Литмир - Электронная Библиотека

Опытом узнавши пользу съездов, я советую моим собратиям, где местные условия более благоприятны, устроять подобные же съезды. Они много влияют на улучшение и умственного и нравственного нашего состояния.

В настоящее же время (1880), я надеюсь, съезды духовенства могли бы принести не малую пользу и для народа, и именно теперь, — когда во многих местах хлеба нет почти совсем, и народ терпит страшную нужду, и когда, кроме правительства, мало людей, сочувствующих общему горю. Когда бедствовали босняки, герцеговинцы и другие славянские, и не-славянские народы Турции, — у нас явились целые полчища людей милосердых: по всем деревням и захолустьям рассылались воззвания, делались подписки, собирались пожертвования; в городах братья и сёстры милосердия, с кружками в руках, не давали проходу ни конному, ни пешему, до назойливости: толпились на каждом перекрёстке; в магазинах, вокзалах, станциях железных дорог и на всех открытых местах, чуть не на каждой тротуарной тумбочке были выставлены кружки. Возбуждение было лихорадочное; собирать на славян было модным делом, — и слова: «братья славяне», надоели всем до приторности. Но вот Господь послал бедствие и на нас самих: во многих местах люди чуть не мрут с голоду; многие селения поголовно разбрелись собирать милостыню, нужда крайняя, — и никто, кроме правительства, не отозвался на слёзы своего русского народа!... Нет ни воззваний, нет ни сборов, нет ни братцев, ни сестриц милосердия, — нет никого! Непонятная черта характера русского доброго народа: чужая беда, — и мы, как угорелые, бросаемся на помощь; беда своя, — и мы, как спим, и даже излюбленных комиссий не составляем. Вот теперь-то и следовало бы священникам обсудить меры к облегчению участи несчастных. И если б каждый из них спас хоть пять-шесть семейств от последствий голода, то и это было бы великой заслугой.

XL.

Нас укоряют, что мы не имеем должных отношений к нашим приходам; что связь между нами и нашими приходами только официальная, внешняя; что близких, сердечных, радушных отношений между нами нет; что мы стоим от наших приходов особняком, далеко; вымогая из них средства к своему существованию, не обращаем внимания на их внутреннюю, духовную жизнь; что мы не больше как требоисправители, тогда как мы должны быть руководителями в их нравственной и религиозной жизни, должны составлять как бы душу, должны быть «солью земли» своих приходов; что от нашей отдалённости в приходах грубость, невежество, раскол, пороки, неуважение к религии и к нам самим и проч.

Отдалённость нашу от приходов одни производят от неправильной постановки нашего воспитания; другие — от нашей безличности и полной зависимости от приходов; одни, — что причиной тому кастовое наше положение; другие говорят: от того всё это, что попы сами и тупы, и глупы, безнравственны и жадны; говорят, наконец, одни, что это от того, что попы горды, что священник, особенно молодой, чувствуя себя стоящим по образованию выше массы, с гордостью относится к простому народу даже тогда, когда принимается учить его, и тем отдаляет себя от него.

Для сближения духовенства с прихожанами одни находят необходимым закрыть специальные духовные учебные заведения и устроить общие, всесословные; другие находят единственным средством вывести духовенство из крепостной зависимости от прихожан, обеспечить его материальный быт и расширить права самостоятельности; третьи находят радикальным средством порешить совсем с наличным духовенством, избрать в служители церкви лиц из того же общества, в котором они служить должны, — чтобы духовенство для общества было «своё, родное», — плоть от плоти и кость от костей его; чтобы духовенство и образованием возвышалось только немногим над тем обществом, среди которого оно должно вращаться; что духовенство должно участвовать во всех крестьянских сходах, во всех приходских делах. Наконец, говорят нам: нужно иметь более смирения, более терпения и любви к пасомым, — поменьше чванства и побольше дела.

Во всём этом много горькой истины, но много и нелепости. Все говорят, что отношения наши к приходам ненормальны. Это хорошо знаем мы и сами. Ненормальность эту производят от различных причин и к устранению её предлагаются различные средства; но так как суждения об это деле происходят, большей частью, от таких людей, которые и сами не знают всех условий нашей жизни, то они или непрактичны совсем, или односторонни. Лица, стоящие во главе нашего управления, хотя и хорошо видят причины ненормальности отношений, хотя хорошо знают и средства к устранению их; но одних из средств не могут дать нам они сами, а других не исполняем мы. От администрации мы нередко видим распоряжения и советы самые разумные, самые практичные, самые беспристрастные; но мы привыкли смотреть на них, как на предписания казённые, не прилагаем их к нашему сердцу, не применяем к нашей жизни, стараемся исполнить одну форму, отписаться, — и остаёмся тем, чем были. Что же после этого делать? Тёплое слово, — слово братское, взятое с жизни, могло бы, кажется, указать нам самые практичные средства и повлиять на нас более всех других посторонних указаний и советов. Его могли бы высказать друг другу мы, священники; но священники, кроме проповедей по заказу консисторий и благочинных, не пишут ничего. Поэтому я, делая почин, пролагаю путь лучшим силам. Я не навязываюсь в наставники — на это я не имею ни права, ни силы слова и не хочу оскорблять чьего бы то ни было самолюбия. Я хочу передать только личное моё мнение и то, как ведётся дело это у меня в приходе, и с удовольствием выслушал бы мнение и совет другого. Мена мыслей могла бы принести много пользы и нам самим, и делу нашего служения и, вместе с тем, показала бы людям, пишущим об нас, что мы не настолько безнравственны и бездеятельны, как разносят об нас по свету.

Наша рознь с приходами зависит, прежде всего, от нашего воспитания. В духовных училищах и семинариях стараются дать воспитаннику массу сведений, но никто и никогда не позаботился развить религиозно-нравственное чувство. В учебных наших заведениях строго следят, например, чтобы ученики неопустительно бывали у богослужения, и те воспитанники, которые, почему либо, хоть раз, опустят его, подвергаются наказанию, — большей частью им убавляется балл по поведению. В наше же время дело это велось даже так: не бывших у богослужения инспектор семинарии, иеромонах Тихон посылал в столовую казённокоштных учеников, заставлял там молиться и класть земные поклоны во всё время обеда или ужина. Семинарская столовая, — большая, длинная комната. Как только войдут, бывало, ученики и за ними Тихон, или Тиша, как его звали все, — виновные становятся в конце столовой в ряды и начинают креститься и кланяться в землю. Во всё время обеда Тиша ходил вдоль столовой, а виновные отвешивали поклоны. Часто случалось, что, в то время, когда Тихон шёл на другой конец столовой, оборотившись спиной к молившимся, те отдыхали и переставали кланяться. Некоторые проказники наставляли ему носы, а другие с умилением вздыхали и чуть не на всю столовую взывали: «Боже, милостив буди ми грешному! Прости Господи мою леность!» К этим Тихон подходил и, за раскаяние, отпускал домой, если это был своекоштный, или приказывал сейчас же садиться и обедать, если это был казённый воспитанник. Но нередко случалось и так: идёт Тихон задом к молившимся на другой конец столовой, а вдруг, не дойдя до конца, и повернёт назад. Увидит, что те перестали кланяться, подойдёт, схватит за волосы и начнёт мотать во все стороны, да так, что искры из глаз посыплются. Перетрепавши всех, пойдёт опять отшагивать. Ученики давно уже отобедали, давно сидят, запрятавши и ложки по пазухам и куски по карманам, а Тихон ходит себе, взад и вперёд, да и только. Некоторым, таким манером, приходилось положить поклонов по 150–200, — до одурения. Однажды он одной артели, просто, велел положить по 100 поклонов. Ученики перекрестятся, поклонятся и скажут: «раз!» Перекрестятся, поклонятся, — «два!» Сперва молельщики вели счёт во весь голос, потом тише—тише и перестали молиться. Тихон подходит и спрашивает: «А что ж вы перестали молиться?» — Мы положили по 100 поклонов. — «Аж вы врёте (у него особенный был выговор), начинай с начала, я сам буду считать». — Ваше высокопреподобие! Помилуйте! — «Аж вам говорят: молись!» Отпустил обедавших, и стал сам считать. Училищное начальство поступало ещё проще: там пороли, иногда, на смерть. В семинарии же, у Тихона, если ученик не был только у одного богослужения, положим у обедни, то молился только во время обеда, но если не был у всенощной, то молился и в ужин. Такому наказанию подвергались все без различия, даже ученики богословского класса, люди лет 23–25, которые, месяца через три-четыре, или сами должны быть священниками, или ехать в академию.

63
{"b":"131889","o":1}