– Дай иголку с ниткой и булавки, – попросила девушка. – А то порвал мне всю одежду: так торопился.
Она грустно усмехнулась.
Алькен с Ибраем с самого утра куда-то уехали, забрав два чемодана.
Маша напоила Свету кофе и помогла зашить порванное – так, на скорую руку, только чтобы добраться до дома. Ибрай дал ей денег на такси (в дополнение к плате за услуги), но Света не собиралась кататься на машине, если можно доехать общественным транспортом и сэкономить. У нее ребенок. Кормить надо. Вот и приходится терпеть таких. Света кивнула в сторону комнаты.
Они тепло попрощались, и Света уехала.
Вечером Алькен с Ибраем вернулись с какой-то небольшой черной сумкой. Чемоданов с ними не было. Алькен кинул сумку к окну в маленькой комнате. Там между тумбой и стеной оставалось небольшое пространство, где у Маши валялись разные мешки, старые сетки, сумка с порванной ручкой. Кунанбаев поднял несколько мешков, сунул черную сумку туда и накрыл ее ими.
– Не трогать! – сурово приказал он Маше.
– Хорошо, – сказала она – покорно, ну прямо как восточная женщина.
Маша накормила их ужином и отправилась мыть посуду. Из кухни она услышала, как мужчины о чем-то ругаются в большой комнате. Они говорили на своем языке, так что ей была совершенно непонятна причина спора. Она спокойно продолжала мыть посуду. Кто-то резко отодвинул стол. Алькен что-то орал. Ибрай тоже не оставался в долгу. Маша оставалась на кухне. Двое дерутся: третий не приставай.
Маша решила вынести помойное ведро. Стоя у мусоропровода, она услышала, как звонит телефон. Девушка бросилась на кухню, где стоял один из аппаратов, но Алькен уже успел снять трубку в комнате. Говорили по-русски. Машино любопытство одержало верх над страхом, и она навострила ушки…
– Ну так вы готовы дать ответ? – спросили на чистом русском языке, без какого-либо акцента.
– Мы согласны, – сказал Алькен.
– Нет! – закричал стоявший рядом Ибрай. – Нет!
Звонивший определенно услышал голос Мустафина и уточнил:
– Так все-таки да или нет? Если вы не хотите снизить ставку, мы будем работать с другими партнерами. Они организуют поставки товара даже за меньшие деньги, чем мы предлагаем вам. Я вообще даю вам столько лишь потому, что мы давно знаем друг друга.
– Мы согласны, – повторил Кунанбаев.
– Нет! – опять закричал Мустафин.
– Если ты не хочешь участвовать в деле, я буду работать с ними один! – огрызнулся Алькен.
Внезапно дом содрогнулся от грохота. Маша подумала, что у нее сейчас разорвутся барабанные перепонки. Она в первый момент не поняла, что случилось. В тишине, последовавшей за звуком выстрела, раздались стоны. Стонал Алькен.
Первая мысль, которая появилась у Маши в голове, была: «Бежать!» Она не знала, жив ли Мустафин. Кунанбаев произнес ее имя:
– Ма… Маша!
Она бросилась в комнату.
Ибрай лежал в луже крови и невидящими глазами смотрел в потолок. Алькен тоже лежал на полу и держался за живот, из которого торчал столовый нож. По его рукам текла алая кровь. Рядом валялся обрез.
Ее глаза наполнились ужасом. «Два покойника у тебя дома», – сразу же вспомнились слова Никифоровны. Вот они. Но Алькен пока еще жив.
– Врача… – прохрипел Алькен.
Взгляд Маши упал на открытый чемодан, стоявший посреди комнаты. Причина стрельбы ей стала понятна: Алькен с Ибраем привезли в Питер партию наркоты.
* * *
Она бросилась к телефону. Кто-то из соседей уже стучал ей в дверь, спрашивая, что произошло. Первым Маша набрала номер сотового телефона Марианны. Больше обратиться было не к кому.
– Марьяша! – вырвался у нее просто животный стон. – Приезжай немедленно! Никифоровна была права!
– Что ты несешь? – спокойно спросила Марианна. – Возьми себя в руки. Я не могу все бросить и нестись к тебе. Что произошло?
– Ибрай мертв, Алькен еле дышит! Они…
– Что?! – воскликнула Марианна. – Ты дома?
– Да, – затараторила Маша. – Они подрались. Из-за наркоты, наверное. Тут чемодан открытый стоит. У Алькена из живота торчит нож. Обрез там рядом валяется. Я…
– Я приеду вместе с капитаном Уховым, – сказала Марианна. – Звони в милицию. Немедленно. И в «Скорую». Мы выезжаем.
Глава 18
Год 1995-й. Вторник, 28 марта
Владимир Вениаминович остановился в дверях Машиного подъезда. Мокрые брюки неприятно прилипли к телу. Ему было противно. Чувство брезгливости вызывали не только пропитанные мочой брюки, но и Маша… Разве мог он предположить, что она до него была с этим чуркой?! Она же грязная. Владимир Вениаминович всегда считал женщин, побывавших в постели чурок, грязными. Как она могла?! Да если бы Владимир Вениаминович знал об этом, то никогда бы с ней не связался… Но она показалась ему такой миленькой, и ему требовалось, чтобы кто-то сопровождал его на презентации и фуршеты. Маша же роль дамы для эскорта выучила прекрасно, отточила мастерство.
А куда она сопровождала этого узкоглазого? Вдруг кто-нибудь из партнеров видел Машу вначале с этим чуркой, а потом с Владимиром Вениаминовичем… Надо надеяться, что не видел, иначе… Что иначе? Мало ему последнего шантажа. И так сыт по горло. Если бы только постоянно не думать о том, что его в неприглядном виде прямо сейчас могут увидеть другие! Те, кому отправили видеокассеты. Если уже отправили, конечно.
Веру, жену, брать с собой никуда больше нельзя. Она погрузнела, на лице появились признаки, ясно показывающие, что женщина пьет. Она очень изменилась. От той молодой, симпатичной, худенькой девушки, с которой он познакомился пятнадцать лет назад, не осталось и следа. Он тогда все удивлялся, что у нее уже есть ребенок: в двадцать три она выглядела на шестнадцать.
К тому же Вера могла его опозорить (и тогда стыдиться пришлось бы не только ее внешнего вида). Выпив, Вера не могла сдерживаться: она теряла контроль над языком и на людях могла выдать такое…
Она и выдала, стерва, звезда экрана. И как только вышла на этих мерзавцев? И кто в фирме постарался? Кто его снимал? Всех бы уволил, гадов… Но кто тогда будет работать? Вот если бы точно выяснить, кто, он бы ему устроил…
А Верка-то, Верка… Он ее пятнадцать лет кормит-поит, а она, неблагодарная тварь, выдает перед камерой…
Но больше всего Владимира Вениаминовича беспокоил Эдик. Кассета с Веркой – черт с ней. Ну разошлют ее по различным адресам – ну и что? Посмеются мужики. И какое кому дело до того, что происходит у него дома? Ругается с женой, орет на нее, бьет иногда. В общем, ничего такого особенного. Многие так. Может, поменьше, а может, и побольше. На Машку-то, например, не орал, а следовало бы. На такую сучку. С узкоглазым, с чуркой связалась! И не бил ее Владимир Вениаминович, вообще ни разу не ударил. Но теперь ей от чурки хорошо достанется. Узкоглазый ее повоспитывает.
Веру Владимир Вениаминович посадил дома под охраной. Теперь не рыпнется. Ее актерская карьера закончилась. Пусть себе тихо пьет. Гриша ее никуда не выпустит, а Наталья Ивановна Картушу сразу же доложит, если что.
Но за кассету с Верой Владимир Вениаминович никогда не стал бы платить пятнадцать штук «зелеными». Плевать ему на дорогую женушку. Да, он, по всей видимости, правильно решил: партнеры в этом случае никак бы не отреагировали – пожали бы плечами, и все. Ну, может, Марианна бы взбрыкнула… Но Марианна ради дела, пожалуй, готова закрыть глаза на все.
Но кассета с Эдиком… Вот тоже гад. Как эти «кинолюбители» вышли и на Эдика, и на Верку? Кто они? Кто так хочет ему отомстить? Или просто содрать побольше денег? Но почему выбор пал именно на него? Специально выслеживали? Но опять же почему следили за ним? Может, Эдик его назвал? Мол, есть тут один денежный мужик с тайным грешком?
На Западе это давно уже не грех. Это нормально. Есть любовь мужчины с мужчиной, женщины с женщиной, есть бисексуалы, есть некроманты, есть зоофилы. Гомосексуализм – часть жизни. Но мы не на Западе.
Владимиру Вениаминовичу внезапно захотелось увидеть Эдика. Прямо сейчас. Несмотря ни на что. Может, его вынудили участвовать в съемке с Картушем? Может, он даже не знал, что их снимали? Может, не знает до сих пор, что такая кассета существует? Владимир Вениаминович искал оправданий, но это скорее всего происходило потому, что он опять хотел Эдика. Именно его. С предыдущими не было так хорошо.
