Агрессия жидократии в разных её гнусных формах, раны ею нанесённые организму России – демоничны по своей природе. Комиссары в кожанках, как воплощение бесов – очевидная реальность, если смотреть изнутри той, Белой России. Нынешние заявления об окончании гражданской войны их потомков – это ультиматум: пусть русское тело с отсечённой головой Царя, с отсечёнными руками и ногами – армией и делателями, потихоньку забудет о святости, и сгинет, и исчезнет – хватит уж трепыхаться, всё кончено. Некоторые, правда, ностальгируют – Путин: "Я бы мечтал оказаться там в то время, во время революции…"

Не надоело еще слушать ультиматумы? – сдавайтесь, всё кончено! Не устали от шепотков садистов, гонящих триллерной жути – России конец… Согласились, что ли?.. Медленная агония обрубка под милостивым наблюдением маньяка, адского выблядка, радующегося нашей боли – никогда для нас не будет жизнью. Существование из милости – не в характере русского человека. Пока Россия рожает буйных – она способна к восстановлению (пока что в помешательстве она сама себя уродует, вырывая своими руками куски своего же тела, взрывая друг друга, уменьшая при каждой разборке наше и так уже малое число). Даже на Куликовом поле лихим людям досталось дело – смотреть за переправой. Минин и Пожарский в своё время, при неудаче, объявлены были бы простыми разбойниками. В опричниках Иоанна Грозного уж точно бы не удержались ди-джеи да звёзды эстрады с гребнями на головах. Так что нужны все, кто может ещё в нашем организме доводить до других единую волю, белую волю, волю будущего Белого Царя. Нужны и добрые, и злые, но те, кто способен идти вперёд, к цели, наплевав даже на то, что считали собственным мировоззрением.

Мы способны, когда нас бьют, смеяться в лицо врагам, и вставать, несмотря на рапорты: "Раскидал одним ударом десять сотрудников ОМОН, причинив им лёгкие телесные повреждения…" Почему бы нам не встать навстречу орде Пидерсии? И не стряхнуть вонючих спидоносных тварей? Недолго им ползать по телу страны… Рассвет уже близко…

Снова тусанули. Третья уже хата на этом централе – сначала 21, потом 79, теперь 67 – и третья часть книги. Камера – опять как 21, строгая подследственная. Срока светят большие, как шутят здесь – набрали плану десять веков (судьи имеются ввиду с прокурорами) – и раздают. Не раздадут – выговор. Раздадут с лишком – премия.

За хатой – Денис. Заходит обычный разговор – кто я, что я, что в перспективе, что можно и чего лучше не касаться. В каждой хате на централе – свой внешний вид, своя как говорится "постанова", и своя начинка, свой людской материал.

После поселкового, спецлютого транзитного режима, с чуть не еженедельными этапами "троечников" и "троеборцев" (борцов с народным огненным напитком "Троей", а также "Трояром", "Максимкой", "Льдинкой", "Снежинкой" и тому подобными), с неизвестными личностями из таежных посёлков (кем они там были? – о них говорят загоревшие до уреза одной и той же рубашки коричневые шеи, ноги с растопыренными, не лезущими в тапочки пальцами с каменно-гранитными серыми ногтями) – после чуть не ежедневных новостей с санитарно-гигиенического фронта (оказывается, окурки надо аккуратно класть в урну, а не рассыпать вокруг, стол после себя протирать, а не оставлять сладкие круги от стаканов с чаем, шлёмки мыть в раковине не сразу же после того, как там кто-то ополоснул ноги и высморкался, брать хлорку для мытья долины – и так далее – что можно и нужно было научиться подтирать за собой…) – после этого безика напополам с дурдомом я попал чуть ли не в тихую спокойную гостиницу. Шконари – каждому свой. Дорога одна (на себя), не ухабистая (без зацепов, без проблем как словиться – пушки, пули, рваные нитки, распусканье носков, а главное, нервы, тратимые на всё это – в прошлом; тут спустил грузик, в нижней хате вытащили удочку метра полтора, затянули, стукнули в потолок – и вся дорога). Благодать. Утром, днём, вечером – тишина, негромкие разговоры. Телевизор слышно даже на минимуме.

Осторожные действия большинства – не задеть, не разбить, не уронить, не совершить лишнего. То, что я как новичок-первоход, принимал за местную норму, не смиряясь, не принимая как данность – оказалось аномалией. Жить не чёртом, не чушком, оказавшимся в загоне – всё-таки свойственно русскому человеку, как это ни стараются убить в зеках на поселковых командировках. Я не осуждаю никого, я просто констатирую факты: человек зависит от окружения, и со временем становится этим окружением, которое может разъесть до нуля, если нет стержня.

В новой хате практически у всех – проблемы с судом, прокуратурой, которые слились в единый "хор мальчиков" в своём стремлении – осудить, посадить, упрятать, изолировать, закатать, закрепить. Даже адвокаты – лишь часть этого хора, получающая свой кусок пирога за эту хорошо разученную всеми песенку: сколько будет двадцать разделить на три? Правильно, правильно – девять, семь, четыре…

То есть девять – руководителю преступной группы, семь и четыре – подельникам. Магия раздаваемых цифр иногда необъяснима. То, как это связано со справедливостью, какой ниткой – не понятно, немыслимо. Нельзя всерьез воспринимать те лазейки и хитроумные козни, которые уложены в жесткие формулировки обвинительных заключений, потом слегка изменяемые кочующие уже в приговоры, под "вечерний звон" свидетелей и адвокатов: девять, семь, четыре, бомм! бомм!

Любой человек подобен луне (в Китае императора даже называли Луноликим) – светит отраженным светом. Святые – Божьим, негодяи – светом демоническим, "который есть тьма". Вообще отражение власти – в её сподвижнике, наместнике – это отражение высшего авторитета, который уже вполне самостоятелен в силу переданной в свою очередь ему силы, или взятой им. Сил, источников сил – всего две. И князья света и тьмы сходятся в мире, сталкиваются, расходятся, хранят свои территории от нападений, используя свою власть во зло нападающим – во благо, охранительное суровое благо – тем, кто свой на этой территории. Кто-то правит своими, приближая одних, послушных, и подавляя любое другое движение – страхом, словом, связанным с применением силы, имеющей свой цвет. Кто-то окриком, другой обрезает гордящегося или поднимает ленивого, либо пускающего пыль в глаза мнимой деятельностью (такие громко, удвоенным эхом повторяют, что нужны нитки на нового коня, пораспускают пару минут носок или мочалку, и вновь на шконарь – чесать пузо или тянуть дармовую "Приму", сетуя на плохое качество сегодняшней баланды…)

В новой для меня хате всё делается почти молча, разумно, с расчетом на будущее, с долей предвидения – никому ничего не надо говорить: плети коней, приберись, постели скатерть. После поселковой дурки, когда в хату вползает нечто фантастическое (то ли "чужой", то ли очередной бессмертный-"егорец"), чуть не царапающий наш паркет закрученными винтом ногтями на ногах, только избавившегося в баньке от привычных вшей, – существо, которое разорило "Колгейт" (чистить зубы раз в неделю надо заставлять!) и уничтожившее рынок моющих средств, не говоря уже о порожденном им перепроизводстве туалетной бумаге – прямо с www.пришельцы.ру, ну, или восставшие-из-ада-2007 – после вынужденного общения с такими поселоковыми пассажирами – порядок новой хаты, такой великолепный и оказывается вполне достижимый – не мог не радовать. Он свидетельствовал о многом, – и кто в хате хозяин, и что "строгачи" все же люди посолиднее, и что во главе угла: людское или иное, звероподобное, превращающее людей в животных (что наша пенитенциарная система называет исправлением в сочетании с применением рабского труда) с грубыми инстинктами и потребностями.

Сейчас, когда вы читаете этот текст (в газете "Зырянская жизнь" довольно громко названный эссе), когда вы лениво, недоумённо взялись от нечего делать за это неудобоваримое для русского слуха (эссе, кофе-гляссе, юбка-плиссе, что ещё… – все какое-то неудобное для повседневного словоприменения) – хроники, записки – с них уже можно, скажем так, снять гриф секретности (с некоторых страниц) определенных сторон жизни тюрьмы. Хотя бы потому, что прошло несколько месяцев (а может уже и лет, прокурор запросил мне к "своей" полторашке ещё три с половиной, – я не знаю, вообще, когда и кем, с какой целью всё это будет издано?) – и ситуация в какой-то там далёкой бетонной коробочке на третьем этаже сыктывкарского централа – в х.67 вряд ли уже интересна в оперативном смысле.