Корр. "КО": Что бы вы хотели пожелать издателям?

Е. П.: Первое, как я уже говорил, — быстрее сломать барьеры стереотипов по отношению к научной фантастике. И еще одно. Мне кажется, обязательно следует помнить: все, что касается массового спроса, автоматически становится делом политики. Следовательно, личные пристрастия нужно отставить в сторону… И на НФ поэтому необходимо смотреть как на литературу, не столько развлекающую "галактическими одеждами" (выражение С. Лема), сколько несущую мощнейший политический заряд. Печатать НФ к тому же значит — давать людям "проекты" будущего, приближать его…

Беседу вел Г. КУЗЬМИНОВ.

* Жажда земного рая

* Дуэль двух утопий

* Иллюзорная победа городской фантастики

* "Но до Чаянова и Замятина… было еще тридцать лет!"

У России особые отношения с утопией. Многое здесь "как у всех": народная мечта о безмятежном счастье (град Китеж, Беловодье); политические трактаты об идеальном правлении (придуманное идеологом эпохи Ивана Грозного Пересветовым царство Султана Махмута); консервативные (М. Щербатов) и прогрессистские (М. Петрашевский) проекты; научно-фантастический образ будущего, подвергнутый глубоко критическому философскому анализу (В. Ф. Одоевский); напряженный диалог утопии и антиутопии (Ф. М. Достоевский).

Есть и удивительные случайности, "странные сближения". Например, то, что написанная в XVI в. "Утопия" Мора была переведена на русский язык в год Французской революции; или то, что курьезный полуплагиат-полупародия на Мора "Путешествие к центру земли" (1825) был издан в год восстания декабристов осведомителем III отделения Ф. Булгариным.

Многое русская утопия XX в. предугадала в развитии мировой утопической мысли и художественного сознания в целом.

"Республика Южного Креста" В. Брюсова (1907), изображающая страну-метрополию, в которой люди больны странным недугом contradi cens и поэтому всегда делают обратное своим истинным желаниям, предвосхищает коллизию "Чумы" А. Камю, а теократический апокалипсис Вл. Соловьева "Краткая история Антихриста" (1900) — мистические фантазии нашего времени. Влияние идей К. Э. Циолковского на космическую фантастику и В. В. Вернадского — на духовные утопии XX в. общепризнано. Наконец, в России была создана первичная, типологическая антиутопия новейшего времени — "Мы" Е. Замятина.

Некоторые русские утопии XX в. оказались судьбоносными для науки: имена Богданова и Чаянова связаны с крупными школами и направлениями научной мысли. В утопической мысли 20-х годов можно увидеть жажду земного рая и страх перед ним; ненависть и презрение к страданию и убеждение, что в страдании и риске — смысл и красота жизни.

Один из героев Андрея Платонова, гадая, отчего его любимая "берегла свое горе и не спешила его растратить", спрашивает себя: "Почему счастье кажется всем невероятным, и люди стремятся прельщать друг друга лишь грустью… заложено ли такое состояние духа в человеке самой природой или выработано в нем всем предшествующим опытом истории, извращенным направлением прошлой жизни". Самому герою "горе представлялось пошлостью, но он понимал, что любовь к страданию трудно вытравить сразу".

"Двадцатые были самым утопическим десятилетием во всей советской истории, пишет американский историк К. Кларк. — Утопическое воодушевление переживали тогда не только большевики и другие энтузиасты революции, но и многие нереволюционные интеллектуалы…".

Фантастичность происходящего ощущалась и теми, кто сам порождал и насаждал эти фантазии. Рыцарь мелиорации, электрификации и коллективного пролетарского художественного творчества, молодой Платонов писал жене, вспоминая лето 1919 г.:

"Мне странно было читать в доме, из окон которого виднелась душная, бедная степь, призывы к завоеванию земного шара… (видеть) изображения Красной Армии в полной славе.

А кругом города, в траве и оврагах, ютились белые сотни".

Какова же была сила изумления со стороны! Она не проходит по сей день. "Выступая на митинге 28 августа 1918 г., Луначарский заявил: "Главная задача государства — дать людям возможность осознать свою гигантскую роль в революции", — и это в момент, когда белые наступали!" — пишет американский исследователь советской культуры 20-х годов С. Мак-Клеланд.

Эпохой наивысшего утопического взлета представляется период "военного коммунизма" 1917–1921 гг. "Политика партии в деревне во время гражданской войны, — считает известный историк М. Левин, — определялась общим мировоззренческим утопизмом".

Некоторые ученые, например К. Кларк, выделяют второй утопический взлет годы первой пятилетки: 1928–1931…

В каком же духовном контексте возникли фантазии Замятина, Чаянова, Грина? По мнению С. Мак-Клеланда, контекстом социальной фантастики 20-х годов была борьба между утопическим стремлением немедленно создать прекрасную, благополучную жизнь для трудящихся и героической установкой на укрепление новой власти и развитие индустрии любой ценой. Борьба этих направлений отразилась в проектах строительства советской школы. "Утопический проект" немедленного создания всесторонне развитой гармонической личности был выдвинут Наркомпросом, идейно возглавляемым А. В. Луначарским и Н. К. Крупской. "Героическое направление" развивал возникший в 1920 г. под руководством О. Ю. Шмидта Главный комитет профессионально — технического образования (Главпрофобр), взявший курс на обучение прежде всего рабочим профессиям по разнарядке ВСНХ с последующим распределением выпускников школ Государственным комитетом труда. Острая полемика между двумя направлениями развернулась на съезде работников просвещения 31 декабря 1920 г. — 4 января 1921 г.

Резолюция отразила победу Главпрофобра, но была подвергнута критике В. И. Лениным, считавшим раннюю — до 17 лет — профессионализацию нецелесообразной. Однако, отвергнув программу Шмидта. Ленин не поддержал и А. В. Луначарского. Отвергнув оба варианта — утопический и героический — и выдвинув идею сохранения основ старой школы под контролем партии и государства, Ленин, как и в политике нэпа, проявил способность отказаться от фантазии в пользу реальности, ибо и те и другие ("утописты" и "герои") жили в нереальном мире. Для большинства детей, особенно в деревне, вопрос стоял не о выборе между семилеткой и девятилеткой, между политехнической и профессионально-технической школой, а о возможности посещения школы вообще… К 1925 г. меньше 50 % детей заканчивали 3 класса.

По мнению К. Кларка, социальная фантастика возникла в атмосфере "дуэли двух утопий" — деревенской и городской. Начавшаяся задолго до революции, после Октября она приобрела характер жестокого поединка: кто кого? В первое пятилетие казалось, что торжествует антиурбанистическая утопия.

Патриархальная идиллия Чаянова и сатира Замятина на город-казарму не случайно возникли в это время.

Объективной основой победы крестьянской утопии была демографическая ситуация. Война, голод, разруха опустошили города. С 1917 по 1920 г. население Москвы уменьшилось на 40 %, Ленинграда — на 50 %, Киева — на 28 %. С 3,6 до 1,4 млн. уменьшилось количество рабочих в стране.

Конечно, литературная утопия того времени только очень условно может быть названа крестьянской. Сочиняли ее люди, по существу, городские, способные к аранжировке фольклора поэтикой символизма, к очень тонкой сублимации патриархально-популистских настроений. Крестьянская секция Пролеткульта (позже Союз крестьянских писателей): Сергей Есенин, Николай Клюев, Сергей Клычков, Пимен Карпов, Ширяевец (Ал. Абрамов) — находилась в творческом и глубоко продуктивном диалоге с А. Блоком, А. Белым, С. Городецким и с литературной группой "Скифы", отнюдь не крестьянской, но разделявшей романтическое отношение к деревне и называвшей Октябрь "реваншем крестьянской России за реформы Петра".