— Я ведь отстану, — наконец сказала она задушенным голосом. — В школе… закручусь…

— Брось ты, — засмеялся отец. — Отстанешь, потом догонишь! Закрутишься, потом раскрутишься. Чего ты боишься-то? Теперь на второй год вообще не оставляют!

Опять ей стало страшно, но тут же смешно, удивительно.

Она сунула в портфель недоделанные уроки — шут с ними! Побежала домой. По пути заскочила в свободный автомат.

— Машка! — и рассказала ей всё. — Ну, ехать мне, Маш?

— Едь, Романова, — ответила Машка то ли грустно, то ли обиженно. — Ты же всё равно поедешь…

Дома она как могла быстро побросала вещи в хозяйственную сумку. А куда денешься, рюкзака-то нет. Спешила, летала по комнатам, мечтая убежать. А Вани тоже почему-то не было… на её счастье… эх…

Оставила матери короткую записку и бросилась вон. Пути к отступлению были отрезаны, и она бежала, думая только об отце, бежала к их временному, к их чужому дому…

Отец ползал посреди комнаты, пытаясь установить палатку. Засмеялся, увидев Стеллу:

— Знаешь, так захотелось, просто сил нет!

Палатка, естественно, не умещалась. Наконец они все-таки обуздали её, установили эдаким полумёртвым пузырём, после сидели в зеленоватой духоте и смеялись друг над другом. А на самом деле от радости.

Зазвонил телефон. Стелла, вся в огне этой безалаберности, выползла из брезентовой полутьмы, взяла аппарат и вползла обратно. Отец снял трубку, подмигнул ей — оценил шутку. Крикнул весёлым голосом:

— У телефона!

Но тут же зло прищурился, словно снайпер, слушая, что ему говорят.

— Да я, спасибо, уже понял твою точку зрения.

Ещё помолчал минуту в этом напружиненном рысьем состоянии.

— Я?! Я-то даже слова не сказал, что у неё не моя фамилия. Хотя она записана в моём паспорте, в моём!

Тут Стелла поняла, кто звонит. И поняла, почему отец так долго и внимательно рассматривал подпись на её тетради. «Я почерк твой изучаю».

Наконец он молча передал ей трубку, сердито выполз из палатки — мол, не хочу мешать вашим задушевностям. Так у него это получилось по-мальчишески, что Стелла невольно улыбнулась, хотя не время было улыбаться, совсем не время.

— Стелла! Ты слушаешь меня?

На такие вопросы не знаешь, что и отвечать. «Да, слушаю» — как-то нелепо. Промолчать? А вдруг она подумает, что трубка ещё у отца. И Стелла кашлянула в ответ.

— Стелла! Ты вольна поступать, как хочешь. Тем более, что ты со взрослым.

«С отцом, мамочка. Я с отцом, между прочим…» А сама опять лишь кашлянула.

— Но имей в виду и моё мнение. Я решительно против.

Однако сказала она это совсем не решительно, а больше с отчаянием — чувствовала, что не может запретить. Она была как зайцы, которых спасал дедушка Мазай: кругом вода, а он сидит на кочке и лапки поджал. Действительно: Гора от неё ушёл, Стелла от рук отбилась. Ванька — мал. Какой он помощник? Да ещё отец как снег на голову…

Стелла выглянула из палатки. Игорь Леонидович хмуро курил, пуская пухлые, как из ваты, кольца дыма. Кольца ударялись о высокую решётчатую спинку стула и распадались в прах. Стелле жаль было матери. Но увы, куда жальче было себя, которая сейчас произнесёт: «Хорошо, я не поеду…» Она медлила, качаясь на грустных весах своей нерешительности.

— Стелла! Ну подумай, что же я Ване скажу! — Это последнее она крикнула шёпотом, хотя Ваньки не было дома, судя по всему предыдущему разговору.

И тут Стелла вдруг ожила. Весы её перестали качаться. Ах вот как! Что она Ване скажет?

— Я его подготавливала, — произнесла Стелла безжалостно, — и ты его подготовь… Наври там что-нибудь.

Это было уж слишком… слишком! Никому так не позволено разговаривать с родителями. И Стелла это поняла. И Нина это поняла. В таких случаях детей надо просто сечь — и пусть учёные-педагоги протестуют сколько хотят!

Но что могла сейчас сделать бедная Нина? Во-первых, по телефону, во-вторых, в таком незавидном положении. Единственно, что она могла, это подпустить в последнюю реплику совершенно бессильного яда иронии:

— Что ж! Спасибо за полезный совет…

И разъединилась.

И заплакала… Родители немало плачут от детей. Что ж, Нина тоже плакала немало, с дочерью хватало забот. То ногу босую располосует, то локти сшибёт, что страшно смотреть, то не пройдёт по конкурсу в картину к Ролану Быкову… да мало ли. Причём иной раз Стрелка сама терпит, а тебе не удержаться. Но впервые она плакала из-за того, что оказалась слабее дочери: и просила о помощи, и не получила её…

Стыд пристально смотрел Стелле в глаза. Она придавила рычаг, чтобы прекратить короткие гудочки, чтобы получить длинный, чтобы позвонить Нине, чтобы сказать ей: «Мама, я никуда…» Вот такая пирамида — почти как в доме, который построил Джек.

Но пирамида эта осталась в Стеллином воображении.

— Поговорила? — в палатку просунулась отцова голова. — Тогда помчали, у нас билеты в кино!

Не было билетов! Билеты они купили с рук. И, уже сидя в темноте зала под старательное веселье какого-то киножурнала, отец наклонился к её уху и прошептал:

— Когда начинаешь сомневаться, главное — не делать паузы. И решение придёт само! — потом обнял её за плечи, тихонечко тряхнул сильной своею рукой.

А тут, слава богу, и кино началось.

Главное — не делать паузы…

Белорусская дорога считается из подмосковных железных дорог самой живописной. Здесь очень скоро начинаются леса, пустынные холмы и прочие необжитые пространства. И деревья стоят по холмам серьёзные такие — словно бы ратники, уходящие на битву… Среди жёлтых берёз ёлки проступали особенно заметно, как воеводы. А вообще по Белорусской всё больше лиственные леса — дело ведь идёт к югу и западу.

Они сели в поезд, конечно, не так рано, как собирались: они проспали. Словно кто их опоил. Стелла проснулась и обнаружила, что половина первого урока уже миновала. Ничего себе!

Ну что делать! Вскочили, умылись, поели, схватили такси, купили билеты, когда до отхода оставалось четыре минуты, плюхнулись. Тут поезд и тронулся… Вот это жизнь!

И ни словом не вспомнили они школу и Нину.

— Давай в окна смотреть! — сказал отец, и сам уже повернулся к окну. Чуть ли не носом к нему прижался, как первоклассник.

Смотреть из поезда в окно, по правде говоря, довольно-таки пустое занятие. Кажется, видишь много, а на самом деле всё лишь мелькает мимо глаз. Кто назначал свидания в метро, тот знает это ощущение: стоишь перед эскалатором, а на тебя лица, лица, лица! Только там утомляет, даже голова начинает кружиться. А здесь — всё спокойно, бездумно. Так бы целый век и смотрел.

С этой весёлой пустотой в голове Стелла и её отец вышли из поезда, скоро миновали край посёлка и углубились в лес. Глядь — они на дне крутого оврага, и, пока выбирались наверх, отец здорово упарился под своим рюкзачищем, да с палаткой в зубах.

Потом сидел в корнях здоровенной сосны, курил сигарету. Солнце светило, и Стелла вдруг заметила, что он здесь очень на месте — среди леса, среди перепутанных веток. Гора вот, например, на месте в своём дачном кабинете, около чертежа. А отец именно здесь. Он, как бы сказать, был в лесу свой человек! Даже свой парень!

— И чего ты смотришь? — спросил он.

— Смотрю, и всё…

Пошли дальше. Стелла впереди, а отец сзади, крепко держа её за локти. И через некоторые ямки или корни он её почти переносил по воздуху. А когда шли по ровному месту, он прятал нос в её волосы. И Стелла ни разу не отстранилась и не вздрогнула.

Неожиданно они вышли на обрывистый берег реки. Деревья уступали здесь несколько метров, давая травянистое пространство для их будущего лагеря. Дальше шёл крутой спад, а внизу узенький пляж и вода.

Они побросали вещи, начали ставить палатку. И за этой вознёй не заметили, что солнце поднялось в самую верхнюю свою точку. Лучи его были тяжелы, как случается только в жаркие дни сентября. Клонило в сон, в молчание. И вроде бы время чего-нибудь поесть. Но есть совсем не хотелось.