В видах общественной пользы, в видах успокоения родителей и счастья детей крайне было бы желательно, чтобы положение о штатах было уничтожено.

Если теперь в семинариях наших не занято три четверти даже штатных мест, то мы уверены, что, с уничтожением положений, в служащем духовенстве — о пономарстве, и в семинариях — о штатах, семинарии наполнятся скоро. Если теперь ученики не принимаются и выгоняются, как бы за неуспешностью, то это такое пустое дело, на которое не стоит обращать и внимания: мы уверены, что те же начальники учебных заведений, которые теперь находят мальчика слабым, завтра же найдут его вполне достойным, потому что эти люди не смотрят в святцы сами, они только прислушиваются, в какой колокол звонят на колокольне.

Педагоги, обыкновенно, говорят, что, при большом числе учеников в классе невозможно следить за их успехами: приходится редко спрашивать учеников, они опускают уроки и пр. Но мы на это скажем: в наше время в семинарии все классы разделялись на два отделения, и в богословском классе нас окончило курс по 83 человека в отделении — 166 человек. И списки составлялись по успехам чрезвычайно верно, обижен не был никто. Правда, труда наставнику больше; но ради тех несчастных, которые за стенами классов оплакивают горькую свою участь и проклинают день появления своего на свет, ради слёз их родителей, почему немного и не прибавить труда? Облегчить участь несчастных, дело выше всякого труда. Притом: провинциальные учебные заведения не то, что столичные университеты, куда стекается юношество со всех концов государства. Здесь у нас слишком большого стечения учеников и быть не может; оно всегда будет ограничиваться только местным населением; лишний же десяток учеников не стеснит никого и ничем, что прежде и было.

Мы совершенно согласны, что, при небольшом числе учеников в классах, удобнее заниматься и для наставников, и для учеников, но если в первом классе 80 учеников, а в последнем только 10, то справедливо ли, для удобства и счастья 10-ти, выгнать и делать несчастными 70? В наше время, когда классные комнаты наши были переполнены народом, были у нас ученики и слабые, и хорошие; но хорошие были и настолько хороши, что, не окончивши курса, сдавали экзамены и поступали в университеты. Ректор нашей семинарии, каждый раз, как только ученики, по окончании курса, поступят в духовную академию, получал или благодарность, или награду за хороших учеников. Стало быть, число учеников не имеет того вредного влияния на успехи, какое обыкновенно приписывают ему. Нам желательно было бы слышать: теперь, при таком малом числе учеников, все они отборные, лучшие ученики и наставники вполне довольны ими, всё это гении? Наверное, что из числа выгнанных были бы, наполовину, если не лучше, то и не хуже тех, которые удержались до окончания курса. Между тем они погибли и для себя, и для общества!...

Не так давно мне пришлось слышать ещё одно мнение: в 1879 году из Петербурга в наш край приехало одно высокопоставленное лицо, и оказало честь мне: сделало мне визит. В разговоре о штатах по учебных заведениям, гость мой выразил мне своё мнение так: «Предложение больше требования. Все лезут в учёные, но государству совсем не нужно такого огромного множества учёных. Наплоди их государство, и тогда беда с ними: все потребуют мест, все захотят жить как-нибудь полегче. Мы, скажут, народ учёный, ремесла никакого не знаем, давай нам место! Мест, между тем, нет, — и пойдут интриги, ропот, недовольство. Государство переполнится праздным, неспособным ни к какому труду народом, а правительство и возись с ним? Представьте себе, что на базар привезли столько картофеля, что он никому уже не нужен; ну, мужик, и вези назад, и девай его, куда знаешь. Сгнил он дома, — это его дело. Так поступает и государство: наехало со всех сторон тысячи в университеты, привалило в гимназии, прогимназии и пр. — государство отобрало себе, сколько ему нужно, а остальные ступай куда знаешь. Нельзя же давать учёные степени всем кто захочет. Тогда все и мужики захотят быть учёными, докторами, философами».

— Мне кажется наоборот: если картофеля привезли на базар слишком много, то он понизится только в цене; но, за то, его раскупят бедняки, и будут сыты. Теперь докторов, например, до того мало, что когда открылась война, появилась чума, то даже столицы принялись за студентов, студенты потребовались и для войска; а для бедного класса они недоступны ни в какое время. Будь же их в пять, в десять раз больше, чем теперь, то они вместо 25 руб. за визит, были бы рады брать и по рублю, — и бедные люди пользовались бы их помощью. Правительство должно заботиться обо всех одинаково: взявши одних, нельзя же давать гибнуть и другим. Дайте возможность человеку приобретать себе пропитание, он к вам и не полезет. Учёный везде найдёт себе место и хлеб. Беда не с учёными, а с недоучками.

— Не беспокойтесь! Правительство хорошо обсудило это дело.

— Но куда же деваться с детьми нам, отцам?

— Надобно находить другой род жизни кроме учёной.

— В подёнщики?

Он рассмеялся:

— А разве подёнщик менее полезен обществу, чем учёный!

— Конечно, говорю я, вы говорите это не о своих детях?

Гость мой улыбнулся, — и разговор наш перешёл на другую тему.

Не принимают по тесноте классных помещений. Не распространяясь много, скажу: как было бы отрадно, если б люди, взявшие на себя обязанности образования юношества, проникнуты были тем же человеческим чувством, какое выразил граф М. Т. Лорис-Меликов директору технического училища: «пусть потеснятся»!

Очень нередко бывает, что из учебных заведений исключаются за невзнос за слушание лекций. Но если юноша из-за невзноса оставляет даже заведение и, стало быть, теряет всю надежду на лучшую свою будущность, то это значит, что оставить заведение его заставляет крайняя нужда, что он слишком уже беден. Почему бы таким несчастным не делать снисхождения и не прощать им их долга?! По выходе из учебного заведения этих несчастных, заведение не прекращает же своего существования? Стало быть, оно также может существовать и в то время, когда они находились бы там, не внесши определённой суммы. И взнос, и невзнос немногих не имеют ровно никакого влияния на заведение. Было бы человеколюбиво, если бы молодым людям была дана возможность продолжать науки, и взнос, если уже не простить совсем, то отложить до получения места, по окончании курса. Взыскать можно всегда, где бы кто ни служил. Как тяжёл этот взнос, — это я знаю по себе, когда мне, в одно время, пришлось вносить за двоих сыновей в Петербурге и за двоих в местной гимназии.

В гражданском ведомстве учреждены городские, уездные и губернские земские собрания. Постановления собраний представляются на утверждение начальников губерний. Хотя некоторые из них губернаторы и имеют право не утверждать, но, однако же, не все: собраниям оставлено широкое ещё поле для самодеятельности.

В общем движении и перестрое внутреннего порядка государства стыдно было бы отстать и нам; действительно, и нам дано самоуправление. Но наше самоуправление есть такая ничтожная, такая жалкая копировка самоуправления общественного, что ничтожнее этого трудно что-нибудь и выдумать. И нам также дозволены и уездные, и епархиальные съезды; но рассуждать на них мы имеем право только о делах училищ, свечном своём заводе и эмеритальной кассе, — и только. И здесь опять мы имеем право не дело делать, а только рассуждать, — ничуть не более. При нашем «самоуправлении» епископ имеет право не утверждать не только ни одного нашего постановления, но даже не утвердить и избранного нами, только на время собрания, председателя. Епископ имеет право не дать нам, как говорится, разинуть рта, пикнуть. Уполномоченные, например, собрались и, прежде всего, избирают председателя и двоих кандидатов; но епископ имеет право утвердить из них того, кого пожелает он, но может не утвердить и никого из них и дать своего. При назначении председателя против желания духовенства епископ сразу становится в неприязненные отношения к духовенству. Далее: начинаются рассуждения, уполномоченные составляют, по известному предмету, постановление и представляют епископу на утверждение. Епископ не утверждает его, и даёт своё «предложение», по которому съезду приходится только написать: «уполномоченные слушали резолюцию его преосвященства и положили исполнить...» По второму предмету, по пятому, по двадцатому, — то же самое. Таким образом съезду приходится иногда писать только «слушали и постановили исполнить, слушали, — и постановили исполнить», — и больше ничего. Пишут отцы святые: «слушали и постановили» каждый день, а между тем время идёт, человек 70 недели две уже прожили. Бог весть из-за чего. Поездка и житьё в городе духовенству сто́ят, по крайней мере, 1500 рублей, а толку ровно ни на грош. Соберутся отцы, проживутся, наслушаются архиерейских резолюций, напишут кипы журналов об исполнении их, — и разъедутся. Иначе дело это и идти не может, если съезд держится одного мнения, епископ другого, и решение принадлежит епископу.