В наших духовных училищах, на переводных экзаменах, тоже строгость страшная: из 40 человек 1-го класса едва доползает до последнего один какой-нибудь десяток, а то и того меньше. Можно было бы предполагать, что эти лучшие ученики в семинарию поступят все; но, однако же, при переходе в семинарию, им даётся такой экзамен, что человек из 40 явившихся, училищ из 5–6-ти, принимается человек 6–7, только. И не подумайте, что принимаются лучшие. Ничуть не бывало: семинарии не имеют доверия к училищным свидетельствам и, благодаря случайным ответам, часто принимаются худшие. Это известно нам положительно.
Нам известны некоторые семинарии, где на приёмных экзаменах, поступают с учениками, просто, бесчеловечно: мальчикам не оказывают ни малейшего чувства сострадания; для господ преподавателей-экзаменаторов мальчики — это не люди, а стадо баранов. Сколько горя, сколько слёз прольётся и тут, и по домам этих несчастных! Из 30–40 человек, перестрадавших училищные порядки, примутся 6–7 человек, и стонет всё духовенство: одни оплакивают участь детей, другие сочувствуют их горю... Но, зато, нам известны такие семинарии, что в то время, когда 25–30 семейств льют слёзы, — мать-протопопица, супруга отца ректора семинарии, выказывает свои заботы о больных в семинарской больнице. Какая фальшь, какая маскировка, какое непонимание общества! Духовенству в тысячи раз приятнее было бы, если бы мать протопопица сидела дома и смотрела за собственными своими детьми, но муж её, отец ректор, не заставлял лить слёзы целые сотни семейств и не пускал по міру целые сотни несчастных детей. Напускной заботливостью зла не прикроешь и обществу глаз не отведёшь: оно хорошо видит фальшь этого дела. Тут делается именно против пословицы: снявши голову, плачут над волосами, — сотни убьют, и десять приласкают.
Семинарское начальство, набравши себе, по случайным ответам на экзаменах, худших учеников, бьётся с ними потом и составляет дурное мнение об училищном преподавании вообще и на следующих экзаменах делается ещё строже, ещё беспощаднее, — и дети гибнут.
Если учителя в училищах действительно дурны, то кто же опять виноват в этом, как не те же семинарии, из которых воспитанники поступают в наставники училищ?! Слёзы всех опять-таки падают на те же семинарии, если они не съумели или не постарались подготовить лучших наставников, лучших подготовителей для их собственных же трудов. Но чем же виноваты здесь мы, чем виноваты наши дети!!...
Цель училищ и семинарий одна: приготовлять юношество для духовного звания; программы училищ приноровлены к программам семинарий; наставниками училищ люди, вышедшие из семинарий и знающие требования семинарий; наставникам семинарий все они известны лично, как бывшие их ученики; поэтому я нахожу справедливым, чтобы семинарии имели доверие к училищам и учеников училищ принимали к себе без экзаменов, по одним училищным свидетельствам, — чтобы училищные свидетельства для семинарий были то же, что гимназические аттестаты зрелости для высших учебных заведений. Одно то, что из 40 мальчиков первого класса училища оканчивает курс только 6–7, одно это хорошо уже показывает, что училищная жизнь прошла детям не даром; что их там, тоже, жалели не много, что они могут быть принимаемы в семинарии по одним училищным свидетельствам. Да и сто́ит ли семинариям слишком много заботиться об обширных и основательных познаниях своих учеников, кроме богословской науки? Жизнь сельского священника есть жизнь нищего, бьющегося весь свой век из-за куска хлеба, где мы перезабываем всё; нищета убивает нас с первого дня вступления в должность.
Экзаменам даётся всюду решающее значение; но если бы господа смотрители училищ, ректора и директора средних учебных заведений каждодневно посещали вверенные им заведения, следили бы за преподавателями и учениками, бывали, по временам, и члены советов (в духовных училищах и семинариях), тогда начальники заведений знали бы учеников и учителей, как самих себя. Если б они взяли себе в образец покойного директора кадетского корпуса, о котором я встретил воспоминания в «Русской Старине», который каждый день бывал во всех классах, тогда и наставники не ходили бы в классы за четверть часа до конца класса, а высиживали бы полный час, и ученики готовились бы к каждому классу и были бы внимательнее к словам наставников; тогда экзамены были бы совершенно лишни, тем более, что экзамены никогда не давали и не могут давать верной оценки и только мучат учеников; случайности же делают многих несчастными.
Теперь, иногда, случается так: какой-нибудь инвалид переходит на своём веку все мытарства света, — перебывает и на море, и за морем, добьётся, наконец, через задние ходы, места начальника учебного заведения и думает, что он добился теперь полного покою, — и спит себе старец от 7 до 7 часов, прихватит, пожалуй, часок-другой и днём; или другой проигрывает целые ночи в карты; и тот, и другой подберёт себе партию прихвостников, теснит тех, которые не подлизываются к нему и, за этими трудами, ждёт не дождётся каждый месяц 20 числа. А там, что делается в заведении, ему и горя мало. Половины учеников он не знает и по фамилии. При таком ходе дела экзамены, конечно, необходимы. Следи начальник за каждым учеником, изучи его, — тогда от случайностей на экзаменах юношество не гибло бы. Каждый внимательный наставник учеников своих знает; для кого же теперь экзамены нужны? Исключительно для одного начальника заведения. Изучи же и он ученика, тогда они совершенно лишни. Каких болезней, и нравственных и физических, избавилось бы юношество, как были бы благодарны отцы и матери!... А те месяцы, которые уходят теперь на подготовки к экзаменам, могли бы быть с пользой употреблены на более полное изучение предмета.
Правда, теперь на экзаменах бывает ещё третье, как бы постороннее лицо, — ассистент; но это такое лицо, которое давно пора бы прогнать с экзаменов. Дело в том: учителя везде делятся на две партии: партию прихвостников, подлизов, и на партию оппозиционную, дорожащую своим человеческим достоинством. Если в ассистенты попал человек одной партии с учителем, то он ставит баллы те же, какие ставит и учитель; если же он партии противной, то врагу своему он мстит на учениках, — и юношество гибнет, за грехи других, неповинно. Экзамены необходимы только в случаях несогласия начальника заведения с наставником, — когда один из них находит ученика достойным перевода в следующий класс, другой — нет. Пусть тут дан будет экзамен, но только не при одном ассистенте, а при участии большинства всех наставников.
В учебные заведения не принимают по неимению вакансий. Не говоря уже о том, почему положено иметь в классах по 40 человек, но не по 30 или 50, мы желали бы знать: для какой цели установлены штаты вообще?
Учебные заведения суть учреждения, имеющие целью общественное благосостояние. Стало быть: чем более различных учебных заведений и чем более обучающихся в них, тем более общество, так сказать, вбирает в себя полезных деятелей и тем более, поэтому, возвышается его благосостояние. И самые деятели, получивши возможность быть полезными себе и другим, увеличивают собою и число людей возвышающих это общественное благосостояние и число людей, способных устроить и своё собственное благополучие. Следовательно, люди, коим вверена забота об общественном благосостоянии, всеми мерами должны заботиться об общественном просвещении, т. е. и об увеличении числа учебных заведений, и об увеличении числа обучающегося в них юношества. Такие заботы о благосостоянии общества правительство наше оказывало со времени основания нашего государства. Благодаря неусыпным отеческим заботам наших государей, отечество наше, не смотря на свою политическую молодость, не смотря на страшные бедствия от удельной неурядицы, татарщины, самозванщины, войн и подоб., вошло в состав европейских государств и догнало их своим просвещением. Потребность к просвещению явилась всюду, даже между низшими классами общества; всеобщая воинская повинность, со своими льготами за науку, подвинула потребность к образованию ещё более, словом: что бы ни было причиной, но все бросились к образованию, — и учебные заведения наполнились. Но вот вдруг Господь, вероятно, за грехи наши, насылает, как чуму, положение о штатах! Число учащейся молодёжи сразу ополовинело. Ближайшие руководители просвещения тотчас поняли, что́ нужно главному двигателю просвещения, подхватили его мысль, и выказали такую жестокость к юношеству, что в немилосердии своём превзошли даже его, — они не стали принимать в учебные заведения даже и того небольшого числа, какое допущено положением. Если же где, по необходимости, детей и принимали, то, в средине курса, выгоняли их, под предлогом неуспешности, и таким образом масса несчастных гасла тысячами. Стонали отцы, вопили матери, плакали дети... И — явилась масса несчастных, масса недовольных! Министерство народного просвещения сделалось министерством народного омрачения: омрачился светлый русский ум, — недовольные явились, как очумлённые, — и явилась масса таких ужасов, которые никогда не могли бы придти и на ум любящему своё отечество русскому человеку... Не даром с таким восторгом общество встретило нового двигателя просвещения, не даром успокоились разом и все недовольные. Общество уверено, что дети его гибнуть более не будут. От всей души желаем, чтобы надежды общества не обманулись.
