Она тихонько подула мне на веки, и Я закрыла глаза. Несмотря на жесткую постель, я без всяких сновидений спокойно проспала до рассвета, который направил розоватые лучи в круглые окна пещеры.

Синева осеннего неба приобрела холодный оттенок, и волны Горячего моря за кормой отнюдь не манили в них окунуться. Закутавшись в теплый плащ — кожаный, с коричневым мехом внутри и вокруг капюшона, — я сидела на носу легкого баркаса, не замечая ледяных брызг, которыми осыпали меня волны, разбитые острой грудью суденышка. Теплое шерстяное платье с богатой разноцветной вышивкой по темно-серому фону, крепкие дорожные сапожки, светло-серые шаровары и такая же рубашка — все это, как и плащ, было привезено мне в дом кузнеца Ванта, куда я вернулась после памятного разговора с Коайли и мудрым Михеусом. Приехал Атони Гаддала собственной персоной, передал целый сверток добротной, отнюдь не придворной одежды для меня и по такому же теплому плащу для трех моих спутников. Мне также был вручен небольшой ларец с драгоценностями из моих покоев. Но как и раньше, блеск рубинов и изумрудов вовсе не прельщал меня; наверное, надо было дольше жить в этом мире, чтобы научиться ценить эти порождения горных недр. Оставив себе все те же длинные, полюбившиеся аметистовые серьги, я отдала ларец Чи-Гоану. Быть может, Роут все-таки удастся выкупить, а если придется освобождать ее силой, то при благополучном исходе молодым будет с чего начать семейную жизнь. Лю-штанец был благодарен мне почти до слез. Он трогательно перебирал блестящие безделушки, рассуждая о том, как будут смотреться эти серьги или браслеты на черной коже его Роут.

Итак, мы отправлялись в самое безнадежное предприятие, какое можно было себе представить. Двумя баркасами, которые снарядил для нас молодой мидонец Нико, мы направились к зловещим берегам острова Ачурра, рассчитывая выручить Роут и ее сестру. С нами плыли восемь добровольцев, явившихся после моего обращения к старому Ванту; а также Нико с младшим братом Поло — оба статные, черноволосые и чернобородые молодцы, неизменные победители кулачных боев. И, разумеется, мы вчетвером: я, Рейдан, Готто и Чи-Гоан.

Решение отправляться на Ачурру было принято удивительно быстро — как будто каждый уже решил что-то для себя. Когда я вернулась от Михеуса, то, не стесняясь уже ни Чи-Гоана, ни Готто, ни мало знакомого мне Ванта (последний, правда, почти оглох от горя), сообщила, что способ вернуться в храм Келлион никому не известен. Я уже успела переболеть этой бедой, но не знала, как это воспримет Рейдан. Я вообще боялась поднимать на него глаза, помня о слетевшем с моих губ признании. К моему удивлению, охотник даже будто бы повеселел и вздохнул с облегчением.

— Ну вот, хоть что-то прояснилось. Так что я отправляюсь с тобой, Чи-Гоан. Готто, ты с нами?

Художник медленно, обреченно кивнул. Мне стало жаль его: этот упрямый мальчишка злился на меня, ненавидел Рейдана и все равно готов был тащиться за нами в опасное приключение, словно бирка раба навсегда изменила его сердце.

— Вот и ладненько, — не обращая внимания на отчаянное лицо Готто, сказал Рейдан. — А Шайсу оставим здесь, у Ванта. Думаю, что высочайший герцог не откажет ей в своем покровительстве.

— Что?! — изумилась я. — Да это просто глупость! Только со мной и с Висой у вас, пожалуй, есть надежда, что эта безумная затея удастся.

По лицам моих спутников было понятно, что они и сами это знают. Чи-Гоан смотрел на Рейдана умоляюще, словно все зависело именно от него.

— Ладно, — буркнул тот. — Отправляемся вместе.

Вся команда распределилась по двум баркасам: по четверо добровольцев и по одному из братьев на каждом; Гот-то с Чи-Гоаном на одном, я с Рейданом на другом.

И вот я сидела на носу баркаса, накинув пушистый капюшон, и то улыбалась волнам, резво бегущим навстречу, то вытирала навернувшиеся слезы волнения. Я чувствовала, что история моей любви подходит к концу — счастливому концу. Еще ничего не было сказано, но мы с Рейданом были вместе, это как будто само собой разумелось. Все остальные разочарования таяли в моей душе, как след, остающийся за кормой; предстоящая высадка на Ачурру казалась мне всего лишь отсрочкой моего счастья. Здесь, в Мидоне, все, наконец, решилось: обратной дороги в храм нет, значит, я остаюсь в этом мире. С Рейданом.

Но пока ему было не до меня. Мужчины суровыми голосами все время обсуждали предстоящее дело; кроме того, на море стоял шторм, несильный, но осложнивший управление легким баркасом, который швыряло то вверх, то вниз. Меня все это не интересовало. Погруженная в свои мысли, я спустилась к своей койке, на которой врастяжку спала Виса, подвинула нахальную кошку и тоже уснула, убаюканная воем ветра и качкой.

Я вышла на воздух, когда уже стемнело. Шторм прекратился, и судно дрейфовало со спущенными парусами: спешить нам было некуда, поскольку на остров решено было высадиться следующей ночью, а пути до него оставалось полдня. Неподалеку я видела висящий в воздухе желтый светящийся шар: это горел масляный фонарь на мачте второго баркаса. Три огромные чайки, потревоженные моими шагами, с протяжным криком взмыли в воздух.

Рулевой, зевая, сухо кивнул мне. На нашем баркасе никто, кроме Рейдана, не знал о моих способностях, и потому люди не понимали, зачем понадобилось брать в опасное плаванье девчонку. Кроме того, по каким-то морским суевериям, женщина на корабле приносила несчастье. Меня это не расстраивало: мне было не до этого. Я закинула голову и стояла так, пока не затекла шея, любуясь осенним небом, таким звездным, что все оно казалось серебристым. Так выглядело небо накануне появления первых лучей Келлион, и в храме это были дни и ночи священного ожидания встречи с сестрой.

Ослепленная этим сиянием, я не сразу разглядела темную фигуру, устроившуюся на моем любимом месте — на носу. Сердце обрадованной птицей метнулось в груди: это был Рейдан.

— Я думал, ты спишь, — сказал он смущенно, потом мы оба надолго замолчали.

«Только не уходи, — мысленно молила я, чувствуя, как стучит кровь в висках. — Только не делай вид, что ничего не было…» Рейдан откашлялся.

— Только не делай вид, что ничего не было! — выпалила я вслух, предупреждая какую-нибудь глупость, которую он собирался мне сказать.

— Я бы не смог, — серьезно сказал он и, бережно взяв меня за руку, усадил рядом с собой. — Но я думаю, ты просто ошиблась. Таким юным девушкам, как ты, свойственно ошибаться и принимать за любовь совсем другие чувства.

Голос Рейдана был ровный, как обычно, когда он разговаривал со мной, но что-то в нем сделало меня отчаянно смелой. Над нами горели звезды, а здесь, в уголке у носа, где в темноте не было видно глаз собеседника, можно было представить, что говоришь сама с собой.

— Я не ошиблась, Рейдан, — шепнула я, трепетным движением обвивая руками его шею и замирая от собственной решительности. — Я люблю тебя. Ты помнишь первую ночь, которую мы провели в лесу? Когда ты только что забрал меня у Атти? Ты обнял меня тогда во сне и этим все решил для меня. Я не могу представить себе, что чьи-то другие руки будут прикасаться ко мне… Ни Готто, ни герцог Фэди… Я навсегда твоя. Ты же видишь, судьба распорядилась так, что в храм мне не вернуться никогда, а в этом мире у меня никого нет, кроме тебя. Ты же не оставишь меня, не вернешься к своей Лейде…

Я говорила жарким, быстрым шепотом; я гладила его гладко зачесанные в хвост волосы, касалась губами соленой шеи и чувствовала, как грудь наливается горячей тяжестью от соприкосновения с его телом, — даже теплая плотная одежда не была сейчас преградой. Я схватила его безвольно развернувшуюся ладонь и целовала ее медленно, захватывая пальцы пересохшими, как от жажды, губами. И он мне ответил. Свободной ладонью он сначала осторожно провел по моей щеке; мы смотрели друг на друга, и чтобы читать в глазах, нам не нужно было света. Я победила его сдержанность: словно бросившись в пропасть, он обхватил меня руками, и я услышала, как гулко стучит его сердце.