– Интеллегибельная парадигма, – сказал Дутов, – не так была здесь важна, как собственно дискурс свободной воли. Так сказать, некий симулякр, который как бы транспонировался на холст.

– Легко написано, – согласился Пинкисевич. – На одном дыхании.

– В целом, – пояснил Дутов, – мне не составило труда редуцировать эту ювенильность.

– Вот как? – сказал Пинкисевич.

– В этом дискурсе, – уточнил Дутов, – важно не останавливать паттернальные алгоритмы.

– А каталог? – спросил Пинкисевич, переходя к прозаическим вещам. – А транспорт? Страховка?

– Информационная поддержка, – спустился к прозе и Дутов, – со стороны издательского дома «Бизнесмен». Они же спонсируют каталог. Транспорт обеспечит, как бишь его? Вот черт, забыл. Ну этот, как его? В общем, – сказал Дутов, – художнику такие вещи знать необязательно. Это все Свистоплясова договаривается. Я лично далек от бизнеса. Мое дело, – и он показал на нарезанный холст, – дискурс свободы.

– Верно, – сказал Пинкисевич, – это не наше дело с бумажками возиться. Пусть кому там надо, те и занимаются. А там уж время рассудит.

И пока художники проводили границу меж горним и дольним, это горнее обслуживающим, предприниматели тоже разграничивали свои интересы.

– В твоих словах много правды, Вася, – сказал Дупель мягко, – президенту это не понравится. Скажу больше, это не понравится и мне самому, потому что я – член команды президента и не сделаю ничего, что ущемляло бы его интерес. Зачем же мне его расстраивать? Этого я делать не стану. Это сделаешь ты, кому ж еще?

– А если не сделаю? И газету тебе не продам.

– Продашь.

– Продам, да – но за очень хорошие деньги.

– За те деньги продашь, какие дадут.

– Никому, Миша, не продам, и никак ты меня не надавишь. Не сможешь.

– Ты хочешь сказать, – сказал Дупель, и снова сказал мягко, совсем мягко. Была у него такая манера: чем более страшные вещи говорил он собеседнику, тем тише и мягче делался его голос, – что акции газеты принадлежат не тебе, но холдингу. И давить лично на тебя бесполезно.

– Именно.

– И продавать их будет холдинг, полагаю.

– Совершенно справедливо.

– Тебе будет интересно узнать, что твой холдинг банкрот.

– Это давно знают в Москве, а сделать с газетой ничего не могут. Холдинг, Миша, не здесь, он на острове Джерси находится. Это, слава богу, английский холдинг, и банкротить его можно по английским законам. Здесь ни взятки не помогут, ни звонки из Кремля. Так что вертушку тебе крутить не придется.

– А что, у англичан и банкротам – лафа, так получается?

– Цивилизация там давно. Закон. Газон триста лет подстригают, вот он и ровный. В цивилизованных странах, если надо, проходит реструктуризация капитала, процедура частичного банкротства не влияет на существование подразделений. Мы собрали акционеров холдинга, уважаемых английских граждан, провели эмиссию, выпустили втрое больше акций и благополучно их пристроили. Все, вопрос закрыт. Тебе интересно?

– Слияние с поглощением произвели? И долги реструктурировали?

– Точно. Слияние – и с поглощением.

– Удобно устроен мир, – сказал Дупель, – удобно для таких, как ты. Вот ведь непыльная работа: на офшорах холдинги открывать. Прогорел один, а ты дополнительных акций настриг, произвел слияние с поглощением – и у тебя уже новый холдинг, краше прежнего. Прогорел холдинг «Бизнесмен» на Кипре, а ты увеличил учетные ставки и влился в холдинг «Коммерсант» на Джерси. Лопнул холдинг на Джерси, а ты уже вошел в холдинг «Мешочник» на Кайманах. А уж с этим беда случится, так ты «Наперсточник» откроешь на Антигуа. А самое интересное, что работает при этом все то же самое предприятие. И работает оно на мои деньги.

– И хорошо работает, – Баринов потянулся. – Согласись, Миша, всему этому я научился у тебя. Должны быть и у нас, мелких бизнесменов, радости, пока Франко не пришел.

И Вася Баринов, ловкий человек, научившийся прилично редактировать тексты, посмотрел победно на Михаила Дупеля, научившегося за жизнь совсем другому. Дупель умел душить заводы, обрезая им электроэнергию и уголь, брать за горло горно-обогатительные комбинаты, блокируя магистрали, ведущие к ним, и гробя железнодорожные подъезды; он привык разговаривать с бандитами и директорами производства и ставить их на колени; президент страны, беседуя с лопоухим еврейчиком, чувствовал себя пятиклассником, который говорит с блатным.

– Мне приятно, что тебе все это интересно, – сказал ловкий Баринов.

– Конечно, интересно, – сказал Дупель еле слышно, – любопытно ведь знать, кто забрал у тебя акции после эмиссии.

– Поверь, надежная компания. Кстати, и на русском рынке присутствуют.

– Они тут надолго. Бритиш Петролеум думает, что в России много нефти, – и Дупель прикрыл глаза. Он говорил еле слышно, глядя из-под опущенных век. – Правда, Вася? Я угадал? Бритиш Петролеум?

– Допустим, – как-то не по себе сделалось Баринову.

– Ричард Рейли, мой партнер, у тебя акции взял. – Холодно сделалось Баринову от этих тихих слов, а огонь в камине вовсю горел, и поленья потрескивали. – Он у тебя их знаешь почему взял? Для обмена, как конфетный фантик. Ты менялся в детстве фантиками? Мы с ним тут как-то фантиками махнулись. Очень он хочет Левкоева притормозить на Каспии и попросил меня их бумаги подержать под сукном. Недолго, два дня. Пока он слетает в Баку и обратно. Вот цена твоего холдинга, Вася. Не десять миллионов. Два дня работы деловых людей. – Дупель открыл глаза и посмотрел на человека, которого только что раздавил. Он не испытывал удовольствия от сыгранной сцены, только жалел о потраченном времени. Следовало с самого начала поставить Баринова на место; он истратил час, стараясь получить союзника. – Собрание акционеров созвать быстро. Холдинг «Мешочник» открывать не станем, а этот, липовый, прихлопнем. Редколлегию к девяти утра. Чтобы все были здесь. Пока останешься главным редактором. Ведь газета, – и тут Дупель улыбнулся, завершая разговор, – это твое детище! Кому рулить, как не тебе? А эти твои фирменные шуточки! Двухходовочки! Обожаю! С ралли – в кювет! Тонко!

Михаил Дупель встал. На пороге повернулся.

– Что за мазня в коридоре висит? Не поймешь, что наляпано, кляксы одни.

– Картины Дутова. Купили в парижской галерее.

– Хочешь Родине вернуть картины мастера? – спросил Дупель.

– Допустим.

– В искусство деньги вкладываешь?

– Вкладываю.

– Ты бы консультанта нанял, что ли.

– Покупаю, что нравится.

– Искусство, милый мой, те же акции – настрижешь, а потом в помойку сложишь.

– Ты и в этом разбираешься? – спросил Баринов зло.

– Если чем-то интересуюсь, вопрос изучаю. Обули тебя, фуфло толкнули. Вот Левкоев Пинкисевича покупает. Тоже не Рафаэль, но хоть что-то. Развивай вкус, Вася. Акционер!

И Дупель вышел из кабинета.

Василий же Баринов кинулся в другую сторону – в комнату отдыха. Там на диване сидела секретарша и, откинувшись на подушки, смотрела фотографии осенней коллекции в журнале «Вог». Покойное лицо секретарши не поменяло выражения, когда смятенный Баринов вбежал в комнату. Она глядела на него ясным открытым взглядом; этот взгляд всегда поражал Баринова. Даже в самой неловкой ситуации она не опускала глаза, не смущалась, не подыскивала слова. Даже измятая его ласками, она умела сохранять этот ясный и спокойный взгляд, ровный голос, тихую улыбку. Лицо ее всегда оставалось неподвижным, взгляд из-под изогнутых бровей был твердым. Словно не она час назад кричала в его руках в этой, защищенной двойной дверью, комнате.

– Сейчас, – волнуясь, сказал ей Баринов, лицо его шло пятнами, точно холст Дутова, – поднимайся, будем звонить Луговому. Или Тушинскому? Время, время уходит!

– Ночь, – спокойно ответила секретарша, переворачивая страницу. Другие, те, что были до нее, давно бы кинулись к телефону, – утром позвоню. – Она поглядела на Баринова ясно и твердо, так, как умеют глядеть только жены, отнюдь не секретарши. – Успокойся. Ты всех победишь.