Колесников тихим, но внятным голосом произнесет: «Пить!» Вилли или Густав сразу вскинется с табуретки. (Слух у тюремщиков хорошо тренированный, почти кошачий.) Зевая и почесываясь, он возьмет с тумбочки поильник, нагнется над этой колодой-русским. И тогда, выпростав руку из-под одеяла, Колесников с силой ударит Вилли-Густава ребром ладони по шее, по сонной артерии. Вилли-Густав свалится возле койки.

Так! Теперь побыстрей переодеться! Черный мундир — на плечи, галифе и сапоги на ноги! Парабеллум в кобуре? Порядок! Никто не встретится, не должен встретиться, в коридоре. Побыстрей пробежать к лестнице! (Только бы не лязгнули проклятые железные ступени.) Придерживаясь за перила, вверх, вверх! И вот она, заветная дверь. Минуту он выждет, прислушиваясь к звукам за дверью, потом рывком распахнет ее.

Почему-то ему представлялось, что профессор будет сидеть спиной к двери. Услышит скрип, обернется, замрет в этом положении. Вот минута, которая вознаградит Колесникова за все!

Тоненько взвизгнув, изобретатель лютеола вскочит со стула, отпрянет, запутается в полах своего белого халата, упадет, опять стремительно вскочит и очутится по ту сторону письменного стола. Только стол будет отделять его от Колесникова.

Некоторое время они как бы передразнивают друг друга. Стоит Колесникову шагнуть вправо, как профессор немедленно же кидается влево. Колесников наклонился влево, и сразу профессор наклоняется, но уже вправо. Вправо-влево! Влево-вправо! Весь подобравшись, пригнувшись к столу, Колесников выжидает. Не отводя от него взгляд, выжидает и профессор. Потом он делает быстрое движение, почти скачок в сторону. Но это обманное движение. Он уже выдохся — видно по нему. Лицо бледнеет все больше и больше, бледность ударяет даже в восковую желтизну. На лестнице тяжелые шаги! Пора кончать! Колесников поднимет парабеллум и всадит подряд шесть пуль в изобретателя лютеола! Последнюю пулю, седьмую, прибережет для себя.

Да, несомненно. Так все и произойдет завтра…

Колесников проснулся с ощущением беспокойства. В доме происходило непонятное.

Все тревожно и быстро менялось вокруг. Шумы стали другими. К привычному тарахтению движка, к скрипу рассыхающихся половиц прибавился прерывистый рокот. Запускают моторы? Под рокот моторов обычно расстреливают, чтобы не слышно было криков.

Часы пробили полночь. Но шумы не стихали. По коридору громко топали взад и вперед. Вот протащили какую-то громоздкую штуковину, задевая углами за стены, — наверное, сундук или сейф.

Странно держал себя и страж. Он проявлял нервозность. То вставал, то садился. Подходил к окну, отодвигал край шторы.

Колесников тоже начал нервничать. Что произошло? Что могло произойти? План, так тщательно продуманный, сорвался?

В комнату вошли четыре эсэсовца, один из них с нашивками унтершарфюрера.

— Встать! — заорал он. — Ну-ка, поднимите этого соню! Вот его одежда и башмаки. (Стук башмаков об пол.) Ты! Пошевеливайся!

Эсэсовцы торопливо подхватили Колесникова под локти и стали, мешая друг другу, напяливать на него брюки, пиджак, башмаки.

Он стоял у койки, согнувшись, свесив руки, — не выходил из роли.

Его толкнули в спину. Он пошатнулся, делая вид, что не может устоять на ногах. Но эсэсовцы не дали ему упасть.

— Зачем нам такой? — сказали за его спиной.

— Профессору виднее.

— Но в машинах нет места.

— Его, может, еще и не возьмут.

— Надо было убраться отсюда несколько дней назад. Я говорил Бангу.

— Приказ только что получен.

— Проселочные дороги, я слышал, забиты битком. Доберемся ли к утру до Амштеттена?

— О, черт! Да двигай же ты ногами, лагерная падаль!

Дойдя до винтовой лестницы, Колесников споткнулся.

Протянуть время! Понять, что происходит! На ходу перестроить план! Но пинками его подняли с пола. Толкаясь и переругиваясь, эсэсовцы принялись втаскивать Колесникова со ступеньки на ступеньку.

Снизу окликнули с раздражением:

— Грюнер!

Торопливо-бестолковое восхождение приостановилось.

— Что вы там делаете? Возитесь вчетвером с этой дохлятиной? Вилли! Сопроводи его к профессору! Остальные — к машинам, грузить имущество!

Колесников понял. Эвакуация! «Мертвоголовые» эвакуируются!

Сопя, Вилли подсадил Колесникова в люк над лестницей.

Они очутились в просторной комнате. Стеллажи вдоль стен заставлены книгами. Золоченые переплеты отсвечивают в полумраке. Люстра под потолком затенена.

Вилли швырнул Колесникова с размаху на стул. Сам не сел, принялся ходить по комнате, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Трусит явно! Боится, как бы в суматохе эвакуации не забыли о нем.

Колесников повел глазами по сторонам. Тут, стало быть, и работает профессор? Что-то не похоже. Письменного стола нет. Книги, только книги. Даже не все уместилось на стеллажах. Вон груда книг громоздится на полу. Это же библиотека, а не кабинет!

А где двери? Здесь нет дверей. (Не считая люка, через который поднялись Колесников и его конвоир.) Несомненно, кабинет рядом. За этой стеной или за той? И как попадают в кабинет, если вдоль стен протянулись стеллажи?

Ну, не медли! Действуй!

Колесников простонал сквозь стиснутые зубы, покачнулся, мешком свалился на пол.

— Эй!

Вилли оторвался от окна.

— Вставай! Слышишь?

Носком сапога нетерпеливо потыкал Колесникова в бок.

— Что, подыхаешь? Хоть бы подох поскорей! Торчи тут с тобой. А ведь я даже не знаю, положили ли они в машину мой чемодан…

Колесников не отзывался. Ожидал, когда Вилли нагнется над ним, чтобы пощупать пульс, или попытается поднять с пола и посадить на стул. Столько раз отрабатывал он в уме различные варианты нападения на врага, что действовал бы сейчас почти автоматически, без участия сознания.

Через секунду черный мундир затрещит по швам в его руках. Одновременно нога Колесникова согнется в колене, упрется эсэсовцу в живот, потом распрямится с силой. Батя обучил своих разведчиков этому приему. Не успев вскрикнуть, Вилли перекувырнется через голову. Тут уж не мешкать — побыстрей навалиться на него всем телом и обеими руками стиснуть горло!

Лежа неподвижно на полу, Колесников ждал. Ему казалось, что сердце его бьется так громко, что заглушает тиканье настенных часов, что оно увеличивается в размерах, пухнет, вот-вот заполнит собой всю комнату.

Но почему-то Вилли не спешил нагнуться. Некоторое время он стоял над Колесниковым в раздумье. Какие мысли медленно, как мельничные жернова, ворочались там, в его башке под тяжелой каской? Наверное, он с беспокойством думал о своем чемодане. А быть может, прикидывал, не позвать ли доктора?

Вдруг, еще раз ткнув Колесникова в бок, он повернулся к люку. Под шагами его залязгали ступени трапа.

Похоже, что это ловушка. Но Вилли не возвращался.

Колесников вскочил на ноги.

Со стен бесстрастно взирали на него золоченые обрезы книг.

Он шагнул к окну, выглянул в просвет между маскировочными шторами. Во дворе полно машин. Да, эвакуация!

Но где же профессор?

Пол библиотеки пересекает по диагонали полоса света. Раньше ее не было. Что это за полоса?

А! Упав со стула на пол, Колесников случайно уперся ногой в книжные полки. Одна из них сдвинулась. Стала видна щель. Это приоткрылась потайная дверь. Несколько полок с книгами, вращавшимися на петлях, были потайной дверью!

Колесников толкнул ее. Она подалась и ушла вглубь — бесшумно. Очень хорошо! Этой ночью все должно совершаться бесшумно!

Он очутился в просторной комнате. Это, несомненно, был кабинет профессора.

Кабинет как кабинет. Строго обставленный, в старомодном вкусе, ярко освещенный. Выглядит еще светлее оттого, что стены сложены из высоких белых панелей. Посреди кабинета огромный письменный стол. Лампа под абажуром погашена.