Каждая колонна входила в разные двери соседних «раздевалок», где стояли длинные скамьи, на которые надлежало, раздеваясь донага для перехода в соседнюю «душевую», разложить аккуратной стопкой свою одежду. Ее тщательно переписывал методичный эсэсовец с блокнотом в руках и автоматом на груди.

Из-за тонкой перегородки доносились женские голоса, их раздевалка была рядом.

Едва первый голый мужчина прошел в открытую гестаповцем массивную, казалось, герметичную дверь, как оттуда раздался пронзительный женский визг.

Готовые пройти в душевую мужчины задержались, но эсэсовец, выпустив очередь из автомата в потолок, стал бить их прикладом, а потом и целиться в непокорных, крича:

— Нечего стесняться. Скоты стыда не знают. Горячая вода сама польется на вас с потолка, как на ваших предков манна небесная. Будете чистенькими.

Напуганные мужчины покорно заходили. Склонный к анализу профессор, цепляясь за последний шанс, вспомнил, что есть цивилизованные народы, у которых бани для мужчин и женщин общие, и где культура выше похоти, и за нескромный взгляд на соседку она может окатить наглеца кипятком. Но кипяток ли их ждет?..

Когда последний еврей покинул раздевалку, эсэсовец плотно закрыл дверь и даже задраил ее специальным нажимным устройством.

Оказавшиеся в общей «душевой» мужчины и женщины растерянно сторонились друг друга, все еще не осознав угаданного Рубинштейном…

Женщины прикрывали руками грудь и низ живота. Но одна из них куталась в роскошное одеяние из собственных волос.

И только теперь профессор Рубинштейн вспомнил, где прежде встречал свою студентку Инессу Сантес.

Инесса Сантес — это ведь «Святая Инесса», которую он видел на полотне Риберы в Дрезденской галерее! Художник изобразил одну из первых христианок, которая вместе со своими единоверцам, должна была нагой выйти на арену Колизея чтобы перед наполненными трибунами быть растерзанной дикими зверями. Но Инесса, не страшась смерти, не хотела предстать обнаженной перед тысячами римлян, и по ее ночной мольбе у нее отросли волосы такой длины что укрыли ее от похотливых взглядов «цивилизованных дикарей» наслаждавшихся мигом, когда выпущенные, несколько дней не кормленные звери растерзают свои жертвы.

Инесса Сантес, увидев смущенного Рубинштейна, хотела выбежать из женской группы и броситься ему на грудь, но девичий стыд сковал ее. Они оба лишь сделали несколько шагов друг другу навстречу.

Диких зверей не впустили в «душевую». Дикие звери через застекленные окошечки наблюдали, как вместо обещанного теплого потока воды не сверху, а с пола стал подниматься, как с гнилого болота, коричневый туман. Накрывая и обе группы обреченных людей, и оказавшихся между ними пожилого человека, и закутанную своими волосами девушку.

Они вместе упали, когда туман накрыл их с головой, и, как и другие, корчась в судорогах, вытянулись в последнем усилии.

Потом загудели вентиляторы, всасывающие коричневый газ, и в душегубку вошли двое диких зверей с гладкими мордами заканчивающимися хоботами.

Они стали перетаскивать тела в соседнее помещение, откуда на конвейере их отправляли в открытую огненную пасть крематория.

Сначала разбирали груды мужских и женских тел, потом занялись двумя оставшимися между разобранными кучами.

Мордастый и хоботастый взял в лапу прядь женских волос, показывая другой, что обрезает их, приложив к своей лысой, обтянутой резиноподобной кожей голове, очевидно намекая на парик.

Другой вместо ответа ткнул лапой на смотровое окошко, через которое можно было любоваться из раздевалок всем здесь происходящим, а потом на убегающие в огненную пасть печи треки конвейера и поочередно на себя и помощника.

Не сговариваясь, они занялись пожилым, раскрывая ему ножом рот, видимо в поисках золота во рту, что вынимать, как добычу, не возбранялось.

Два оставшихся между уже разобранными грудами тела последними попали на конвейер, и в черном дыме, валившем из трубы крематория, быть может, соединились со световой скоростью студентка Инесса Сантес и ее профессор Илья Рубинштейн…

Спустя лишь два года с небольшим еще одна пара, обвенчанная накануне в бункере имперской канцелярии, соединилась в таком же черном дыме от костра, разожженного во дворе последнего оплота гитлеровцев в Берлине. Это были трусливо покончивший с собой и с женой Гитлер и Ева Браун.

А на костер их трупы втащил, полив горючим, солдат хозяйственной роты Шпрингбах, разжалованный из эсэсовских генералов за родство с верхушкой вермахта, пытавшейся год назад убрать Гитлера, чтобы выйти из войны, избежав страшного поражения.

Мрачные, темные тучи низко плыли над землей, словно клубами срывались с труб домов, но черный дым, покрывший было побежденную Германию, рассеивался благодаря гуманности победителей.

— Товарищ главный механик! Товарищ Званцев! — кричал, выбежав на плотину, усатый рабочий в брезентовой робе. — Вас по всем цехам ищут. Авария на домне!

Молодой инженер Званцев, коренастый, круглолицый, скуластый, в условиях нехватки технических кадров прямо со студенческой скамьи был назначен главным механиком Белорецкого металлургического комбината. Несмотря на ночное время, он стоял на плотине и любовался словно отблесками зари на пруду, отражавшем огни плавки в мартеновском цехе. А сам мартеновский цех сверкал несчетными проемами рифленых металлических стен от льющейся в ковш струи расплавленного металла.

Званцев не переставал восхищаться этим феерическим зрелищем не только в цехе, но и здесь, на плотине.

Увидев посланца, он побежал к проходной, где на миг задержался, чтобы позвонить жене.

— Ну как же! — ответил недовольный женский голос. — Она уже вызывала тебя, звонила, подняла меня с постели. С нетерпением ждала тебя.

— Я на заводе, там авария. Спешу к домне.

— Красивое имя, главное — редкое.

Званцев не стал слушать и бросил трубку, считая несерьезной эту пошлую игру.

Добежав до доменной печи, он увидел остановившийся скиповый подъемник, увлекающий вздыбленную вагонетку по наклонному рельсовому пути наверх, где она опрокидывала в колошник доставленную руду или уголь. Порвался трос. Вагонетка скатилась в загрузочную яму.

Завод был старый, оборудование изношенное, а главный механик считался его хозяином и отвечал за то, чтобы оно продолжало работать, порой ощущая свою полную беспомощность.

Аварии то там, то здесь были обыденностью. Званцева постоянно поднимали, к гневу жены, с постели, и он бежал на завод.

Он принимал энергичные меры, вызывал нужных людей. Сейчас предстояло заменить трос, поднять поврежденную падением вагонетку, отремонтировать, в крайнем случае поставить вместо нее запасную.

Здесь еще не знали планово-предупредительного ремонта, работали по старинке, и к новшествам молодого главного механика не всегда относились со вниманием.

Наблюдая за работой аварийной бригады, Званцев раздумывал, как бы сделать так, чтобы трос не мог порваться.

Еще со студенческой скамьи склонный к изобретательству, Званцев придумывал, казалось бы, самые невероятные способы. Первый, конечно, он заимствовал у обычных лифтов — приспособление, задерживающее вагонетку при ее скатывании назад. Но это его не удовлетворило. Наконец совершенно свежая идея осенила его.

Подошел закадычный друг, однокашник, приехавший вместе со Званцевым по окончании Томского технологического института, Коля Поддьяков, высокий, тощий и всегда веселый, серьезный инженер, но балагур. Он ведал подчиненным Званцеву литейным цехом.