Она хотела рассказать о своем времени, она я, мы двое, становимся историей. Я бы обратился к этому методу

Самонадеянность – вот все, что у меня было, но не так у нее, для которой всегда представлялось больше, чем это, и извне ее, она с самого детства размечала свою жизнь

с самого детства она размечала свою жизнь, ее мгновения. Время прошло. Я сейчас пересказываю кое-что об этом, о той жизни, какая была, жизни ведь продолжаются

Сердце у меня нормальное сердце, сообщающее о смерти, когда останавливаются удары. Ее смерть как остановились удары

У меня теперь нет языка. Мои средства общения святы, созданы мной для себя. Теперь про ее исчезновение.

Я могу рассказать о ее времени, это, возможно, все, что я могу сделать, поместить себя туда, одно уже известно! это существование, на основании которого, тогда как загробная жизнь рассматривается нами как возможность, возможность. Моя жена побывала здесь, она была матерью, моей дочки, я был с ней, и с ними, и мы не знаем.

В этих редких случаях энергия вливалась в мое тело, как из живущих, я мог чувствовать это, я знал. Что вы сказали. Под окном лежали облака. Я был на лестнице. Там были лестницы. Далеко внизу мог идти дождь, но где я, не было, не могло. И если упасть, я бы пробил облака, разрывая их. Существуют рисунки мысли и воображение вытекает из них. Я следил за птицами, там были голуби, один за другим, один и другим.

Веки мои были сомкнуты, отдыхая. Вечные мечты. Они из жизни, формируют жизнь. Мы брели по грязи, сбоку от старых путей, железнодорожная ветка, как-то так, нет, не думаю, не знаю. Из высокой травы могло появиться животное. В этом случае, в любом случае. Зона была опасная, люди туда не ходили. Ну да, конечно, та секция, где тела. Мы обнаружили их, да, в траве, но не только там. Могло быть, как будто те личности улеглись нарочно для это цели, ждать своей смерти. Люди теперь так это понимают. Теперь понимают так. Они говорили мне это, может таковы странные характеристики людей, что люди так поступают, и были ли эти люди только стариками или моложе, мужчины, женщины, они поступали так.

В тот вечер я поднялся оттуда наверх. Сбоку от главного входа был парапет, камень, окружавший короткий марш искрошенных ступенек, я помню. Там папоротники, мы шли через них, переворачивая камни, что мы искали, нет, не безделушки, не ювелирные изделия, вороша гравий, зубы, побеги травы. Оружие. Не еду. Оружие, средство, которым ее можно добыть. Позже, у внешнего периметра, я пошел по тропе, которую уже знал, она вела через зоны, известные как опасные. Я боялся других, конечно, но в этой опасности тоже есть преимущество, к ней можно привыкнуть. Я увидел людей, они производили огонь, готовя чай или кофе, заваривая его, и запахи, горящие отбросы и дерево. Со мной тогда была девушка. Она жила у моря, в гавани. Она говорила, все мечтают о путешествии. А она теперь мечтала о доме, о возвращении туда. Я рассказал ей, что тоже мечтаю о прошлом, как будущем, но пусть все останется так, что мы тут можем сделать.

Эти люди готовили тоже еду. Мы стояли там, не способные уйти. Я увидел, один такой появился и показал на нас. Никто не отреагировал на что я увидел. И он тогда подошел к нам, спрашивая, кто мы, зачем мы здесь, куда путешествуем. У меня была сумка, я поднял ее на плечо. Это было самое простое движение, которое сделать, и я его сделал. Тоже и дождь. Было пора уходить, если бы это возможно. Невозможно ли это. Он смотрел на девушку, да, разглядывал. У нее была желтая шаль или шарф, она носила ее, кружевная материя. Он протянул к ней руку, и я увидел тревогу на ее лице, и она сказала, Нет, но он вцепился в шаль или шарф, потянул с ее плеч, да, другие теперь разглядывали ее, и он тронул ее за руку, там, где оголилась, и я увидел на ее лице

Я не мог ничего сказать ему или им, я хотел чтобы что-то, если бы у меня что-то было, у меня же не было ничего

Она удержала пальцами конец желтого шарфа и замахнулась на него, с угрозой. Чем она могла ему угрожать, это был смехотворный абсурд, она сделала это, и антагонизм с этим человеком, враждебность ему, чем еще это могло быть. Он на это нахмурился, а что ему еще делать, и быстро взглянул на меня. На расстоянии от нас я увидел, как другой один мужчина поднимает руку, как будто помахать, но отвернулся, подавая сигнал еще одному другому. Девушка тоже увидела, и ее лицо. Тут вступает моя память, я вижу ее отца, рука обнимает мать, и она отворачивается, чтобы не видеть их к последний раз, потратить этот последний миг не видя их, по их там и не было, просто я, она я. О чем думала девушка. Она была со мной, но я не знаю. Я помню, это казалось, я сплю, сплю и соль брызжет мне в лицо, словно из гавани, поднимаясь над той стеной, разбрызгиваясь. Вырвало ли меня, я думал, что может вырвало и облака закружились и неожиданный клекот птиц, морских птиц, и шум моря, но где было море, не было моря там, же был я. Возможно, была река, да, думаю так, может с гор, откуда могут идти реки. Они же текут вниз, конечно, это возможно. Я помню, не в том городе, за ним, она поднималась, земля, в горы, которые за границами.

В недели до этого мы были вместе, разговоры приводили к улыбчивости улыбкам, скоро к молчанию, к неловкости, под конец. Я говорил, там были ее родители. Да, и другие члены семьи. Отец следил за ней, думал, я не замечаю, следил за нами, думая, как она со мной, но я заметил. Что он мог сделать, ничего, ни мать. Я был с их дочерью, да, в их присутствии. И другие тоже присутствовали. Мы лежали вместе, как дети не как дети, шептались не шептались, дышали одни воздухом, мглистым воздухом, и касались, касались, у нас было одеяло, лежали под одеялом, и мы касались, да, да, друг друга, кого же, конечно. Да, там могли быть безопасности. Но в сумерках, полусвет, нет света, тени и тьма, мрак, никто не увидит. Мы оставались так вместе, если это было возможно. Я гладил ее по руке, где шрам, у нее был шрам на плече. Свет тускнел. У нее был шрам, я знал, я мог ощущать его, касаться его линий, и может вернулся безопасность. Одному из безопасностей было все равно. Он видел нас, но ему было все равно. Там были другие безопасности, мы разлучились. Не нарушить мира между нами. Тогда тоже, движение облаков, синих серых. Пришли перемены.

Но эти другие, семья, мать, отец.

что прошлое, думая о прошлом

Она заботилась обо мне, заботилась о родителях, что с нами станет. Я думал, она выберет их. Не выбрала. Я касался ее пальцами, и она дрожала, и внутри нее, я думал, ей будет противно, что я увижу ее отвращение ко мне, но это было неверно, она стиснула мою руку и держала ее на себе, мои пальцы, чтобы внутри нее. Я был из других мест, я не знал, думал, существуют обязанности и надо уладить. Я удивил ее, поспорив с ее матерью. Это было потом, я поспорил, она доказывала за меня, на моей стороне. Я ушел.

Теперь у внешнего периметра, горящие отбросы, и дерево, и она

Я не видел другой возможности, никакой другой не существовало.

Она не могла смотреть на меня, только в смущении. Но тогда, как сейчас, от ее матери, ненависть, что же еще.

Я тогда этого не знал. Это могло бы составить разницу, и не составило. Да и в этом возрасте, нет, я так не думаю.

Помню ее рассказ о прощании, с семьей, что миг расставания был волшебен. На пирсе, слушая крики птиц, запахи моря, растительность, ясный воздух, свежий ветер покусывает ей уши, она так и сказала, покусывает уши, уши девушки. У пирса вода плещет о деревянные сваи, крохотные рыбешки среди водорослей и мусор, она вспоминала обломки. Что за обломки? Знаки чего? Она не знала, но дрожала от возбуждения, сердце билось так гулко, ей пришлось зажать уши. Она рассказывала, как вставала у занавесей окна и слушала, подолгу. И я ее слушал подолгу. Сколько времени, сказать не могу, однако по свету, по небу, она должна уже спать, но в голове ее, она говорила, как отец все смотрел на нее, смотрел