонали лошади, которым туго подтягивали подпруги, из колодезной ямы носили пару-синовые ведра и поили лошадей и с тихим гомоном сади-лись на коней казаки. Сон не сошел еще с их распаренных зноем лиц, И движения были медленны и ленивы.

Тамыр Аничкова, сидя на своем рыжем коньке, по-корно ожидал у ворот.

— Ну, — сказал Аничков, на прекрасной, рослой кровной лошади выдвигаясь к нему, — айда.

Отряд стал вытягиваться из ворот.

Пустыня полого поднималась к горам, и горы каза-лись близкими. Ровный и плотный, точно утрамбован-ный, выглаженный водами давнишнего потопа, песок был красновато-желтого цвета. Розовая пыль поднима-лась от отряда и казалась прозрачной дымкой. Пучки желтой верблюжей травки становились реже и наконец исчезли. Кругом был только песок, и перед глазами часа-ми стояли горы, все такие же близкие, но до которых ни-как не добраться.