— И что ты теперь плачешь? — спросил он, тяжело дыша, но все равно насмешливо. — Здесь и так воды хоть отбавляй.

Но я не могла остановиться. Не замечая, что плот по-прежнему бросает из стороны в сторону, я мешала свои слезы с дождем и, не открывая глаз, как слепая, шарила руками по плечам, по лицу, по волосам замершего от неожиданности охотника. Он молчал, и только стук его сердца казался мне оглушительнее, чем шум волн.

— Что уставился? Да забери же ты ее! — услышала я наконец голос охотника. — Ветер стихает, надо попробовать выбраться на берег, пока плот совсем не развалился.

Я подняла глаза, но Рейдан не смотрел на меня.

— Прижмись к Висе, Шайса, она тебя согреет, — сказал Готто, ласково, но настойчиво потянув меня за руку.

Я, стуча зубами, послушно схватилась за ошейник керато и почувствовала сквозь мокрую шерсть звериное тепло. Мужчины, поочередно орудуя шестом, пытались направить плот к берегу, который был теперь совсем близко. Наверное, у них бы ничего не получилось, если бы не вмешалась сама судьба. Неожиданно плот, отчаянно скрипнув, замер неподвижно, и волны уже не могли сдвинуть его: мы прочно сели на мель.

Первой в воду спрыгнула Виса и через мгновение уже оказалась на земле. Мужчины тоже соскочили с плота и, схватившись за прутья, стали тянуть его к берегу. Но даже вместе со мной мы не смогли сдвинуть его — настолько крепко он врылся досками в прибрежный ил. Рейдан попытался отрыть его ударами сапога, но лишь поскользнулся и с проклятиями рухнул во взбаламученную воду.

Наконец решено было устраиваться на ночлег на этом бесприютном берегу. Оставалось надеяться, что реке так же не удастся сорвать плот с мели.

Мы поднялись по склону невысокого обрыва, заросшего поверху старыми деревьями с необъятными узловатыми стволами и гигантскими корнями. Между корней одного из этих лесных великанов мы и устроились на ночлег. Напрасно я пыталось развести костер: и хворост, и трава, и земля настолько пропитались дождем, что, казалось, хлюпали от влаги. Усталость притупляла голод: мы нехотя пожевали наши подмокшие припасы и тут же захотели спать. Виса улеглась посередине, я прижалась к ее теплому брюху, с другой стороны меня сгреб в охапку Готто. Рейдан привалился к другому боку керато.

Ненастный день незаметно перешел в непроглядную ночь. Все молчали, измученные борьбой со стихией. Несмотря на неудобное положение, я сразу заснула, точнее, провалилась в глубокое, усталое забытье. Но через какое-то время меня разбудил тихий разговор. Начало его я не могла вспомнить, так как он вплелся в мои путаные сны, а потом отчетливо услышала голос Рейдана:

— Нечего об этом говорить. Спать надо.

— Но ты мне так и не ответил! — возражал ему Готто взволнованным шепотом. Он осторожно, чтобы не потревожить меня, приподнялся на локте.

— А что ты хочешь услышать? Я ей не отец и не брат…

Я догадалась, что говорят обо мне, и лежала тихо, как мышка. Но мужчины больше ничего не сказали. Где-то протяжно кричала ночная птица, а издалека эхом вторила ей подруга. На небе не было видно ни звездочки, ветки деревьев постанывали на ветру, а неугомонная река все бушевала внизу.

Мне снился сон, в котором я снова была сестрой звезды. Мне привиделась небольшая пещера, освещенная по углам масляными светильниками, посередине был большой гладкий черный камень, а вдоль стен стояли женщины в голубых плащах. У некоторых в руках были музыкальные инструменты, на которых нас учили играть, — флейты, бубны и лютни. Музыкантши тихо наигрывали мотив, который показался мне смутно знакомым. Мелодия все убыстрялась, грустные всхлипы флейт сливались с завораживающим ритмом бубнов, и вот из круга женщин вышла юная девушка. В ней я не сразу узнала себя. Босая, в длинной полупрозрачной тунике, с распущенными волосами, я вскочила на камень, и в какой-то момент мне показалось, что воздух поддерживает меня и не спешит опускать вниз. Едва касаясь холодного камня пальцами ног, я подняла руки кверху, и вдруг ослепительный голубой свет хлынул на меня с потолка пещеры — словно своды разверзлись, и сама Келлион снизошла с небес. Сердце мое разрывалось от восторга, тело вспыхнуло голубым огнем, и я закружилась в танце. И камня уже не было под ногами, и не было пещеры, какая-то сила поднимала меня все выше и выше.

Сон прервался неожиданно, словно порывом ветра сорвало одежду. Какие-то темнолицые существа, в которых я не сразу распознала людей, окружали меня, боясь подойти: я сидела на корточках, вспышки голубого огня еще тлели у меня на ладонях, а у ног лежали два бездыханных тела, покрытых многочисленными ожогами. Это удивило меня: звездным огнем нельзя обжечься, он холоден, словно зимнее небо. Живые — их было человек двенадцать — нацелили на меня и на Готто большие черные луки. Рейдана нигде не было видно. Готто заметил мой ищущий взгляд и чуть заметно возвел глаза кверху, я попыталась разглядеть что-нибудь среди древесных ветвей, но в предрассветных сумерках ничего не увидела.

После недолгого замешательства один из темнолицых шагнул ко мне, и я выбросила вперед руку, чтобы остановить его. Тот отшатнулся, зная уже, помня о гибели своих товарищей, но… ничего не произошло. Моя рука была слабой и безвольной, как и все тело. Звездный огонь покинул меня; наверное, во сне я случайно истратила слишком много сил. Но это оказалось так неожиданно, что от страха я расплакалась. Я уже привыкла быть особенной, привыкла, что обитатели этого мира бессильны передо мной и Келлион, а теперь сама оказалась беспомощной, как новорожденный зайчонок. Это лишило меня всякой воли к сопротивлению. Быстро поняв, что я больше не представляю опасности, двое темнолицых схватили меня за плечи и подняли на ноги. Однако они рано успокоились: откуда ни возьмись, совершив стремительный прыжок, Виса бросилась на одного из них, повалила наземь, и ее клыки сомкнулись на его горле. Покончив с одним врагом, керато приготовилась к новому прыжку, но несколько стрел одновременно свистнули в воздухе, вонзившись в ее тело. Жалобно мяукнув, Виса забилась на земле, и я, онемев от ужаса, увидела, как растекается по белоснежной шерсти кровь. Больше я ничего не успела увидеть, потому что на меня ловко накинули мешок, схватили поперек тела и за ноги и поволокли куда-то, переговариваясь между собой на непонятном языке. Вскоре я почувствовала, как меня взвалили на какую-то неудобную подвижную поверхность, и я догадалась, что нападавшие сели на лошадей.

В мешке, привязанная к конскому крупу, я думала, что сойду с ума от духоты и болезненных ударов. Время от времени я пыталась протестовать, но на крики никто не отвечал, а руками и ногами я ни до кого не смогла дотянуться — наверное, мою лошадь вели в поводу. Стремительная скачка продолжалась долго: по крайней мере, я почувствовала, что солнце взошло и поднялось в зенит, а потом я наконец потеряла сознание.

Очнулась я, больно уколовшись обо что-то щекой. Оказалось, что с меня сняли мешок и бросили на охапку соломы в маленьком пустом бревенчатом сарае. Но не успела я прийти в себя, как дверь сарая распахнулась, и на пороге показался человек.

Это был высокий черноволосый мужчина с тонкой полоской усов над верхней губой. Он был одет в черные облегающие штаны и красную рубашку с широкими рукавами и небрежно накинутый длинный кожаный жилет. Жесткие темные вьющиеся волосы незнакомца, очень коротко остриженные, обнажали уши чуть заостренной формы и длинную шею. Несмотря на темную, как земля после дождя, кожу, человек этот с орлиным носом, тонкими бровями и большими глазами был бы красив, если бы не выражение равнодушной жестокости, застывшее на его лице. Он обратился ко мне на непонятном языке, но я в ответ лишь покачала головой, показывая, что не понимаю его. Сердце мое сжалось в комок от страха. Вошедший повторил свои слова на каком-то другом наречии, а потом произнес на языке Лесовии: