Светка перестала всхлипывать и дрожать, приподнялась на локте и осторожно, мизинцем, прикоснулась к деньгам. Будто боялась — взорвутся или исчезнут.

— Откуда у тебя… такие деньжища?

— Ночью, когда ты сражалась с похитителями, в окно влетел легкокрылый ангел. Уселся на край кровати и ласково прошептал: «Подари баксы своей любимой женушке. Если она, конечно, будет с тобой откровенной до конца». И — улетел. Вот я и выполняю ангельское повеление. Дело за малым — за откровенностью.

Все ещё вытирая с лица растворенный в ручьях слез макияж, освобожденная пленница старательно пересчитала банкноты и засунула под подушку.

— Сколько получил? — ревниво спросила она, протянув ко мне руки — то ли для благодарственного об»ятия, то ли для обыска.

— Ровно три тысячи баксов…

— Почему здесь, — ткнула она наманикюренным пальцем под подушку, — две тысячи девятьсот пятьдесят?… Зажилил?

Воистину Светка неисправима — даже после перенесенного душевного потрясения требует финансового отчета. Другая бы почти сутки пребывала в обморочном состоянии, а эта уже разгневанно сверкает глазами и окидывает меня подозрительными взглядами.

— Видимо, ангел ошибся, — безмятежно константировал я. — Так будешь до конца откровенной или…

Я протянул руку к подушке. Светка быстро перехватила её и положила на сооблазнительную выпуклость груди, которая, видимо, не имеет особой ценности, в то время, как деньги…

— Что ты хочешь узнать? — огорченно вздохнула она, увидев, что я остался равнодушным к её женским прелестям. — И прекрати рассказывать мне сказочки про ангела — вышла уже из младенческого возраста. Давай — по делу.

Хочешь чисто делового разговора — ради Бога, я тоже не против.

— Мне страшно хочется узнать, что находилось в конверте, который ты отвезла в Москву. Понимаешь — очень! Хотя бы с точностью до пятидесяти процентов. Измышляй, фантазируй, гадай на картах, но говори. Ведь ты не чистый главный технолог Росбетона, занимаешься и экономикой, и подыскиванием выгодных заказов…

— Погоди, Костик, не торопись, — Светка села, подложила под спину вторую — мою — подушку. Глаза азартно прижмурились. — Мне в голову пришла одна мысль… Конечно, в конверте — не любовная записка и не приглашение на очередной выпивон. Наверняка — деловая информация. Скажем, Вартаньян сообщает адресату о том, что в определенное время он выбросит на рынок ценных бумаг солидный пакет акций по демпинговым ценам… Понимаешь?

В современном российском бизнесе я — полный профан, старые понятия застойного периода создали некий непроницаемый экран, не пропускающий к сознанию разные маркетинги, идиотские ценные бумаги, бартеры. Поэтому в ответ на многозначительный вопрос супруги я ограничился презрительным пожатием плеч. Дескать, не понимаю и понимать не хочу.

— Ну и глупо, — фыркнула Светка. — С волками жить — по волчьи выть. Если я тебя правильно понимаю — затеял очередное расследоване? Неймется отставному сыщику, карежит его бесправное существование сторожа… Изволь слушать и вникать.

Добрый час она вдалбливала в бедную мою башку азы нынешней экономики, понятие о прохождении акций, их регистрации, купле-продаже, возможных махинациях и спекуляциях. У меня сложилось впечатление — живу в самой настоящей бандитской стране.

— Не исключено, что Сурен дал сертификаты акций кому-то в виде взятки. Возможно, именно этот сертификат был упакован в том конверте. Спросишь, как проверить? Проще простого. Заведи знакомство с заведующей депозитарием. Фросенька — сдобная бабенка, холостячка, в свои пятьдесят так и лупит глазища на мужиков… Гляди, не вздумай подбивать к ней клинья — евнухом сделаю, легкий флирт, не больше… Сидит Фросенька в своем депозитарии…

— А это что за зверь? Если равнозначен крематорию — наотрез отказываюсь! — с опаской перебил я, вступившую на излюбленную тему любовницу. — Господи, да неужто русский язык так уж беден, что приходится употреблять иностранные словечки! Нет, избавь меня и от крематориев и от депо…зат… Язык сломаешь!

— Дело твое. Чем ещё могу быть полезной?

В моей голове выпрыгнула шальная мыслишка — сделать любовницу своей помощницей. Ведь, хочешь-не хочешь, предстоит изучение доходов Росбетона и банка Второва, а у меня на это явно не хватает времени.

Странно, но Светка с удовольствием и азартом согласилась на мое предложение. Видимо, сидят в этой хрупкой женщине сыщицкие гены, невесть от каких предков взятые…

На следующий день меня вызвал генеральный директор. Естественно, не для дружеского застолья и не для обсуждения эффективности сторожевой службы. Как я и ожидал, речь пошла о расследовании убийства Сурена Ивановича. Можно подумать, что поимка бандитов резко увеличит производительность, подбросит новые выгодные заказы, снизит у директора артериальное давление и преподнесет ему новую любовницу.

Поскольку в моей голове, загнанным по шляпку гвоздем, сидел чертов депозитарий, отвечал я на дотошные вопросы Пантелеймонова невразумительно и сбивчиво. Будто подозреваемый в страшном преступлении на допросе у следователя.

— Что с вами творится, Константин Сергеевич? — спросил повышенным тоном директор. — Можно подумать, что не вы у меня работаете, получая почти директорский оклад, а, наоборот, я у вас. Или так подействовало ночное отсутствие Светланы Афанасьевны? Будьте добры, оставьте обсуждение семейных проблем на вечер… Разверните мозги в другую сторону. Меня нисколько не интересуют ваши версии, перекрестные допросы, исследование следов пальчиков и прочая профессиональная дребедень. Ответьте только на один вопрос: кто и за что убил Вартаньяна?

На языке так и крутилась колючая фраза — мне задан не один вопрос, а два, на какой из них отвечать в первую очередь? С трудом проглотил её, слегка оцарапав горло. Ибо реакция на подобную дерзость была бы равнозначна ядерным бомбам, сброшенным на Хиросиму и Нагасаки. Портить отношения с работодателем — плевать против ветра: ветру — ничего, а себя забрызгаешь.

— Видите ли, Вацлав Егорович, отыскать преступников намного сложней, чем забетонировать панель перекрытия. Одно могу сказать — дело продвигается и недалек тот час, когда я приведу к вам преступника…

— Ради Бога, только не ко мне, — откинулся на спинку кресла директор, будто перед ним, на самом деле, возник убийца в наручниках под конвоем. — Вполне достаточно известия о том, что злодей посажен под крепкий замок… И кого же вы подозреваете? Надеюсь, не из числа сотрудников Росбетона?

— Конечно, нет, — горячо отмел я саму возможность причастности арматурщиков или бетонщиков к преступлению. Не говоря уже про инженерный состав. — Подозреваемый — местный житель… Пока больше ничего сказать не могу…

На самом деле, я почти уверен в обратном: Вартаньяна зарезали именно сотрудники нашего предприятия. Но это ещё нужно доказать — эмоции к делу не пришьешь, суду не пред»явишь. К примеру, тот же ночной сторож, дед Ефим. Разве мало имеется доказательств его связи с бандитами? Но эти, так называемые, «доказательства» — зыбки и расплывчаты, ни один суд не примет к расмотрению основанное на них дело.

Чертов старик! Прилип липучкой, засел в печенке-селезенке, никак его оттуда не выковыряешь!

— И все же вы могли бы быть со мной более откровенным, — настаивал Пантелеймонов, вонзив в мое лицо шильца требовательных глаз. — Твердо обещаю гробовое молчание. Ни жена, ни любовница, не говоря уже о нашем коллективе, знать не будут…Включая Волина…Могу поклясться.

Директор обвел кабинет ищущим взглядом, будто искал подходящую икону либо сувенир, на которых можно принести требуемую клятву. Единственно подходящая вещь — портрет очередного руководителя, в данном случае — Президента или хотя бы коммуникабельного Жириновского, но стены пусты. После частой смены портретов в дореформенные времена хозяйственники посчитали разумным вообще никого не «вывешивать», зря не выбрасывать на помойку деньги.

Поэтому пришлось обмахнуть себя небрежным крестом, повернувшись к пустующим книжным стеллажам, ранее заполненным произведениями вождей революции. Директор снова принялся оглядывать невинную мою физиономию, разыскивая на ней готовность преподнести ему имя убийцы.