Переезжаю в другую хату, к Денису Ш. На заслуженный отдых. От этого дурдома, в строгую подследственную, к нормальным, от этой форменной поселковой некондиции – то белочка, то алименты, то аварийщики, то поселковые заросшие аборигены, то безумные дорожники – не понос, так золотуха – случайные, нелепо загнанные в тюряжку люди.

Сочувствую следующим за мной – Илье и Валере. Им тут обживаться по-новой, жить. Пусть у них будет так же – при всей нынешней ситуации – дай Бог, без серьезных происшествий, которых нам удавалось избегать девять месяцев…

В новой хате. Тишина.

Легко описывать потоки зла, струи грязного мутного селевого навала, и ох как тяжело назвать своим именем хорошее, даже отличное.

Читаю Арсеньева – Дерсу Узала, уссурийская тайга, тигры, олени, ночёвки у реки. Нереально тихо. Спокойно. Другой мир. Каюта для ветеранов, залечивающих раны.

На прогулке впервые за несколько месяцев – спорт. Подтягиваюсь, учусь бить по лапе, разрабатываю двоечку, удар "отвёртка".

– Зачем тебе учиться, Юра? – улыбается Ванька, которого кличут по-местному, то Каньва, то Вакань.

Захар на лапах. После моей неловкой серии краснеет, потирает руки.

– Юра, точно. Тебе главное попасть, и всё. Не отклоняйся, бей пока можешь… – советует Денис, глядя на мои упражнения и оторопевшего Захара – И ещё, делай вот так, на турнике… И ещё, не знаю что там у тебя с "красными", с евреями, с пиковыми – здесь пока забудь об этом… Не принято. Присмотрись, пойми в чём суть…

И всё же спрашивает – кто я, что я? В двух словах, как можно короче, говорю – о вере, "белой" Церкви и связанной с нею Белом движении. Никаких секретов – это мы ещё в школе проходили: начиная с князя Владимира и Иоанна Грозного, минуя Колчака и Маннергейма, и далее – Деникин, Ильин, патриарх Тихон, декларация Сергия о лояльности **-власти (ваши радости – наши радости), похищение в Париже генерала Кутепова, Цветаева, Эфрон и НКВД, Есенин и Блюмкин, расстрелы в подвалах, миллионы верующих, пошедших на смерть… – до нынешних времен, до А2 с его новой декларацией перед раввинами Нью-Йорка (Шалом, братья, ваши пророки – наши пророки), до Талькова и митрополита Виталия, старейшего православного иерарха, видевшего Царя и его семью…

Закрыли тему. Пока что на первом плане спорт – достижения, приседания. Зачем мне это? Тем не менее сегодня, завтра, во все последующие дни – за полтора-два часа прогулки – только и делаю, что бьюсь с тенью, с лапой, расквашиваю мерзкую богоборческую харю невидимому злу, паразитирующему уже века, раздающему эти века, как срока, и – надеюсь, верю, жду, что через не так уж много лет и месяцев – исчезнущую, растворившуюся образину, как всё, что имело своё начало.

Ленивый день.

– Вакань, зацепи с решки аскобала? (то есть колбасы).

Каньва, Вакань – Ваня-"Бина" отрывается от доминошек, из которых выложено слово "срок" (гадает, сколько дадут) – Зачем? Разве что кувачам… (Кувачи, я так понимаю – это чуваки…)

Денис, услышав статистику по телику: "на одного мужчину детородного возраста в столице Республики Коми приходится столько-то женщин…" – восклицает:

– Ого, сколько кувичех на одного кувача!.. –  язык, рождающийся прямо на ходу.

О хорошем писать сложно, даже невозможно, как о тепле печки, об уюте старого стёганого одеяла, о том, что в темнице – не обязательно разбойники.

И Христос сидел в темнице. Где-то в Перми есть целый отдел в музее деревянных икон-скульптур, целое собрание сидящих, задумчивых фигурок умеющего ждать Бога. Так что и здесь есть место вместить невместимый свет, который разбивает века, являясь их началом, и концом, с которым – ничего не страшно.

Итак, долгие месяцы, уже почти год, с прошлой осени до этой, новой – я на централе. Только потому, что месяцами идут экспертизы: лингвистическая, социогуманитарная, комплексная (уже своими названиями призванные внушать трепет любому непосвященному – не трожь, наука, мир стоит на трёх китах, и если ты говоришь, что он круглый – то ты еретик, достойный с точки зрения господствующих тенденций – костра, спичку к которому поднесёт в нашем случае филолог или политолог: казнить, нельзя помиловать…). С их помощью (всё-таки XXI век), отложив винтажную шерлокхолмовскую лупу, мы и ищем преступника: кто и какой тут разжёг несанкционированный костёр инквизиции!..

Ни шатко, ни валко, подошли к прениям. То есть выслушали доводы и факты обеих сторон (вернее, ворох добытых прокуратурой бессмысленных фактов, и наши попытки хоть что-то прояснить в виде ходатайств – отказать, отказать, отказать…). После многомесячных унылых допросов свидетелей, которые то молчали, то приходили разряженные, как в театр, то забывали, что их в прокуратуре учили говорить, то потели (в основном, милиционеры), то ободряюще кивали (девушки) – можно наконец-то из этой несвязной кучи извлекать, анализировать, клеить, моделировать, отбрасывать лишнее – чтобы из кадриков вышел образ того монстра, которого мы всё это время ловили, подмечая из засады малейшие его движения.

Ну, всё, чудовище в зале…

Найдём? Как в закрытой комнате Агаты Кристи, посмотрим на тех, кто от начала до конца сидит в этой зарешеченной судебной коробочке, без исключения (у Агаты Кристи в "Десяти негритятах", напомню, монстром оказался старый судья, притутуливший остальных обитателей острова).

С судьи и начнём. Уже немолодая, подтянутая женщина с недлинной стрижкой, рыжеватой прядкой. Татарка. Характер восточно-спокойный (интересно, в мусульманской традиции имеют ли право женщины судить?). Отклоняет все мои ходатайства и поддерживает все пожелания прокурора. Как все обыватели, запугана националистами, которых в силу особенностей нынешней пропаганды не отличает от нацистов, фашистов, скинхедов, арийцев, вскидывающих правую руку, борцов против нелегальной иммиграции, татарофобов ("Кое-кому в зале хотелось бы повторить Куликовское побоище…"), белогвардейцев, национал-патриотов. То есть, в духе современной единорастической толерантности считает их всех скопом – врагами государства, семьи, молодёжи. О чём и свидетельствует своими вопросами: "Вы, девушка, где работаете, на рынке? Ваша неприязнь к тем, кого называют, уж выражусь по-вашему, "чёрными" – она ведь явно вам кем-то внушена? Ах, это испытывают все ваши подруги? Ну и что, что вас трогали, шлёпали, щипали – это что, только им свойственно? Может, вас просто кто-то натолкнул на эту мысль?"

Собственно, прокурор. Фамилия – русская, внешность – смешанная. Актёр средней руки. С нажимом, с чувством гонит жути, зачитывая обвинительное заключение. На слух всё это выглядит как небоскрёб, незыблемо. Пока не приглядишься – небоскрёб-то – один фасад. И тот из пеньков… В течение процесса кто-то поцарапал гвоздём его новую иномарку. Он хмурится, злится, иногда злобно поглядывает в зал. В кулуарах оправдывается: "Ну, зачем же машину-то?.. Не я такой, работа такая!.." На указания явного нарушения закона с их стороны только кивает, улыбаясь: да, это так, закон нарушен, тем не менее, мы – сила. А где сила – там и закон, и правда!..

Зрители. Мамка, на седьмом десятке, с палочкой, весь процесс в своей монашеской одежде. Ждёт чуда, которого пока не будет. Но таковы они, наши мамки, хоть в есенинские, хоть в шукшинские времена – будут верить и ждать. Будут плакать от обиды, что даже шоколадку не дают передать – ведь не кормят… И спокойно, с достоинством выслушивать приговоры – сознавая, что этот суд неправый, и соответственно, приговор-то за правду данный – не клеймо, а даже награда в чём-то для нашего человека.

Корреспондент газеты, закрытой потому, что писали и пишут о нашем деле. Газета выходит пока только в И-нете. Тем не менее, пишут, продолжают. Давно, как остальные, могли продаться, а вот не продались. И такое ещё водится на нашей земле, северной, холодной, неласковой к тем, кто её не любит. "Зырянская жизнь" называется... Зыряне, по версии одного из создателей коми филологии, коми науки, переводчика Евангелия, Псалтыри, Г.С.Лыткина – это вытесненные. То есть, угрофинны с русской окраины. Северные украинцы, окраинцы, живущие на границе, но только не с Европой, а с Севером. Андрей, корреспондент "Зырянской жизни", неизменно внимателен. Обязательно с диктофоном. Кто интересуется – может найти аудиозаписи в интернете, сделанные им на процессе. Объективен. Самостоятелен. Демократичен в том смысле, в котором такой один из многих героев нашего времени – от одежды casual до суждений и меры в выпивке. Разумен, осторожен в высказываниях о наших митингах и проделках. И несмотря на всю осторожность – корреспондент не выходящей в реале, на бумаге, газеты – дух-то никуда не скроешь.