Эта прямо-таки с неба свалившаяся сердитая шутка заставила её улыбнуться. И от улыбки, как часто бывает в таких положениях, словно бы открылась закрытая гноем рана и полилась кровь. Так больно стало и чисто. И она поняла… Она сейчас всё ругала и ругала родителей, но они оставались именно её родителями. Казалось: вот ругну построже и они… исправятся.
Но по правде, никакие слова не помогут. Хоть плачь, хоть скачь, хоть пляши, хоть кол на голове теши, не будет старой жизни!
Сумерки заглянули в окно. А Стелле казалось, это лишь вокруг неё сползлись они, темные тени. И хотелось ещё сильнее угнуться, ещё крепче положить голову на ладони.
Постучали в дверь. Как-то нелепо было говорить: «Войдите». Гора понял её.
— Ну, прощай, Стрелка…
Стоял в плаще, в шляпе, хотя погода совсем этого не требовала. Наверно, они уже не умещались ни в каких мешках и чемоданах.
Стелла поднялась, взяла из Гориных рук клетчатую сумку на «молнии». Её всегда называли «вояжная». Вот тебе и вояжная!
Гора не сопротивлялся, ничего не сказал.
Мать смотрела на них, присев на краешек стола в кухне. Курила.
— Будь здорова, Нина.
— Счастливого пути!
Они вышли к лифту. Секунды как будто совсем не отсчитывались. Когда Стелла взяла клетчатую сумку, она — да, в общем-то, неизвестно что, глупость, — она надеялась ещё несколько минут побыть с ним вместе. Но это уже прекратилось — их семья. И теперь они по глупости своей должны были в течение нескольких минут просто «вести себя прилично».
Гора улыбнулся. Улыбка его разваливалась буквально на глазах!
Наконец лифт приехал на нижний этаж. Стелла снова взяла клетчатую сумку: уж до автобуса придётся… Почувствовала стыд от этой мысли.
— Ну всё, прощай, Стрелка.
На улице его ждало такси. Чемоданы и мешки Гора положил в багажник, а сумку взял с собой. Словно бы не хотел расставаться со Стеллой. Хотя это всё ерунда!
Оглянулся в, заднее окошко. Теперь улыбка у него получилась без всяких развалин… Бросил шляпу на сиденье…
Откуда-то вынырнул Ванька, красный, как флаг:
— Чего? Уехал, да?.. Ничтяк, скоро приедет.
Улыбайтесь! Ещё пошире!
Оттолкнула нелюбимую физику (даже закрывать было лень) — глядь, а на спально-гостевом диване сидит Ванька.
У него не было своей комнаты, у него был свой угол в столовой. И по вечерам он часто пробирался к Стелле. А что ему оставалось делать? К ребятам ходить — Нина не разрешает, поздно. К себе приглашать — некуда, особенно вечером. А по телефону он разговаривать не любил (были в нём задатки настоящего мужчины).
Не успела Стелла воздуху свежего вдохнуть, Ванька уже начал просвещать её по футболу.
Он говорил серьёзно, он много понимал в этом деле… А может, и не очень много пока. Но чувствовала Стелла: он будет понимать. И не раз уже она собиралась поговорить с Горой. Ведь в наше время чего только люди не придумывают, каких только профессий. Так пусть Ваня будет футболист, раз хочет.
А то занесёт в какую-нибудь астрономию — всю жизнь мыкаться. Вон телескоп стоит-стоит на даче — Ванька туда хоть бы раз заглянул.
И что удачно: от них довольно-таки недалеко школа со спортивным уклоном. Но уж очень она ясно себе представляла, как взовьётся Гора.
На словах-то он будет острить и ехидничать, но в душе именно взовьётся: «Что?! Что такое?! Он, понимаете ли, ведущий конструктор, его отец, Ванькин дед, играл в симфоническом оркестре, а сын футболист?!»
Гора многого не понимал.
Да и Ванька не понимает. Когда человеку доставляет удовольствие делать зарядку, это редкий человек — разве нет? Причём человек — не какая-нибудь полнеющая тётка, которой это надо позарез, а ученик второго класса. Таких второклассников-то днём с огнём поискать.
Но Стелла всегда боялась объяснять брату про его талант, а главное, про школу с уклоном, потому что он уж если что себе вобьёт, не выколотишь.
И в результате Стелла ни Ваньке ничего не объяснила, ни Горе. А теперь…
В первые дни после Гориного — как тут сказать-то? — отъезда, что ли? Ну, пусть отъезда… В общем, в первые дни Ванька такой весёлый был — отдыхал от воспитаний. Хлебнёшь ты, Ванечка, чего Машка Кучаева хлебнула и чего я хлебнула… Вот смотрю на тебя и не знаю, лучше сейчас сказать или ещё потянуть.
— Эй! Ты спишь?
Она вздрогнула:
— Почему? Ничего я не сплю.
— А сама уставилась на меня, как будто русалка.
— Что-что-о?
— Ну, как будто я утопленник. Или как будто ты утопленница.
— Ну тебя, Ванька!
А подумала другое: он хотя и футболист, но очень чуткий. И это, кстати, совершенно устарелый взгляд, что все спортсмены тупые!
Но почему вдруг русалка? Наверно, кино какое-нибудь смотрел.
А Ваня всё продолжал подозрительно на неё щуриться. Чует!
Из тяжёлого положения её спасла Нина. Она вошла и сказала приветливо, так заметно приветливо, как воспитательница продлённой группы:
— Ребята! Ужинать.
Ванька не знал, в чём дело. Но фальшь он услышал и потому обиделся. Это у него любимое занятие — обидеться. Как бы отгородиться. А там разберёмся.
Стелла, чтоб не произошло ещё одной грустной комедии, как можно скорей и как можно радостней воскликнула… да, прямо-таки воскликнула:
— Спасибо, Ниночка! Сейчас идём!
Такое получилось ненатуральное счастье, что хоть по телевизору показывай. Ванька оставил на время свою обиду, перевёл служебно-розыскные глаза с Нины на Стеллу и обратно:
— Чего там? Морковные котлеты?
Всё, что касалось моркови, было для него пыткой. Но врачи — это они умеют! — требовали именно моркови, витамина «А». Со всеми вытекающими отсюда скандалами.
Нина взяла себя в руки. Она теперь часто брала себя в руки.
— А вот и нет! Вареники с картошкой, по-украински! И с рыночным постным маслицем!
Все Ванькины обиды и недоумения испарились с первым же облачком пара, который стрельнул из переполненной варениками кастрюльки. Однако Нина слишком много их приготовила. Словно рассчитывала на Гору.
Она теперь стряпала каждый вечер — что-нибудь изобретала. Она всегда любила шутить (но при этом довольно-таки серьёзно), что, мол, зачем она только стала научным работником — мало их без неё! А вот повара такого выдающегося Вселенная действительно лишилась. «Я, говорит, вдохновением вся освещаюсь, как только поставлю что-нибудь на огонь».
Но теперь она не освещалась вдохновением — просто время убивала.
И думала она всё об одном и том же…
А блюда, будто назло, получались такие же вкусные. И даже, может, ещё вкуснее. На кухне у себя Нина была великой королевой, и ничего на неё не действовало.
Ничего себе!
В школе раскачка окончилась. Они с Кучаевой дружно наполучали троек (за самостоятельную по физике Машка заработала чистую двойку, но отчего-то её пожалели), сразу опомнились и решили учить дома. И по отдельности.
Надо исправлять «скверные» отметки (от слова «сквер») — как Стелла удачно пошутила, и они долго радовались этой хохме, понятной только им двоим. Хотя радоваться особенно было нечему.
И вот однажды вечером Машка нагрянула к ним домой. У неё не было такой привычки — предупреждать, что, мол, я собираюсь к вам зайти ненадолго, это можно? Она просто приходила, и привет.
Но Стелла всё равно обрадовалась, сразу простила Машке её невоспитанность. Ну, а что тут поделаешь: человеку двенадцать и две трети тринадцатого — переделывать поздно!
— Маш, — она сказала, — ты пока где-нибудь поброди, а мне надо историю домучить.
Имелось в виду, что Машка возьмёт с полки книжечку, интеллигентно сядет на уже известный нам диванец и так просидит необходимые двадцать минут. Но фигос-двагос (как она сама и говорит). Она преспокойненько кивнула Стелле и… пошла бродить по квартире.
В ней есть такая черта — узнавать, кто как живёт. Вот уж правда: любопытной Варваре нос на рынке оторвали. Но Машке никто пока не отрывал. Считается, что это, видите ли, чисто женское — интересоваться, сколько в квартире метров, да смежные комнаты или отдельные, да обстановка стоит. Ничего тут чисто женского нет. А чисто глупого много! И вот Машка, которую очень ещё надо перевоспитывать, пошла проводить свою разведывательную работу. Учить сразу стало трудно — начинаешь думать, как она там ходит да смотрит…
