перемещение, перемещение

если кто я был, кем я был, какая личность, кто я был, смещаясь сейчас в моем пространстве. Где. И я погружаюсь, и пощипывание, за глазами, вслушиваясь, слышать я мог, слушая ропот, стенание, все ощущения, и смех. Я мог шевельнуться, перевернуться на спину и тело, как мертвый груз, перевернется со мной, но что вдруг за боль, что делают с моими запястьями, эта боль, такая боль, медленно подвигается по одеялу, голова и тело здесь на мне, мои запястья, дышит на меня, и с другого бока другое тело, и теперь снова на мне, это женщина, вот это кто, ощупывает меня, я думал, что так, и потом тяжело на меня, на мои яички, сжимает меня, мои запястья. Одеяло тяжелое, я едва мог двигать его, теперь подняла надо мной, на весу, и набросила на меня. Мне осталось зарываться в него, под него, и из-под низа наружу, одеяло, проталкиваться на свободу, как может делать гусеница, вперед или назад, зарываться. Но пока только под него, пока. Я остановился, страшно и жарко, я в западне, вот я где, как жарко, как здесь жарко.

Мне снова начали стискивать плечи и я почувствовал удары, искры, бьющая боль, и в моих костях, что за боль, боль я не знаю где, не могу контролировать, вонзается в меня, я не мог контролировать, ничего не мог, мучительная боль, нечем дышать, и эта мысль о себе, мысль о себе, всегдашний примиритель, я был, всегда, что сделал мой отец, или для меня, предательство, руководители и старейшины общины, предательство, голоса могли вопить во мне, улыбка и вопль из меня, это происходит, что, может это от боли, это от боли. Я вижу мою женщину, коллегу, возлюбленную, она улыбается, солнце бьет ей в глаза, она прикрывается ладонью. Вижу, как она потирает сухость в уголке рта, потирает сухое пятнышко, у нее всегда там было такое. Ее оно не тревожило, зато меня, что это, отчего сухость. Искры налетают и отлетают, стрелы света, острые, переворачивают, где мои ноги. Другое тело, я знал, кто это был, эта личность теперь здесь, знал, кто это был, привел меня сюда, к этому, я знал, и теперь тяжесть на мне. Не двигайся, сказал он. Как будто я мог, я не мог двигаться, не мог я двигаться, это было невозможно. Он толкнул меня вперед, ладонь на моей шее, я слышал похрюкивание, но не его, я думаю, не его, с ним был еще кто-то. Он твой, и опять похрюкивание и веселье. Я не хочу его, я тебя хочу, и смех, меня ты не получишь, а его сколько хочешь, что это было, какие женщины, голова у меня свернута набок, шея свернута, словно сейчас сломается, они сломают мне шею, там кости, позвоночник, мои ноги из-под одеяла, что-то давит, эти острые концы, уколы, тычки

Такая свобода. Спокойствие вод. Морские птицы исчезли. Я вновь погружался в глубины сна, мальчишеского, любимая книга детства, открытие потаенного мира, как волны скрывают мириады вещей. Уплыть далеко, далеко-далеко, туда, в море или в океан, величайшая глубина, прохлада и темные, темные воды, и поиски, да, секретный проход, в поисках секретного прохода, охраняемого тремя осьминогами, мне пришлось сражаться за право проникнуть и после с великими трудностями плыть через узкую-узкую полость, извивы и повороты, клаустрофобные, давящие, мне не хватает воздуха и легкие взбухают, того и гляди разорвет, стрелы света, синие острые электрическое напряжение, удушье, удушье, последние вздохи, резкий толчок и в стенах полости туннель, его надо быстро прорезать, туннель, сужающийся, со своими извивами и поворотами, и наконец, светлеет, солнечные лучи простилают воду, свет вверху, свет безопасности, я пробиваюсь к нему, последний подъем к концу туннеля, и в новую полость, и пробиваю поверхность, но теперь уже новый мир и там человек, коллега, он подает мне контейнер, с чаем, зеленый чай внутри, лимонный сок, подкрепляющий напиток. Это морской рукав большего размера, мы попали в больший морской рукав, двигатель попыхивает, лоцман наслаждается приближением. Он уважителен к этому месту, я чувствовал это. Один из трех берегов, тот, к какому мы плыли, приобретал отчетливые очертания, скопление зданий. Мы вошли в систему каналов с деревянными пешеходными мостиками, изгибающимися под неожиданными углами, впечатление, что никакой теоретической работы не было, но сам мир с его бесчисленными поколениями людских усилий, занимающих различные позиции, воздвигал, во все различные периоды прошлого, пути, пути отдаления.

Эти здания были уникальней одно другого.

Большой бот двигался в нашу сторону, с двумя работниками в нем. Бот проскользил мимо, мужчины гребли, ни один не взглянул на нас, и скоро они скрылись из виду. Мой отец. Это он был там и его младший брат. Я подумал о них, как о работниках, теперь они уж исчезли, мы были на пристани, безопасность подготовил все к высадке на берег и, показав мне вверх, на мостки, вернулся после этого к завтраку. Пришлось подождать. Скоро пришел другой безопасность, махнул на мою сумку. Что насчет моей сумки, но я не стал дожидаться, только поднял ее на плечо, с осторожностью. И так на другую сторону пристани, где был причален ялик, он указал на него и потом сел на весла, и отвез меня изнутри на большое расстояние, это было к одноэтажной постройке на одном из внешних звеньев восточного периметра. Когда я пошел по мосткам, ялик скрылся и там был такой покой

аспекты моего

и на весь тот вечер я оставался в моей комнате. У окна, ставни наполовину закрыты. Небо не угасало

и близкая луна

и в этих пятнах вода желтоватая, не черная, не сквозистая, где не была она черной, вода, не желтоватой, только сквозистой, мерцающий эффект, казалось, отбрасывал желтизну на внешнюю секцию

сквозистость

Другие здания и постройки в пределах видимости были плотны, плотные объекты, странные объекты. Да и этот дом, теперь он был странен мне, что это могло прекратить существование в силу того, что я стал его частью. Но я никогда бы не смог стать его частью по-настоящему. Что бы ни произошло, он бы всегда лежал вне меня. Определенные вещи, считается, что они изменяются, но они лишь перестраиваются для новой атаки, пассивные внешне

Было уже очень поздно, когда я лег спать, и в эти последние мгновения бодрствования принудил себя произнести слова. Теперь я стыжусь тех слов. Я с головой накрылся одеялом, чтобы сказать их вслух, кровь прилила к лицу, взревела в барабанных перепонках. Что это были за слова, они ушли из моей памяти, унижения, стыд этих вещей, сущностей, не могу сказать, такие унижения случаются только когда индивидуальность одна

И птица на парапете смотрела на меня, между тем как музыка ветра

все это сны

свидетельства ясности, свежести, Свободы, которой мы можем желать, мы можем

сны

деревянные брусья под ветром, доски мостков, поскрипывают

Наутро я увидел, что ставни оставлены, как они были, и встал с пола, с моей кровати, встал из кровати и перешел, и попытался открыть окно, и оно открылось настолько, что как мне протиснуть голову в щель, я не мог, только с затруднением, с великим затруднением, и тогда мог бы высунуться, выкрикнуть в утро, не способный сдержаться, да, закричать, и какое эхо!

А когда мне удалось сомкнуть ставни

Огромность, что-то от духа, богоподобие

да, смыкая ставни и вспоминая родителей, почему мысли о них, не могу сказать, я должен был сомкнуть эти ставни, сомкнуть мои веки, надеясь не думать, не сознавать ничего, совсем ничего, да, это уж был не сон, не мир сновидений, здесь были эти другие, была опасность, здесь нам приходилось двигаться с осторожностью, был ли то рай, нет не рай, мальчишечьи сны, рай для тех, а там я также видел туристов, заграничных людей, продавцов и чужаков, может вот этого они и искали, если они были здесь, то почему они были, я высматривал стариков и где там дети, быть может и наши

Однако и это был сон, здесь тоже морские сны. Почему же мы примиряем, мы примиряем