— Сейчас Губан дружинников скличет. Что делать будешь? — насмешливо спросил Владигор. — Соколом через окно вылетишь?

— А я тут задерживаться не собираюсь, — отвечал Буян.

Впрочем, в горнице он был не один — еще трое, наряженные в грубо сшитые из шкур порты, хоронились за его спиной. Поначалу Владигор принял их за берендов. Но потом понял, что ошибся. Не беренды перед ним были и не оборотни, а дружинники. Вернее, дети дружинные из малой дружины, которую на опасные дела не берут, доверяют лишь возле Ладора справлять ратное дело. Верно, обиделись они — и работа не та, и награда мала, вот и смутились духом. В прежние времена наверняка разбойничали — ну и смекнули, что прежнее дело полегче будет нынешнего.

Буян первым кинулся на князя. Махнул мечом незатейливо, сверху, будто в самом деле надеялся Владигору голову рассечь. Лукавил Буян — князь удар отбил играючи. На помощника своего Буян рассчитывал, на то, что, пока князь будет удар отбивать, поднырнет второй крамольник снизу и ударит в живот. Тот и ударил. Да только замешкался. Не на мгновение — на полмгновения. Владигор отбил клинок Буяна так скоро, что показалось крамольнику — не сталь мелькнула в воздухе, но лишь сверкающий блик. Дольше недосуг было разбираться с двумя, и Владигор просто пнул молодого дружинника ногой в лицо, одновременно обрушив на голову Буяна клинок. Тот хотел прикрыться и даже в самом деле подставил меч, но Владигор ударил еще раз и еще, пока Буян не рухнул на пол, обливаясь кровью. Два других крамольника тут же побросали оружие и пали на колени.

«Лучше бы им не о пощаде молить, а принять смерть в бою», — подумал Владигор и отодвинул засов.

Губан с дружинниками спешил ему на подмогу.

Увидев князя на пороге горницы, Губан радостно проорал:

— Слава Перуну, князь невредим!

— Бери ларцы, Губан, — приказал Владигор, — да неси подарки дружине. А то скажут опять — поскупился князь, нашел повод, чтобы кметей своих обойти, для смердов сокровища приберегает, а нас не жалует. А этих троих — в темницу. До суда.

Губан спешно принялся вынимать из сундука приготовленные в подарок дружинникам кубки и чаши. Одну, вынимая, он задержал чуть дольше в руках, дивясь искусной работе. Эта была чаша из прозрачного стекла, вся оплетенная золотым и изумрудным узором, будто прозрачный плод, опущенный в корзинку. Как мастер сотворил такое чудо, было неведомо. Владигор тоже заинтересовался чашей, взял ее из рук Губана. По ободку шла надпись на чуждом языке. Однако Владигор помнил этот язык по некоторым книгам, что хранились в библиотеке Белуна. Надпись золотом означала: «Пей, живи хорошо, навсегда!» От чаши веяло холодом, будто не из стекла она была сделана, а изо льда.

Владигор, помедлив, отставил ее в сторону. Обычный человек лишь восхитился бы искусством мастера, но Хранитель времени узрел другое… Чаша эта была не из Синегорья, и не из Венедии, и даже не из сгинувшей Иллирии, — из другого времени… И из другого мира. Никто не знал, как она попала в сундук с дарами. Но Владигор был уверен, что не случайно.

— Не серчай, князь, дозволь в глаза правду молвить. — Ждан поклонился, но не так, как обычно, а в пояс, до земли.

Будто не давний друг говорил, а чужой человек.

— Дозволяю…

На площади перед дворцом уже собирался народ. Гул голосов долетал в горницу. Княжеское кресло отроки вынесли на сооруженный для судилища помост, уже и охрана встала по обе стороны. Старейшины в долгих опашенях и в шапках с собольими опушками спорили, кому где сидеть на поставленной ниже помоста скамье. Ждали князя. Ждали, когда он свой суд начнет. Владигор медлил.

— Дозволяю, — повторил он, потому что Ждан тоже медлил.

— Если бы ты сразу пир устроил, когда Буян из похода вернулся, не было бы никакого разора в доме, — сказал тот, для храбрости повысив голос. — Наградил бы щедро и дал бы ему крепость новую в кормление — и смерды были бы рады: защита от лихих людей, и ему довольство и достаток.

— В крепость он и так должен был ехать, моим именем править.

— Да что ему в том радости? На что поскребский воевода тебе предан, и тот нет-нет да и обронит резкое слово. Служи тебе, князь, хоть сто лет, а кроме ломоты в костях от старых ран ничего не выслужишь — не уважает князь дружину. Должен быть кметям как отец родной, а ты все про Перуна и славу княжества толкуешь. Слава княжества — твоя дружина.

Владигор поправил фибулу на плече, расправил складки темно-синего плаща.

— Что ж, мне простить крамольников велишь?

— Крамольников обезглавить надобно, — недрогнувшим голосом отвечал Ждан, — тут никаких толков быть не может. Крамола она как зверь многоголовый — ей головы надо сечь. Иначе она всех пожрет. Дозволь идти, князь?

Владигор молча кивнул.

— Погоди, — окликнул он Ждана, когда тот был уже у дверей. — Ответь на вопрос один.

Ждан остановился, ждал княжьего слова.

— Таврийское вино тоже Буян с дружками таскал?

Ждан мог бы ответить «да» — проще простого на провинившихся еще одну вину свалить. И так смерть их ждет. Не тот человек Владигор, чтобы пыткам казнимых подвергать, за каждую новую вину по частям тело калеными щипцами разымать.

— Нет, князь, Буян того вина не брал… — отвечал после недолгого молчания Ждан. — Я велел то вино из подвалов на стол дружинникам подавать — сухой кусок глотку дерет.

— И Губан знал?

— Знал, вестимо. Обещал я ему вернуть все из твоих кормовых, да не то что на вино, на хлеб не хватит.

— Смерды платят сколько могут. Твое вино — у них кусок хлеба из рта… — хмуро отвечал Владигор.

— И ты веришь им, князь? У них под амбарами втрое больше закопано. Осенью зароют, чтобы нищетой прикинуться. А по весне паводком припасы их зальет, пропадет зерно, вот тогда они и в самом деле опять нищие. У смердов природа такая… — И Ждан вышел.

Владигор провел ладонью по лбу, будто пытался прогнать дурные мысли. Правда была в словах Ждана… Прежде Климога за недоимку каленым железом пытал, до последнего зернышка из амбаров выскребывал. А нынче князь добр — почему бы его и не обмануть… Соврать только дурень не сумеет, коли пытки не будет. Лишь две деревни, где старейшины не хитрили и молодому князю были преданы душой и телом, платили исправно, да в Ладоре — памятуя прежние напасти. Ну а чем дальше от столицы, тем меньше сборы. С триглавом бороться было легче.

Однако пора было вершить суд… Князь сошел вниз. И хотя не на битву шел, а рассудить подданных своих, надел он под расшитую золотом ферязь кольчугу. И про меч не забыл. Только шлем не надел — шапка, отороченная собольим мехом, прикрывала светлые княжеские кудри. Плащ из таврийского сукна, сколотый золотой фибулой, довершал наряд. Выйдя на площадь, остановился. Дружинники уже просекли в людской толпе для него проход, отгородили от любопытных широкими спинами. При виде Владигора смерды склонились до самой земли — ни голов, ни лиц не видно.

«А если велю лицом упасть в пыль и лежать, глаз не поднимая, — упадут?» — глядя на спины подданных, подумал Владигор.

Не то чтобы князю хотелось заставить смердов валяться в пыли, — напротив, мысль эта ему вовсе не нравилась. Но прикажи он, и ведь упадут в пыль, хотя и не по нраву придется им такой обычай. А если кто и останется на ногах, то будут они как одинокие утесы в Борейском море, и вскоре затопит их водою приливной, утянут ко дну руки товарищей, жен да матерей… Владигор торопливым шагом прошел к помосту и опустился на приготовленное для него резное кресло.

Один из старейшин, сухощавый старичок с длинной реденькой бородкой и в шапке, слишком уж великой для его головы, поклонился Владигору, потом обернулся к толпе и объявил старческим дребезжащим голосом:

— Милостивый князь наш Владигор рассудит сегодня тех, кого суд старейшин рассудить не сумел. Слово князя нерушимо и для всех жителей Синегорья закон.

Дожидавшиеся суда стояли возле помоста. Был тут наместник из Комара, которому Владигор пожаловал несудимую грамоту, поэтому кроме князя никто и судить его больше не мог. Были два купца из Ладора, которые друг дружку по всем судам затаскали, пока не попали наконец на княжеский. Были еще двое хорошо одетых вотчинников. Суда они ждали молча, друг на друга смотрели волками. Ну и под конец стояли связанные по рукам два крамольника (Буян в эту ночь от полученной раны скончался). И хотя дело было ясное и мог бы рассудить их суд старейшин, но князь повелел их сегодня привести на площадь. На сердце у Владигора было неспокойно. Ожидали от него, что судить будет по Правде и по Совести. Но ведь у каждого своя правда, не говоря уж о совести. Легко на поле брани: кто от меча пал, тот и не прав. А победа за тем, кто устоял. Только за ним ли правда?