Русский человек (до конца русский) не может быть счастлив в одиночестве: на немецких или французских дачках – островках, среди русских умерших деревень и в городках – свалках. Если вы счастливы сегодня – вы смертельно больны, и заражены опаснейшим в мире мастёвым вирусом. Более того, вы больны навечно, даже за чертой смерти эта болезнь будет бетонным гробиком вашей души – вашей сутью, вечным приговором.

Хотите болеть – болейте. Потом не жалуйтесь. Ни на суде истории, ни на последнем, Страшном – что проморгали вспышку и где-то продырявились (навсегда…). Ни тюрьмы, ни страх, ни лишения, ни смерть – никакие отмазки не катят – если захотеть, ничто не может отлучить нас от нашей простой и ясной цели: мы, только мы, белые, русские, способны и должны победить поносно-дырявую масть. Эта чернь будет стараться нас уничтожить, будет сажать, будет создавать в обществе истерию – убить их! (и убивать под шумок, как Игоря Талькова и уже многих, многих…) И будет готовиться к тому, чтобы в любой момент двинуть войска (и красных, и зелёных, и "Бейтар", и иностранный спецназ…) и одновременно вздернуть из нелюбимой ими России (они всегда на фоксе, всегда троят – а вдруг что пойдет не так, вдруг слепые прозреют и увидят их истинную суть и слабость…) – и сдать её Америке, кому угодно, кто будет на тот момент готов быть израильской марионеткой.

Их мастёвые представления говорят им, что всё можно купить – и мы, доказывая что это не так, изгоняя эту раковую гниль отовсюду из организма нашей державы – где вырезая опухоль, где прижигая раны от чеки – с удивлением обнаружим, что активно-зараженных, самостоятельных раковых клеток – не так уж и много. Тепло-хладное большинство нынешнего общества, зараженное ими ещё не полностью, только до паралича воли – само излечиться не может, но и заражаться само не станет, если устранить источник их заражения, который придётся утилизировать.

Итак, против нас идёт не утихающая война, входящая в свою последнюю стадию – стадию прямого столкновения и испытания веры, в стадию физического уничтожения России или её возрождения. И на войне, как на войне – в цене люди и инструменты войны, позволяющие минимизировать потери; в цене каждый лидер и его пехотинцы. Не в цене только тыловые крысы и полу-покеры, бродяги – Бендеры и аншлаги с "камеди", миллиардеры и блядствующие гедонисты, устраивающие пир во время войны.

Вы кто?

Определитесь. Или же ходите необоснованными. Мы-то, Белое движение (это предсказано) – победим. А с остальных будет спрос как с понимающих и слышавших, и видевших. Съехать и соскочить не удастся. Вы с худшими или с лучшими? Этот вопрос повторяться не будет. Он задан сегодня. Предлагаю выбрать жизнь.

– Подсудимый! Объясните суду подробней, что произошло дальше, когда якобы вы в пятый раз обнаружили пропажу денег?

– Ваша честь. Я дал ей пощечину.

– Чем?

– Как чем? Рукой, Ваша честь…

– Ну, не игнорируйте вопросы суда. Что вы сделали?

– Я? Дал ей пощечину.

– Во-первых, не ей, а потерпевшей, хм-м… То есть, в последствии того… Во-вторых, чем дали пощечину? По какому месту? Вы ударили по голове. Чем конкретно? Каким предметом? В область чего пришелся удар – в область уха, в район затылка… Предмет был твердый, острый, тупой, увесистый, металлический, деревянный… Подробнее!

– Ваша честь! Я что-то не пойму. Я дал пощечину. По щеке рукой.

– Ну что было в руке? И куда, напомню, вы ударили?! – распаляется судья. Подсудимый, высокий, несколько нескладный человек лет под пятьдесят, в обычной арестантской одежде: олимпийка, спортивные брюки, поправляет очки с толстыми линзами, словно пытается убедиться в том, что происходящее не сон, а реальность. Он, как и положено, разговаривая с судом, стоит. Стоит в клетке и улыбается. Улыбается спокойно, не нагло, как человек в полном равновесии духа, просматривающий сатирический фильм, производственную комедию на тему трудной судьбы простого человека в непростой ситуации, современного солдата Швейка перед трибуналом в лице неуравновешенной неудовлетворенной непонятной судьи-судьбы.

– Ваша честь… Ну, может я так школе плохо выучен, но считаю, что пощечина – удар вскользь открытой ладонью по щеке с целью ответить за оскорбление. А удар по уху – это оплеуха, по затылку – подзатыльник! На худой случай, затрещина! И ломом этого сделать нельзя.

Все тома дела в нервных руках судьи подлетают и с силой шваркаются об стол! Указательный палец в сторону секретаря. – Запишите замечание! Еще будут пререкания и отказ отвечать – будет удален из зала! Понятно?!

– Как не понять, да-а…

– Продолжим. Что. Вы. Сделали. – раздельно произносит суровая женщина в судейской мантии.

– Дал пощечину.

– Ну, чем вы ее дали? По какому месту?

– Десницею. По ланитам. Нежно! …

– Секретарь! – тома дела подпрыгивают, и – трах! – об стол. – Запишите последнее замечание. За неуважение к суду!

Судят Колю "Слепого". История его очень проста. Он ее рассказывает в боксике, в перерыве этого трагического фарса под названием "правосудие в демократическом обществе". Я сижу на скамейке. Место еще есть, но он, видимо, уже по привычке, складывается на корточки, достает мундштук, неторопливо продувает, закуривает, начинает рассказывать.

Он "игровой". То есть, когда есть желание – живет игрой. Правда, давно уже не играл – устроился на очень хорошую работу, исправно работает – обстоятельства, о которых чуть ниже. А раньше поигрывал, давно, и на воле, и в зоне, когда судьба вдруг вспомнит о нем, увидев какую-нибудь его глупость. Не нужно переполнять ее, судьбы, чашу терпения, и полагаться на вероятность, что счастливчикам всегда везет – она не мухлюет, не берет чужого, но оттягивая момент расплаты, берет свое разом, выигрывая все равно. Иногда в этой бесконечной партии с ней (ставка – жизнь) такие складываются в комбинации – что только диву даешься! Как один к одному пристыковываются паззлы головоломки-головомойки. И вот он – шлеп! – последний штрих. И вся картина становится ясной и простой.

Кусочки нынешней Колиной головоломки – горьки и вечны: что человек не сделает ради ребенка? Женат он уже двадцать два года. Всю жизнь, с уже упомянутыми перерывами, прожил он с женой в маленьком поселке, считающимся самым убогоньким пригородом, расположенным от города за рекой. Раньше поселок рос, строился, в расчете на лесников и сплавщиков. Сегодня лесопромышленный комплекс сплав прекратил, прибрал к рукам вывозку леса. А все остальное по поселкам побросали или разрушили – и пилорамы, и катера, и столярки… Может, чтоб лес не шел на сторону? Сегодня поселок жив только пенсионерами с их скудными подачками и дарами природы: грибами, ягодами… Да еще городские власти стали выселять сюда тех, кто не мог расплатиться за квартплату. Короче – безнадежные трущобы. Задворки.

Отношения за десятилетия между соседями сложились простые, почти семейные, однохлебные, и даже, можно сказать, бесцеремонные: двери практически не закрываются, полупьяные соседи могут запросто зайти к тебе на кухню, взять соль, лаврушки, и даже не отметившись, не кивнув, отправиться восвояси – варить пельмени или запаривать и приправлять пресные мочалки – "бичики".

Первый ребенок Галины и Коли, мальчишка, Ромик, погиб в пожаре. Галина отходила от этого года два. Однажды ночью "Слепой" вскочил от того, что не обнаружил жену рядом. Галина оделась, выбежала, мелькнув в двери, стремительно пошла по ночным деревянным скользким тротуарам к берегу, шепча: "Рома! Рома, сейчас, сейчас…" Коля, впопыхах накинув на майку первый попавший в коридоре ватник (мокрый, соседский) догнал ее уже почти над рекой.

– Ромик зовет. Здесь он, слышишь?

Слепой взял жену за плечи, осторожно уговорил пойти домой, утихомириться, почудилось ей. Несколько раз еще срывалась Галина не только на речку, ходила и просто по лесу, по бесконечным, гулким, молчащим борам вокруг поселка.

Много пережито, много пролито слез, передумано, много свечей зажжено в церкви, в "красной" церкви, которая деньги за свечки с Коли взяла, а мучения и стремление понять – в чем воля Божья? за что? к чему? – оставила без внимания, холодно отрезав: смиряйтесь и послушайтесь. Слепой не привык оставлять возмущающие душу вопросы просто так, отмахиваясь. Ну, не в его правилах плыть по течению, вверх брюхом, дохлой рыбой или почерневшей корягой – топляком. В стенах Московской патриархии Слепой (а для кого и Николай Николаевич) наткнулся на родимые пятна "красного православия", на странности совдепии (которую никогда на дух не принимал): судимым нельзя в монахи, не то что уж в священники… А как же разбойник благоразумный, первым шагнувший в рай со Христом? Как же Опта, основавший поныне знаменитую пустынь? Как же даже полумифический Соловей, ставший по некоторым летописям иноком, как и его победитель грозный Илья? Нет ответа у "красной церкви", которой, судя по ценникам при входе, нужны не заблудшие нищие, а "праведные" спонсоры...