Меня начала колотить лютая дрожь, и слезы градом покатились из глаз. Мерзкий старик собирался меня убить и сделать из моего тела одну из своих отвратительных поделок, он кощунственно называл это искусством, он пытался говорить со мной о красоте там, где все пропахло смертью; он даже настолько не был человеком, что Келлион была бессильна против него — и все-таки мне не хотелось быть убийцей. С ужасом глядя на свои руки, на которые не попало ни капельки крови, я плакала, прислонившись спиной к закрытым дверям. В этот миг я забыла, где нахожусь и какая опасность мне угрожает. Повинуясь слепому инстинкту, я воздела руки и громко крикнула, призывая Келлион. Между моими руками вспыхнуло необычайно яркое пламя. Оно разрасталось, вытягивая из меня новые и новые силы, а потом огромным облаком взмыло к потолку. Ослепительный голубой свет озарил помещение, полки и мертвое тело на полу. Внезапно стены заходили ходуном, как во время землетрясения; в потолке разверзлась длинная трещина, страшное содержимое полок посыпалось на пол. Вокруг меня летели куски камня, какие-то колбы, дверь за моей спиной вдруг с визгом сорвалась с петель, кусок потолка рухнул на стол, расколов его в щепки, и голубое облако метнулось выше, к расписным потолкам второго этажа.

Страх умножал мои силы, и теперь они разрушали дом Итаки. Надо было спешить. Я опрометью бросилась вверх по лестнице, к входным дверям. Еще раз метнув голубой огонь, я легко вышибла запертую дверь и оказалась на улице. Не успела я отбежать и ста шагов, как позади раздался неслыханный грохот. Я обернулась и увидела, как в дыму и огне — уже обычном, красном огне — оседают стены купеческого дома.

Не оглядываясь, я помчалась по улице. Готто объяснял мне, как попасть в гавань, но непроглядная темнота незнакомого города морочила меня, заставляя снова и снова возвращаться к горящим руинам. Я боялась звуков и запахов чужого места, как случайно забредшее из лесу животное. Я шарахалась от одиноких прохожих, чьи шаги гулко раздавались в темноте, предвещая мне новые беды. Мои силы были на исходе — слишком много их я выплеснула этой ночью. Сжав зубы, я заставляла себя идти. На одной из пустынных улиц я потеряла сознание, упав у чьих-то дверей и успев лишь подумать, что теперь наверняка корабль уйдет без меня.

— Эй, девушка, — позвал меня чей-то тихий голос. Незнакомец — это был мужчина — говорил на языке Леха, который я знала по книгам и урокам Готто. Но его произношение было скорее похоже на гортанный выговор Оммы. Приподнявшись, я молча посмотрела в лицо склонившемуся надо мной человеку, еще не зная, кто передо мной — друг или враг. Он осторожно приподнял тонкий рукав моей рубашки и коснулся пальцем клейма, до сих пор остающегося ярко-розовым.

— Ты рабыня? Ты из дома Итаки? Тебе удалось сбежать, когда загорелся дом?

Я кивнула.

— А ты не знаешь, кто-нибудь еще спасся?

Не понимая, зачем он спрашивает, я покачала головой. Надежда, мелькнувшая было на его красивом, высокомерном лице, угасла.

— Ну что ж, — сказал он голосом, лишенным всякого выражения, — по крайней мере, я смогу помочь тебе. Ты лежишь у порога дома, где я остановился. Похоже, у меня больше нет дел в Цесиле, и завтра мы с тобой попытаемся отсюда уехать.

— Нет-нет, — наконец заговорила я с таким жаром, что незнакомец уставился на меня с удивлением. — Если ты хочешь мне помочь, укажи, как добраться до гавани. Я заблудилась, но мне очень нужно туда попасть.

Я огляделась: вокруг по-прежнему царила ночь, но она доживала свой последний час, и рассвет уже начал постепенно растворять ее непроницаемые чернила. Теперь можно было различить невысокие, беспорядочные дома, которыми была застроена улица. Кое-где в окнах горел свет.

— Пожалуйста, — взмолилась я. Незнакомец легко поднял меня на ноги.

— Я провожу тебя в гавань. Одной тебе идти опасно. В предрассветных сумерках мы крались по улицам, но в Цесиле, чьи беспутные жители прожигают жизнь в ночных кутежах, именно в это время становилось совершенно безлюдно: большинство гуляк уже отправилось спать. Запах соленой рыбы становился сильнее с каждым поворотом улицы. Украдкой поднимая глаза, я разглядывала своего спутника: высокий, со светлыми волосами до плеч, перехваченными по лбу кожаной тесьмой, с резкими чертами лица, придающими ему сходство с хищной птицей, он был одет в узкие кожаные штаны, сиреневую плотную рубашку и черный плащ с капюшоном. Из-под плаща поблескивала легкая серебристая кольчуга, какие носили рыцари в богатых городах за пределами Лесовии. На поясе висели длинный меч и два кинжала в дорогих ножнах. Он ни о чем меня не расспрашивал, не назвал своего имени и шел, погруженный в собственные мрачные мысли.

И вот наконец мы оказались на площади, за которой расстилалось еще невидимое в темноте море. Несмотря на ранний час, на пристани было оживленно: доносился громкий пьяный хохот, женский визг; прямо мимо нас, притаившихся за огромной поленницей дров, двое мужчин прокатили груженную свежей рыбой тележку.

— Куда теперь? — спросил меня мой спутник.

Я пригляделась к кораблям, мирно стоящим у пристани. «Крылья бэй-тасана» — так назывался корабль Чи-Гоана, на который каким-то чудом попали мои друзья. Готто описывал мне небольшое изящное суденышко с единственной мачтой, с ярко-оранжевым парусом. Я без труда отыскала ярко-оранжевое пятно, казалось, освещавшее все судно. Мне чудилось, что я уже различаю на палубе знакомые лица.

— Меня ждут вон на том корабле, — сказала я провожатому, — я очень благодарна тебе. Прощай!

— Нет, я должен посадить тебя на корабль, — возразил мужчина.

Он схватил меня за руку и смело зашагал к пристани. На нас оглядывались, но без особого любопытства: вероятно, зрелище мужчины с девушкой-рабыней в гавани посреди ночи никого не могло удивить.

И вот — пристань, а за ней море, которое я увидела впервые в жизни. У борта корабля стояли Готто и Рейдан, пристально вглядывающиеся в утренние сумерки. Сердце мое бешено заколотилось, и я оперлась на руку моего спасителя. Несколько минут я и мои друзья смотрели друг другу в глаза, все еще не веря, что мы снова вместе, и боясь спугнуть это чудо встречи. Потом Рейдан засуетился, спустил деревянный трап, а Готто бросился мне навстречу. Он сжал меня в объятиях, стал гладить по волосам и плечам, словно желая убедиться, что это действительно я. Тем временем незнакомец, проводивший меня, отступил, поднимая руку в прощальном жесте, как вдруг я услышала его возглас, полный не то радости, не то отчаяния.

— Омма!

Я оглянулась — действительно, на палубу вышла моя подруга. На ней был длинный, сверкающий лю-штанский плащ, наверняка найденный где-то в трюме. А незнакомец между тем, отталкивая с трапа нас с Готто, ринулся на палубу. Омма увидела его, схватилась за грудь, гневно сдвинула брови… а потом бросилась прочь, куда-то внутрь корабля. Рейдан выступил навстречу незнакомцу. Эй, приятель, мы тебя не ждали.

— Да пусти же, — толкнул его тот, хватаясь за меч и глядя вслед исчезнувшей женщине.

— Что тебе здесь надо? — окликнул его Готто.

— Там Омма. Моя жена…

Готто с Рейданом переглянулись. Наконец охотник махнул рукой.

— Пусть плывет с нами. Нам понадобятся лишние руки. Брось оружие, незнакомец. Ты наш друг, ведь ты привел Шайсу.

Тут наконец наши взгляды встретились. Я стояла на палубе, босая, с распущенными, спутавшимися волосами — пропали вечерние труды служанок Итаки! Бедра охватывало короткое полупрозрачное полотнище красно-золотого шелка, темно-красная рубашка с глубоким откровенным вырезом туго охватывала грудь. От волнения я тяжело дышала и чувствовала, что румянец заливает мое лицо. Я сейчас видела себя глазами Рейдана и впервые поняла, почему женщины, которых я встречала за пределами храма, носили такие плотные одежды. Я молчала, охотник тоже не находил слов. Черная рубашка из блестящей лю-штанской ткани делала его моложе, и я не могла оторвать от него глаз. Еще немного, и я бы бросилась ему на шею!