(С места: Это, естественно, в той поспешности, с которой резервы готовились).
Да, мы вводили много дивизий, которые совершенно не были подготовлены, были плохо вооружены, приходили сегодня на фронт — завтра мы их толкали в бой. Конечно, и отдача была соответствующая.
О решении по стратегическому наступлению. 5 января 1942 года у Сталина на совещании присутствовали: Ворошилов, Новиков (Главнокомандующий Военно—Воздушными Силами), Маленков, Берия, Вознесенский (Председатель Госплана), Шапошников и, кажется, был еще Василевский.
Главный удар намечалось нанести по группе армий «Центр». Ее разгром должны были осуществить войска Западного, Калининского, левого крыла Северо—Западного и Брянского фронтов. Перед войсками Ленинградского, правого крыла Северо—Западного фронтов и Балтийским флотом ставилась задача разгромить группу армий «Север» и ликвидировать блокаду Ленинграда. Войска Юго—Западного и Южного фронтов должны были нанести поражение группе армий «Юг» и освободить Донбасс. Кавказскому фронту и Черноморскому флоту надлежало освободить Крым. Переход в общее наступление намечалось осуществить в крайне сжатые сроки.
Резюмируя выступление Шапошникова,[3] Сталин сказал:
— Немцы сейчас в растерянности от поражения под Москвой, плохо подготовились к зиме. Теперь самый подходящий момент для перехода в общее наступление.
План общего наступления был очень большой, но для его выполнения мы тогда не имели ни сил, ни средств.
— Кто желает высказаться? — спросил Сталин после того, как начальник Генерального штаба изложил весь этот план.
Я попросил слова и доложил, что на западном стратегическом направлении, где создались более благоприятные условия и противник еще не успел восстановить боеспособность своих частей, фронтам надо продолжать наступление. Но для этого необходимо пополнить их личным составом, боевой техникой и усилить резервами, в первую очередь танковыми частями, без чего трудно выполнять планируемые задачи. Что касается наступления наших войск под Ленинградом и на юго—западном направлении, то там они стоят перед необходимостью прорывать серьезную оборону и без наличия мощных артиллерийских средств не смогут сделать этого, а только измотаются и понесут большие, ничем не оправданные потери. Поэтому надо усилить фронты западного направления и здесь вести более мощное наступление, на других же направлениях от наступления пока следует воздержаться.
Из реплик, брошенных Сталиным по ходу моего выступления, я понял, что решение уже принято и пересмотрено не будет. Однако выступивший вслед за мной Н. А. Вознесенский также высказался против общего наступления. Он аргументировал это тем, что мы не располагали материальными возможностями, достаточными для обеспечения одновременного наступления всех фронтов.
Но тут же Маленков и Берия выступили с возражениями Вознесенскому. Они заявили, всегда какие—то непредвиденные трудности находятся, но их можно преодолеть. А на самом деле были такие периоды, когда мы устанавливали норму расхода снарядов — один выстрел на орудие и 2–3 мины на миномет в день. Вы сами понимаете, если пушка сделает один выстрел в день, какой тут может быть результат. Почему, мол, командующий фронтом не нашел мужества опротестовать такое решение? Но такие мужественные поступки, конечно, были в жизни.
Сталин требовал от нас наступать. Он говорил, если у вас сегодня нет результата, завтра будет, тем более, вы будете сковывать противника, а в это время результат будет на других участках. Конечно, эти рассуждения младенческие: у нас в действительности нигде не было результатов; ни на Калининском, ни на Западном, ни на Юго—Западном фронтах. Но были ли вообще где—либо успехи зимой 1942 года? Как известно, Ленинградский фронт и правое, крыло северо—западного фронта, наступая на северо—западном направлении, не продвинулись ни на один метр. А на Юге? — То же самое.
В итоге жертв много, расход материальных средств большой, а общестратегического результата никакого. А если бы имевшиеся у нас в то время силы и средства были использованы на Запад ном направлении, то итог был бы иной, я голову даю на отсечение, что безусловно противник был бы нами разгромлен и отброшен, по крайней мере на линию Смоленска. Тем более, левое крыло Северо—Западного фронта — ведь оно продвинулось чуть ли не до Великих Лук и даже к Витебску. Правда, там противник не имел никакой обороны. На этом направлении можно было запустить еще две армии дополнительно и оттуда нанести удар во фланг и тыл всей его центральной группировке. А сил не было.
И не случайно Верховный забеспокоился, он резервы—то растранжирил, а потом начал вытаскивать с Западного фронта: 30–ю армию, передав ее Калининскому фронту, 1–ую ударную армию вытащил в свой резерв.
(С места: Вы почему не протестовали?).
Я не могу постфактум восхвалять себя, но едва ли еще был такой неприятный спорщик для Сталина, как я. Это, по—моему, может подтвердить каждый, кто бывал со мной в Ставке. Нам на этот счет Александр Михайлович Василевский может многое рассказать.
(С места: Но все же Сталин забрал у Вас 1–ую армию?).
Ну как? Очень просто. Сталин мне приказывал не сам, а позвонил Василевский, сказал, что 1–ую ударную армию вывести в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. Я звонил, Соколовский звонил: «Приказано». Я Сталину позвонил: «Выводите без всяких разговоров». Я говорю, что ослабляется ударная группировка. «У Вас войск много. Посчитайте, сколько у Вас армий». А посчитайте, какой фронт — на всех направлениях идет драка. Идет же контрнаступление, вместо наращивания сил начинается их вывод! Ну, он в таких случаях кладет трубку, и все. У Сталина, безусловно, был особый характер и он умел приказывать безоговорочно.
Ну, как будто я на все вопросы ответил, но поскольку я не по порядку отвечал, может быть, на некоторые из них не сумел ответить.
(С места: О московской зоне обороны, если можно).
Да, насчет московской зоны обороны. Артемьев, командующий войсками этой зоны был мне подчинен — он был на правах моего заместителя. Поэтому, когда нужно было, я просто звонил Артемьеву, и он помогал тем, чем мог. Но он был своеобразным заместителем, который напрямую разговаривал со Сталиным и Берией. У них были войска НКВД и они готовились для борьбы в самой Москве. И я, конечно, пытался прощупать и у Артемьева и у Сталина, что отсюда можно вытянуть. Но, откровенно говоря, это было безрезультатно. Это особый вопрос, мы к нему подойдем, если будет к тому необходимость.
Я не знал, какие в распоряжении московской зоны обороны имеются силы и средства. Но знал, что их использованием занимается Берия и Артемьев. Артемьев никогда у меня в штабе не был, и разговоры все велись только по телефону и от случая к случаю. Больше всего я имел дело с Громадиным — он тогда командовал противовоздушной обороной страны и, конечно, помогал своими зенитными средствами нам здорово. Помнится, на солнечногорском направлении у нас образовалась дыра и в нее устремилось около трех десятков танков противника на город. По моей просьбе Громадин приказал снять с позиции один зенитный дивизион и выбросил навстречу двигавшимся вражеским танкам. Все это произошло исключительно мобильно. Зенитчики подбили 8–10 вражеских танков, а остальные повернули обратно. Хорошо помогали нам зенитчики и на других направлениях.
(Голос с места: Расскажите о затухающих операциях Ефремова и Белова).[4]
Войска Ефремова и Белова фактически никакой специальной операции не проводили. Они прорвались через имевшиеся промежутки в обороне противника и затем действовали вместе с партизанами в его тылу. Попытки их наступать на Вязьму успеха не имели потому, что у них не было тяжелых артиллерийских средств и ощущался острый недостаток боеприпасов. Поэтому войска фронта, действовавшие в районе Вязьмы, перешли на положение партизанских отрядов… Так что о затухании операции здесь не может быть речи, они просто прекратили операцию, не имелось возможности вести такую.
