— Рудина? — восторженно закричали на другом конце провода. — Рудина Наташа?

— Наташа.

— Вы из дома звоните?

— Я только что приехала в город, звоню вам из гостиницы. Здесь нет мест, и я думала, может, Анатолий Васильевич поможет.

— Какая, к черту, гостиница? — закричала Любавина. — Вы остановитесь у нас. Дети разъехались, мы одни в этой огромной квартире…

— Но я не одна, я с подругой.

— Какая ерунда! Ждите, я сейчас за вами подъеду!

— За нами приедут, — несколько растерянно улыбнулась Наташа; она не ожидала от Людмилы такой бурной реакции.

Чего вдруг та ей обрадовалась? Можно подумать, они хорошо знакомы… Останавливаться, по сути дела, у чужих людей.

Но колесо уже завертелось. Не могла же Наташа, подхватив сумки, бежать из гостиницы, опасаясь встречи с Любавиной. Да и нужно ли было ее опасаться?

— Что ты мечешься? — ухватила ее за рукав Стася.

Наташа, оказывается, ходила перед ней, сидящей в кресле, взад-вперед.

— Странно, она нам так обрадовалась.

— Значит, не все тут к тебе плохо относятся, — заметила подруга.

Людмила Любавина стремительно вошла в холл и обратила к Наташе сияющее лицо.

— Наташенька, молодец, что приехала! Я, честно говоря, и свою вину во всем этом чувствовала. Почему не вмешалась, когда все еще можно было исправить… Ну, знаешь, все мы задним умом крепки.

— Это моя подруга Стася, — сказала Наташа, стараясь не смотреть в глаза Любавиной.

Пока та знакомилась с ее подругой, Наташа занималась самобичеванием.

Ей было стыдно от того, что она обо всех думала плохо. И о Людмиле в том числе. Вспоминала ее историю с мстительным раздражением: сама, значит, смогла увести мужа у другой женщины, а Рудиной нельзя? Рожей не вышла?

Любавина, не спрашивая, подхватила дорожную сумку Наташи, вторую взяла Стася, и они пошли прочь из гостиницы.

И только уложив в багажник вещи и сев за руль, Людмила спросила без предисловий:

— Ребенок от Валентина?

Наташа только молча кивнула головой.

— Анатолий сегодня поздно придет, — говорила Людмила, выворачивая руль. — Мы успеем наговориться. Какая ты молодец, что приехала!

— Если еще не поздно, — прошептала Стася, но Любавина ее услышала.

— Знай вы Пальчевского хоть немного, вы бы так не сказали. Конечно, склонность к саморазрушению в нем присутствует, как и во многих мужиках, но он еще плывет.

— Куда? — наверное, глупо спросила Наташа.

— Куда-то, — неопределенно ответила Людмила. — Кроме него, никто не знает. Могу лишь для сравнения сказать, что те, кого тоже, как и Валентина, бросили в эту бурную реку, давно пошли на дно.

— Образные у вас сравнения, — нейтрально сказала Наташа.

Любавина скосила на нее глаз.

— Я бы много чего могла сказать, да сейчас поздно кулаками махать.

— А что не поздно делать?

— Раненых лечить.

Она привела машину к дому, в котором жило большинство работников администрации фабрики, железной дороги и прочих чиновников, и, закрыв машину, повела их за собой на третий этаж.

— Заходите, девочки, заходите!

Любавина даже подтолкнула их, чуть замешкавшихся у двери.

— Да, хоромы у вас то, что надо! — грубовато заметила Стася. — И много у вас домов с такими квартирами?

— Один, — ответила Людмила. — Именно этот.

Она отыскала для них тапочки.

— Кто не хочет снимать обувь, пусть не снимает. Я было попыталась с первого дня ввести такой порядок, но все равно наши гости привыкли снимать обувь у порога. Этакие русские японцы средней полосы.

— С одной лишь разницей, — наконец очнулась для разговора и Наташа, — японцы оставляют свою обувь снаружи.

— Да, у нас оставь! — засмеялась Любавина. — А выходя, найдешь ли? Скорее всего придется босиком идти. Проходите, гости дорогие, сейчас я вас кормить буду.

— Неудобно, столько беспокойства, — попробовала запротестовать Наташа.

Хозяйка шутливо хмыкнула:

— Никакого беспокойства! Меня вообще трудно напугать неожиданным визитом. Между прочим, я маэстро по приготовлению полуфабрикатов, которые в случае чего — раз, и на сковороду! Если кто интересуется, за столом могу поделиться секретами.

— Но хоть помочь-то мы можем? — подала голос Стася.

— Можете. Одна из вас идет в ванную, сполоснуться с дороги, а другая накрывает стол скатертью и режет хлеб, пока я бросаю на сковородку отбивные и быстренько перемешиваю компоненты салата.

— Иди ты, Стасенька, первая, — распорядилась Наташа, — а потом уж я.

Людмила и в самом деле ухитрялась делать сразу несколько дел: одной рукой укладывала на сковороду отбивные, а другой доставала из кухонного шкафа полотенце.

Зазвонил телефон, и она положила трубку на плечо, придерживая ухом, разговаривала с мужем, не переставая готовить ужин.

— Толя, — говорила она, — ты скоро освободишься? Нет, милый, столько мы ждать не можем. Кто мы? О, ты ни за что не догадаешься. У нас гости с юга. Да, Наташа с подругой, а ты откуда узнал? И правда, попробуй в нашем городе что-нибудь скрыть! Ты все же поторопись…

И сказала уже Наташе:

— Анатолия ждать не будем. Пока мы со Стасей накроем на стол, ты успеешь принять душ…

Договорить она не успела. В квартиру кто-то позвонил, а потом в дверь, словно не доверяя звонку, постучали. Вернее, ударили. Ладонью. Два раза.

— Иду! — крикнула в пространство Любавина, поспешно вытирая руки о фартук.

Наташе отчего-то стало тревожно, и она пошла к двери следом за Людмилой. Та открыла дверь и отступила в сторону. На пороге возник человек.

Встреть его Наташа на улице, наверное, не узнала бы, так изменился Валентин.

На нем была надета выгоревшая дырявая футболка, из-под которой выглядывала несвежая майка воздушного десантника, полосатая, светло-голубая. Прежде Пальчевский ничего такого не носил.

На лице его, обычно гладко выбритом, чернела многодневная щетина. Глаза, когда-то светлые и ясные, теперь казались блеклыми пятнами, размазанными на холсте неумелым художником.

Любавина переводила взгляд с Наташи на Валентина, словно боялась упустить момент, когда ей придется вмешаться, и наконец спохватилась:

— Заходите, Валентин Николаевич.

— Да я уже вроде и так зашел, — криво усмехнулся он, подчеркнуто глядя только на Людмилу. — Маргарита сказала, у вас гости, Людмила Афанасьевна.

Он посмотрел не на Наташу, а куда-то поверх ее головы. Любавина с сожалением взглянула на него и согласно кивнула:

— У меня в гостях Наташа Рудина.

— Это та, которая работала на фабрике технологом?

Теперь он смотрел на Наташу, но не фокусируя на ней взгляд, а как бы сквозь нее.

— Говорили, перед отъездом она продала квартиру… со всем содержимым.

Он сказал это без вопроса, а просто констатируя как факт, усмехнулся, словно самому себе, и переступил с ноги на ногу.

— Если ты имеешь в виду вещи, то это правда, — наконец подала голос Наташа.

— Естественно, вещи. — Он вперил в нее тяжелый пьяный взгляд. — Не могла же ты продать человека. У нас в стране люди не продаются. Официально.

— То, что тебе сказали, неправда, — мягко и спокойно проговорила Наташа, хотя внутри у нее все дрожало; деградация Валентина ее откровенно пугала.

— Неправда? — Он посмотрел на свои ноги в стоптанных кирзовых сапогах. — Значит, ты никуда не уезжала?

Наташа смутилась — он, что называется, ударил ее под дых. Да, она виновата, но разве нельзя еще все исправить? Теперь, когда все ясно — и то, что он к Тамаре не вернулся, и то, что у нее будет ребенок… Она так и сказала:

— Я вернулась.

Любавина, забытая ими, на цыпочках отправилась в кухню, а они, похоже, и не заметили ее ухода.

Валентин забыл, что обращался к ней на ты, и стал говорить ей «вы».

— Вы оставили здесь какую-то вещь? Может, некоего тюфяка в брюках, которым можно распоряжаться по своему капризу? Например, сначала бросить в грязь, а потом, сменив гнев на милость, подобрать. Понимаю. Вы решили взять его с собой. Отмыть, отчистить. Так ведь поступают женщины со своими вещами?