Не решаясь ни с кем поделиться своими переживаниями, Званцев вернулся в свой номер в гостинице «Бристоль», предоставленный ему по его положению. В дверь без стука вошел высокий подполковник, в котором он узнал своего друга и однокашника Колю Поддьякова, с которым вместе они, окончив институт, приехали в Белорецк. Коля стал там начальником литейного цеха и первым помощником Званцева, главного механика.

Званцев обрадовался, но нисколько не удивился, Поддьяков теперь был управляющим Всесоюзным трестом Союззапчермет, обеспечивая металлургические заводы запасными частями, о чем они всегда мечтали в Белорецке.

— Прикомандирован к тебе, товарищ полковник! — объявил тот.

— Знаешь, Коля, зачем мы здесь? — спросил Званцев.

— Знаю, — коротко ответил Поддьяков.

— Вот и я сегодня узнал. И места себе не нахожу. Мародеры мы.

— Дурак ты, Саша, хоть и полковник! — решительно заявил старый друг. — Я тебя насквозь вижу, за призрачную этику цепляешься, писатель?

— Да какая там этика! Скажешь, что война — это убийства и грабежи?

— Не грабежи в нашем случае, а взятие трофеев, за которые нами сполна заплачено ох какой кровью. Да ты сам кровь эту видел на Керченской переправе. Знаю, что у тебя и пилотка, и гимнастерка прострелены.

— Да мне там что! Разве что вымок.

— Вот и теперь тебя надо головой в воду сунуть, чтобы очухался, уполномоченный ГКО. Нюни готов распустить.

— Да меня, Коля, смущает, что заводы-то австрийские.

— А что на них делалось и для кого, как ты думаешь? Детские колясочки? Нет, брат, — «тигры» и «пантеры», которые на Курской дуге на нас черной саранчой библейской перли. Мы с тобой и должны взять то, что по праву принадлежит победителям, выстоявшим в невиданной схватке и сполна заплатившим слезами да кровью. И вправе теперь взять то, чем нашу страну ранили.

— Ну, не знаю, кто из нас писатель. Ты прямо веер передовых для центральных газет раскрыл.

— Ладно, не надо ссорится, — примирительно сказал Поддьяков. — Давай собирайся. «Виллис» там нам дали и группу офицеров, в том числе известных промышленников. Так что держись, не подкачай!

Званцев сам сел за руль «виллиса», рядом майор Асланов (директор Московского почтамта), которого назначили начальником штаба их группы. Сзади подполковники Поддьяков и Коробов (из знаменитой семьи металлургов, директор Днепропетровского завода) и солдат-шофер. На лобовом стекле красовался правительственный пропуск на право безостановочного проезда через все контрольные пункты.

Проезжали небольшие города, селения, контрольные посты, где строгие ко всем девушки с автоматами, в лихо заломленных пилотках, отдавали им честь, не останавливая.

Наконец выехали на вьющуюся серпантином дорогу. Австрийские Альпы. Крутые стены справа, пропасть слева. И там внизу цветущая долина, игрушечные домики на горных склонах. Штирия. Здесь, на стыке II и III Украинских фронтов, должна расположиться 26-я армия.

Дорогу выбирали по карте, которая вывела их в город среди гор — Брук-на-Майне, том самом Майне, на котором стоит и Франкфурт. Здесь эта крупная в Германии река была узким бурным потоком, перекинутый мост через который вывел к небольшой гостинице, где и обосновалась группа Званцева.

В этом австрийском городе Званцев оказался самым старшим по званию офицером Красной Армии и по положению должен был стать комендантом города, к чему менее всего был расположен.

Однако в маленькую гостиницу, занимаемую его штабом, явилась делегация напуганных горожан во главе с бургомистром, просивших защитить местных женщин, ожидая обещанных гитлеровцами насилий со стороны входивших в город солдат Красной Армии.

Званцеву доложили, что вблизи находится лагерь угнанных из Советского Союза для работы здесь женщин. И первым актом нового коменданта города было распоряжение о роспуске лагеря.

Впоследствии ни одной жалобы на насильственные действия победителей коменданту города не поступило.

Комендантская деятельность Званцева закончилась вызовом в расположенный неподалеку штаб 26-й армии, где, явившись к командующему армией, генерал-лейтенанту Гагину, он получил «добро» на начало работ по вывозу на советские заводы оборудования.

Утром Поддьяков явился к Званцеву:

— Поехали в Капфенберг, тут близко, я уже там был. Вывеску тебе одну покажу для успокоения души, — предложил он.

На металлургический завод в Капфенберге поехали вместе с Ильей Коробовым.

Вывеска, которую обещал показать Поддьяков, оказалась огромной сеткой над воротами завода, на которой золотыми буквами значилось: «ГЕРМАН ГЕРИНГ».

— Вот это да! — воскликнул Званцев. — Выходит дело, второй человек в национал-социалистическом рейхе — крупный капиталист?

— Это «хобби» такое у толстого летчика, — заметил Поддьяков. — Наш долг разделать эту «селедку», как переводится его имя.

Все вместе они осматривали цех с прокатным станом, напомнивший Званцеву Белорецкий завод, в который он был по-юношески влюблен, впрочем, как и Поддьяков. Тот еще шутил, что такая любовь, хоть и вдвоем, ревности не вызывает. Он любил балагурить в любой обстановке.

Заводы в Штирии оказались по преимуществу немецкими. На них немцы использовали дешевую австрийскую рабочую силу и пригнанных из Советского Союза подневольных рабочих.

— Ну, что я тебе говорил! — восклицал Поддьяков. — Надеюсь, дамские слабости у тебя прошли?

Неожиданно Поддьякова срочно отозвал в Вену генерал Гагин, как раз перед назначенным совещанием с инженерами завода в Капфенберге.

— Да ты и без меня справишься. Вспомни, как во время аварий в Белорецке командовал! И не церемонься с ними, к тебе ведь геринговские холуи придут.

Поддьяков умчался в Вену, и немецких инженеров Званцев принимал один.

Когда руководители завода собрались у бородатого оберста (полковника), директор геринговского завода встал и с достоинством произнес, очевидно заранее подготовленную фразу:

— Герр оберст! Мы не сомневаемся в гуманности Красной Армии, освободившей Австрию от гитлеровского ига, мы рассчитываем, что завод наш будет сохранен, и слухи о его демонтаже не подтвердятся.

Званцев говорил по-немецки и задал директору вопрос:

— Скажите, какую продукцию выпускал ваш завод?

— О, герр оберст, самую мирную! Листовой прокат. Для различных нужд промышленности.

— Промышленности, выпускающей из вашей мирной продукции танки, которые крушили наши дома, давили наших людей, разрушали наши заводы.

— Но, право же, герр оберст, рабочие и инженеры завода в Капфенберге не могут нести ответственности за деяния гитлеровских армий.

— Не могут? А кто вооружил эти армии? Или они шли на нас с дубинами?

— Разумеется, нет.

— Тогда, разумеется, герр инженер, вам придется нести равную ответственность за ущерб, нанесенный нашей стране, за кровь и разрушения, которые сеяли у нас ваши бронированные листы. Поэтому приказываю принять руководство демонтажем и так упаковать все детали, чтобы ни одна из них не пропала, ибо вам же самим придется монтировать стан вновь уже на другом заводе, где с помощью ваших бронированных листов германская армия уничтожала наше оборудование. Если там вы окажетесь не в состоянии смонтировать стан, предупреждаю — вас ждет РАССТРЕЛ.

Инженеры онемели от неожиданности.

Когда в унынии они расходились, Званцев услышат, как они говорили между собой:

— О, простой оберст так говорить не мог. Очевидно, это переодетый маршал Толбухин. Только он мог позволить себе подобные угрозы. И борода у него, конечно, приклеенная!

Как ни нелепо было это предположение, и Званцев никак не мог напомнить маршала Толбухина, но оно распространилось по Штирии. Австрийцам нужно было утешение, а за Званцевым закрепилось прозвище «вице-король Штирии».

Конечно, никто не уполномочивал его на такие заявления, но Званцев действовал с привычной ему решимостью, не задумываясь, что об этом скажут. Для него главным было, чтобы через некоторое время дворы завода в Капфенберге заполнились аккуратными пронумерованными деревянными ящиками, ждущими отправки по новому адресу. Просить у командования железнодорожные эшелоны — нечего было и думать, и Званцев поступил по собственному разумению: вызвал к себе руководство двух остановившихся заводов, паровозостроительного и вагоноремонтного.