Колесников стоял на клумбе, расставив ноги, прижав руки к груди. Резеды в саду нет, и все же пахнет резедой? С изумлением он повторял и повторял: нигде нет резеды, и все же пахнет резедой?

Колесников помнил об этом даже тогда, когда «мертвоголовые» пришли за ним к кирпичной стене. Он, почти бездыханный, лежал там ничком на клумбе с вытоптанными цветами.

Волоком протащили его мимо неподвижных деревьев, словно бы вытянувшихся перед ним во фрунт, потом вверх по ступенькам лестницы, дальше по узкому коридору и наконец, как тюк, свалили на пол.

Топоча сапожищами, «мертвоголовые» вышли из комнаты. Лязгнул замок в двери.

Ага! Он все же добился того, чего хотел. Вырвал одну из тайн у сада, вернее, у тонкоголосого штандартенфюрера, который заправляет всем в саду.

Ветер пахнул резедой независимо от того, была ли резеда в саду или нет! И вообще здешние цветы не имели никакого отношения к припадкам. В целом сад — лишь пышная декорация. Он служит целям маскировки, предназначен только для того, чтобы отвлекать внимание…

Ему приснилось, что он распластан на чем-то твердом, плоском. Скамья в застенке? Не скамья — операционный стол.

Вокруг теснятся стеклянные глаза, сосредоточенно смотрящие на него. Они обступили стол и медлительно раскачиваются на высоких металлических стержнях или суставчатых трубах.

Внезапно стержни расступились, кто-то появился в конце прохода. Позвякивание стихло. Затем тонкий голос задумчиво сказал: «Что ж, этот годится, пожалуй…»

Но и во сне не удалось увидеть, лицо говорившего. Вероятно, он стоял поодаль, на пороге. А все, что было за пределами круга, отбрасываемого лампой, окутывал мрак.

Колесников ощутил сверлящую боль во лбу и от этой боли проснулся.

Так же, как вчера, без понуканий, он вышел из комнаты. Шагнув через порог, перехватил удивленный взгляд, брошенный на него надзирателем. Тот, правда, сразу же отвел глаза. Но Колесников понял: до сих пор еще никто не сопротивлялся здесь так долго!

Но ведь у него, Колесникова, тоже есть секрет. С самого начала он сумел убедить себя в том, что в саду проходит передний край. И как знать, успех на фронте, быть может, в какой-то степени зависит и от его сметки, выдержки, самообладания? (А если это не так, то думать надо именно так!) Кроме того, он хорошо запомнил один из советов Герта, который провел за решеткой в общем-то около пятнадцати или шестнадцати лет: «Береги рассудок в тюрьме, геноссе Виктор! И особенно если тебя бросят в одиночку! Не давай ослабевать своему рассудку! Все время держи его, как пистолет со взведенным курком!»

Именно это, вероятно, и помогало противостоять безумию…

Стоя на ступеньках крыльца, Колесников по-новому увидел окоченевшие в сонной неподвижности деревья и цветы. Те же, что вчера, и все же не совсем те! Словно бы сполз краешек окутывавшего их покрывала. «Я сумел кое-что понять в саду! — с гордостью подумал Колесников. — А невидимка, хозяин сада, до сих пор не понял меня!» Конечно, цветы сразу же уставились на него.

Однако он уже знал, что дело не в цветах. В первый день ему действительно показалось, что они смотрят на него. Но это не было галлюцинацией. Это было всего лишь ассоциацией — неосознанной. Кто-то смотрел на Колесникова из-за цветов! Он смотрит и сейчас, прячась за длинными шпалерами роз, кустами махровой сирени, огромными пестрыми клумбами. Отсюда и ассоциация: глазастый сад! Такое бывало с Колесниковым раньше, и не раз. Вдруг, прячась за стволом дерева или переползая по-пластунски в траве, он вздрагивал и крепче сжимал в руках автомат. Он как бы ощущал толчок. Кто-то смотрел на него — то ли из-под этой груды камней, то ли из той вон рощицы, то ли из-за угла полуразрушенного дома!

А иногда разведчик чувствовал пристальный взгляд сзади — словно бы опускали тяжелую лапу на затылок. (Так было, например, во время десанта в Эстергом-Тат.) Странно, что здесь, в этом саду, на него, казалось, смотрят отовсюду.

Кто это? Сам ли Штандартенфюрер-невидимка, его ли конрады, безмолвные подручные в черном?

Почему-то Колесникову представлялось, что глаза здешнего соглядатая в точности такие же, как у палача Конрада: выпуклые, неподвижные, без блеска. Он стоит, поджидая, среди пышной, ниспадающей до земли сирени. Потом начинается двойное шествие. Колесников идет по аллее, а соглядатай неотступно сопровождает его, перебегая между деревьями.

Засечь его невозможно. Слишком проворен! Колесников пробовал было засечь — стремительно поворачивался туда, где, по расчетам его, прятался соглядатай. Но тот опережал его движение: успевал втянуть голову в плечи либо быстро присесть в кустах на корточки. При этом раздавался звук, похожий на потрескивание или позвякивание.

Как бы там ни было, ясно одно: в саду совершаются убийства. Чудовищные! Все вопиет: «Убийство! Убийство!» — даже цветы и деревья — свидетели этого убийства.

Но убивают здесь поодиночке. Кроме Колесникова, в сад выпускаются, несомненно, и другие заключенные. Вначале он думал, что его судьбу разделяют кролики или морские свинки, судя по разрытым грядкам и клумбам. Потом понял: это люди! Подопытные люди!

Нельзя ли установить с ними контакт?

Воспользовавшись краткой передышкой между порывами ветра, Колесников обыскал несколько клумб, заглянул под кусты. Не найдется ли где-нибудь «стукалка», которую обронили с ноги, спасаясь бегством от ветра? Или клочок «зебровой шкуры», зацепившейся за куст?

Нет, не находилось ничего. Видимо, сад тщательно убирали после каждого опыта.

И снова испытующе-недоверчивый взгляд Колесникова поднялся от травы и цветов к надменно возвышавшимся над ними стеклянным шарам.

Ломая голову над разгадкой сада, он вертел ее и так и этак, поворачивая, под разными углами зрения.

Да, угол зрения! Именно угол! Все в этом саду изменчиво и ненадежно, одни лишь углы неизменны в нем. И при этом ни одного тупого или острого, все прямые! Почему?

Совершая свои пробежки по аллеям, Колесников всегда поворачивал под углом в девяносто градусов. Он запомнил это. Абсолютная прямолинейность планировки! Не только аллеи, но и клумбы были квадратные. Что это — убожество фантазии? У планировщика не хватило фантазии?

Выходит, ничего круглого в саду нет? Как нет? А шары на подставках, украшение старомодных парков? Украшение? Только ли украшение?

Смутные догадки начинали роиться вокруг них, как мошкара по вечерам у зажженных ламп. Светятся ли эти шары во мраке? Колесников не знал. Его ни разу не выводили на прогулку с наступлением сумерек. И это тоже было подозрительно.

Стеклянные шары расставлены вдоль аллей в определенном, по-видимому, строго продуманном порядке. Интервалы между ними не превышают двадцати метров. На площадке у водоема, находящегося в левом углу сада, торчат даже три шара. Если исходить из предполагаемых вкусов планировщика, то нужно признать, что это некрасиво. Это же не симметрично! А планировщик, судя по всему, больше всего заботился о симметрии.

Стеклянные шары, установленные вдоль аллей и, что особенно важно, у перекрестков аллей, являются, если можно так выразиться, наиболее приметной деталью пейзажа.

И он, моряк, с первого же взгляда не понял назначения этих шаров! Да, запутал-закружил проклятый сад!

Но сейчас все изменилось. После открытия у кирпичной стены («резеды в саду нет, хотя ветер пахнет резедой!») борьба с невидимкой идет уже на равных.

Понятно, Колесников чуточку хитрил сам с собой. Как это на равных? Пока что у его врага перевес. Он держит в руках отравленный ветер.

Вот и сейчас рубанул наотмашь ветром! Не дал, гад, додумать мысль до конца…

— Не бьют? — со злостью повторял Колесников. — У вас, говоришь, не бьют? Врешь, гад, лупоглазая сволочь! Еще как бьют! Только не плеткой-девятихвосткой, а этим вашим пахучим ветром!..