Если она человек, то сейчас же обязана пойти вниз, к брошенному братишке… Хотя он ведь сам увязался. Разве не так?
Ещё полтора этажа, и будет дверь той квартиры.
Вдруг где-то там, именно на той площадке, щёлкнул замок, послышались шаги. Так щёлкают только английские замки. В отцовой двери тоже английский. И Стелла поняла, кого она увидит через несколько секунд. Ту женщину лесную. Даже вся прижалась к стене… Кто же теперь пришелец?.. Из окна шло так много серого сырого света, что Стелле никак было не спрятаться!
Но от кого она прячется? И зачем пришла сюда незванно? Отец сказал: уезжаю. А сам остался. Чтобы больше не встречаться с ней — чего ж ещё!
Оказалась правильной его песенка: «… а дочка папу никогда!»
Ей стало обидно, тяжело, хотелось наверх. Шаги приближались. И, не выдержав, Стелла бросилась им навстречу. Готовая расплакаться, закричать…
Это была абсолютно незнакомая женщина. Полная, с большими синими глазами.
На площадке седьмого этажа Стелла вырвала из кармана кольцо с ключами. А на нём всё ещё висел аккуратный жёлтый ключ от этой двери… золотой ключик… Она расстегнула застёжку, схватила ключ, бросила его к двери.
Ключ лишь раз брякнул о каменный пол — так жалобно — и тут же умолк. Как в воду: плик! Тишина.
Но Стелла, ничуть не задумавшись об этой странной мелочи, бросилась вниз. Обогнала толстую. Летела — что упади о каменные ступени, лучше не думать! Распахнула парадную дверь… Хорошо, что на этой улице машины редки.
— Ваня?!
Братишка побежал к ней, и они столкнулись, встретились на самой середине мостовой. Ваня понял, что она хотела спросить, и сказал… ответил:
— Я тебя не брошу, не бойся!
Так взросло, что Стелла заплакала. Надо было бы и ей поклясться, что она тоже его никогда не бросит. Не посмела. Чтобы и на малость не рассекречивать своей тайны.
Сердечное приглашение в баню
Она ждала, что Ваня спросит про эту странную историю. Да и самой ей следовало бы узнать, зачем брат оказался в винном магазине. Оба молчали, шли, держась за руки, как уж давно не ходили.
Вошли во двор, руки, естественно, попрятав в карманы. Здесь Ваню моментально окликнули. «Я в футбол», — кинул он сестре. Вот и конец делу… до поры, до времени.
Нет, не конец, а новое начало. В парадном, на тёплой батарее, её поджидала Машка. Спросила слишком невинно:
— По магазинам ходила?
— Ага, Маш, по магазинам, — душа не лежала рассказывать.
— Ну и много чего достала?
Тут они обе посмотрели в Стеллину сумку, потом друг на друга.
— Я так и знала, что у тебя сумка будет пустая!
А горького ехидства в голосе прямо-таки полны реки. Тогда и Стелла поняла, о чём это Машка так проницательно «догадывается» — о Лёне. Работает у тебя, милая, чутьё, только с опозданием ровно на сорок восемь часов. Они вошли в квартиру, но стояли, не сняв пальто.
И зачем Стелла прошлый раз не призналась? Вот дура… Не дура! А потому что Машку пожалела. Теперь из-за собственной жалости должна извиваться, как червяк, извираться.
— Маш, ну ты что?.. Я виделась с одной девочкой — ты не знаешь.
— Или с мальчиком?!
— Маш! Да не нужен мне твой мальчик сто лет!
— Или нужен?!
— Маш, ну я тебе слово даю!
— Оставь себе, пригодится…
Нет, без правды, видно, никак не обойтись!
— Я, Машк, случайно встретилась с твоим Лёней…
— Не надо, Романова: «с твоим», «с моим»…
— Два дня назад! О чём был разговор — поезжай к нему и спроси.
— А ты пока его предупредишь, да?
Ну это уж она совсем задурилась!
— Ты, Кунаева, уроки сделала? — И когда Машка, естественно, опешила от такого вопроса, Стелла выкрикнула прямо ей в лицо: — Ну вот и поезжай к нему, проветрись!
— Не собиралась и не собираюсь!
— А тогда закрой сифон! Потому что потом передо мной извиняться будешь.
— Перед такими, как ты?!. — закричала Машка, но вовремя сдержалась. Как и у всех людей, которые немало хлебнули на своём веку, было у Маши великое умение — вовремя замолчать. Это короли да королевы известны своей тупой гордостью. Чуть чего, они: отлично, объявляю вам войну!
— Ладно, Романова. Ты, говорят, ещё уроки не делала? Поделай. Там задачи хорошие — успокаивает.
— А ты прогуляйся, Кучаева. Свежий воздух — цвет лица. Всего сорок минут на поезде. Улица Речная, дом не знаю какой, самый последний у реки. Собак нету…
Машка посмотрела на неё и засмеялась:
— Небось думаешь, таким, как я, собак вообще бояться нечего, а?
— Иди ты, Машк, в баню!
Тут они расстались. Маша энергично застегнула болоньевую куртку и ушла. А Стелла осталась сидеть в прихожей. Было ей и тревожно, и смешно, и досадно.
«Какая ты глупая!»
В тот же день она подверглась и ещё одному артиллерийскому налёту. Вечером Нина обнаружила, что в доме нет хлеба.
Стелла, которая чахла над обещанными Машкой «хорошими задачами», отвечала невнятно. И тогда Нина, бог знает как истолковав её мычание, пустила первый снаряд, который сразу взрыл землю рядом со штабным блиндажом:
— Подожди. Так что ты покупала? Деньги все целы…
— Ну я пошла и встретила там одну девочку.
Тогда Нина с выражением лица, очень похожим на то, какое было у Машки, закрыла дверь в большую комнату, где Ванька торчал перед телевизором. Строго спросила:
— Зачем ты встречаешься с Георгием?
— Не встречалась я с твоим Георгием!
— Пойми: это никому ничего не даст.
— Позвони ему да спроси!
— Ну… мне он говорит одно, тебе, видимо, другое… — и щемящая надежда и отчаяние горели, боролись в ней. — Я не собираюсь проникать в ваши тайны… Но чего он ещё добивается? Ты можешь мне сказать? Что он тебе говорит? Я ведь, Стрелка, в трудном положении. Но ты взрослая, должна понять!
Стелле самое время было наврать, что, мол, да, Гора со мной встречается и говорит, что он жить без тебя… Но ведь язык не повернётся так врать, даже во имя светлого будущего всей их семьи.
Совсем ничего не надо отвечать! Сиди и молчи. Ты же «дети». Нина посмотрела на неё, улыбнулась с таким страданием:
— Господи, правда! Что я тебя впутываю?..
Ниночка, бедная. Кто кого впутывает, ещё неизвестно!
— А тебе обязательно с ним разводиться?
И про себя добавила: Гора — чем он плохой? Он же всем хороший. Ну, не такой красивый, как отец, — сама же выходила! Его, если поздно, привозят домой на «Волге». Не всегда, но несколько раз бывало…
— Какой вопрос ты детский задала! — улыбнулась мать.
А про себя: «Какая ты ещё глупая, Стрелка!»
А Стелла, глядя на мать, вспоминая о Горе, подумала: «Какая ты глупая, Ниночка!»
Говорить не принято, но до чего же это обычное состояние людей — смотреть друг на друга то с добротой, то не очень с добротой и думать: «Эх, до чего же ты глупый…»
Их обоих выручил телефон. Это звонила Машка и в исключительно первомайском настроении:
— Привет, Романова! К твоему сведению, дом номер тридцать один — чёртова дюжина вверх ногами! Хочешь, извинения попрошу!
— Давай проси…
— Ну ты веришь, что я ездила?.. Представь себе! Я, Романова, знаешь чего боялась? Я боялась, ты в него влюбишься, а меня побоку… — она посопела в трубку. — У меня, Романова, всё так хорошо! — Потом сказала шёпотом: — Я вообще сюда приезжать не хотела. Но из-за мамы, конечно, приехала! Я тебе, наверно, сейчас чушь порю, но я за него, Романова, наверно, замуж выйду! Года через три-четыре!
— Ты что, Маш? В девятом классе?!
— А я, может, работать пойду. А школа — вечерняя сойдёт. Не всё ли равно!
— Зачем тебе замуж-то? Дружи, если хочешь, и всё…
— Ты глупая, Романова?! — Машка засмеялась как-то до того весело и беззастенчиво. — Ну ладно. Я тебя целую!
Она сидела, хмуря лоб. Да нет, не влюбилась она в этого Лёню. Но убивала бессовестность его поведения!
Она вошла в свою комнату, раскрыла форточку. Лился московский холодный воздух, слышался шум дождя.
