В конце концов, Господь смилостивился – на двадцать первом году брака у Слепого с Галиной появилась Злата. Маленькое существо, требующее немного – ласки, любви, тепла, молока – а оказалось, жизни, тяжелейших решений.

Девочке, долгожданной и вымоленной – несколько месяцев, полгода. А что-то все неладно, не так. Намыкавшись, добрались до Москвы, где поставили тяжелейший диагноз: билирубиновый цирроз. Проще сказать – нет у этого улыбающегося золотистого существа каких-то канатиков-путей из печенки к остальному крохотному организму. Едва родившись, Злата уже умирает. Не так, как все мы умрем. А раньше – чрез неделю, через месяц-два с ней может произойти необратимое.

Нужен донор. Нужны деньги (сколько мы встречаем таких объявлений в газетах?..) Очередь на пересадку, на операцию в Москве, в детском центре – строжайшая. Доноров нет, очередь проходит. Вернее, после всех анализов оказалось, что донор, практически единственный, совсем рядом – сам отец Златы, сам Николай. Отщипнуть у него кусочек и сшить дочери недостающий канатик – какой отец не пойдет на это? Осталось одно – деньги.

Чтобы достать их, Николай пригласил друга поговорить. Тот добрался до поселка, нашел его неказистый (впрочем, как и все) дом-барак, выслушал. Часть денег – треть необходимого – была с собой.

Помочь другу – святое, кроме того, давно не виделись – понятное дело: коньячок, закуска. Завтра будут остальные деньги – и можно срочно вылетать в Москву.

Заходит соседка, просто так. По соседской привычке – вместе выпили, закусили. Ушла. Николай берет деньги, кладет на виду, в сервант – вот она, пачка. Завтра еще вдвое по столько, а отдавать в срок ему не привыкать – тютелька в тютельку, этому сидевших учить не надо. Благо – и работа с зарплатой позволяют не напрягаться.

Жена звонит, волнуется. Он ей:

– Все готово. Можно выехать.

Решили пораньше лечь спать, чтоб заутра встать, поехать за остальными деньгами. Проснулись, однако, не утром, а гораздо раньше. Друг тряс Слепого:

– Слушай, Коль, где деньги?

– В серванте…

– Да не эти. В кошельке у меня было сто восемьдесят рублей… Да и хрен с ними, на бензин оставлял. Там карта была…

Деньги в серванте – лежат на месте. Соседка – сообразил Николай. Пошел к ней, отругал – и точно. У нее. Неловко признаваться, но отдала, вынула из грязного кармана в халате.

Вновь положили кошелек в брюки, легли спать уже молча, с осадком на душе. Только заснули, через четверть часа Николай на нервяках подскочил – решил проверить кошелек. При этом естественно мысль мелькает, внушая страх: украдет эта дура стольник несчастный – и плакали его деньги на операцию. Кто же даст в такой ситуации денег? Просто от обиды. Точно – кошелька на месте нет.

Пошел к соседке. На полпути на всякий случай глянул в коляску в коридоре – как дернуло! (удобное место) – точно! Туда спрятала, мышь. Зашел к ней – она делает невинный взгляд – дескать, телевизор смотрю, не знаю ничего…

И так в общей сложности пять раз. Как назло, после работы, ужина – рубит, невозможно. Только заснешь – тихонько открывается дверь, не запираемая (раньше был замок, да все равно знали, где ключ) – и нет кошелька! Всего-то – сто восемьдесят несчастных рублей! По сравнению с теми, что на виду, в серванете - пустяк, ноль.

Последний раз соседка, увидев и Колю, и его разгневанного друга – струхнула. И ни в какую – я не брала, и все! Уговаривали: да забери ты эти несчастные сто восемьдесят рублей, карту дисконтную только отдай – она с производства, на стройматериалы, к чему тебе? Отдай…

Уперлась, и никак. И так упрашивали, и сяк. Коля, увидев, чем все оборачивается, схватил денег, побежал в магазин, вернулся с продуктами, с дорогой водкой – пригласил ее к себе. Выпей, успокойся, просили по-человечески: угостись и отдай карточку… А соседка, допив рюмку – не я! И все.

Слепой, не выдержав, тревожась, что его поездка в больницу на волоске, вывел ее в коридор: иди к себе, дура, ничего ты не поняла…

А та спьяну разоралась: – Докажи… Знаю я тебя! У вас вон денег – куры не клюют! Ишь, хрен с большой горы!.. Докажи!

Тут-то и произошла пощечина, с которой начался рассказ. Много ли надо пьяной – пошатнулась, рухнула на пьяных ногах на лестницу, встала, гордо хекнула и пошла к себе. И закрылась на крючок. Все.

Друг утром уехал. Слепой остался в растерянности – дисконтная карта, долги, дочь, соседка, неприятнейший осадок! Чего же еще ждать?

Вечером соседке стало хуже. Потом еще хуже. Потом вызвали скорую. Отправили в больницу. И там умерла. Когда оступилась – сломала ребро, которое укололо ее в печень, и так подъеденную циррозом, приобретенным, не детским, за долгие годы такой безнадежной полужизни, полупьянки.

В итоге – вместо Москвы едет Слепой – в наручниках на ИВС, потом на централ. Скорое следствие, и суд, результат которого ему без разницы – что год, что десять в его ситуации одно и то же. Не попасть ему в Москву, не быть спасителем дочери…

Друг слово сдержал, не смотря ни на что – привез Гале денег, отправил их из клиники со Златой в Москву. Но донора-то нет. И врачи в центре в удивлении: и что это за отец?! Где он ?! Как же скажешь, что он – уже в тюрьме, его уже судят.

– Вы признаете иск?

– Нет. Какой иск?

– Вы признаете иск в отношении морального ущерба родственникам потерпевшей?

– Нет. Не признаю.

– В какой части не признаете? В части размера? Или в части предъявления?

– Ни в какой! Ни в той, ни в другой, ни в какой еще, Ваша честь!

– Секретарь! Замечание в протоколе!

– За что?

– За неуважение к суду! Вы же не поясняете! Поясните…

– Поясняю. Не признаю иск в тех частях, на которые Вы его делите. И в целом!

– Господи… – вздыхает судья, глядя в окно, на унылое здание прокуратуры через улицу. – Половина страны юридически не грамотна…

– Так половина страны и сидит, Ваша честь! – невинно замечает Слепой.

Трах! – очередное замечание в протоколе.

– Ваша честь, Вы только не обижайтесь… Выезжайте, отдохните на юге где-нибудь… Я же не желаю вам, чтобы Вас собаки порвали.

Трах! – об стол два тома. В зале только пятеро: судья, секретарь, прокурор, Слепой в клетке. И спящий конвоир.

Судья прокурору, крича:

– Я же говорила, что его надо было крепить, пока он признавался, что ударил!.. И не забираться ни в какие пощечины и ланиты!..

Прокурор. – А что такое ланиты?

Это не наше правосудие. Наше правосудие – другое. Пусть Слепой виноват. Но по-нашему, по-человечески, положа руку на сердце, признайтесь – не хотелось бы вам, чтобы доставили его в Москву? В больницу, к еще даже не лепечущей дочери? Чтоб у него, пусть и в наручниках – взяли бы этот кусочек печени, вокруг которого и разворачивается вся история. Разве хотел бы такого правосудия любой отец? Разве не оправдала бы в своем сердце такое решение каждая мать! А кто мы, если не отцы и матери, братья и сестры? Получается – все за, а закон – против. Наш это закон?

Слепой здесь. В соседней камере. Хотя в этом – практически гибель его дочери. Правосудие нынешней власти, ничего не попишешь. Иногда мы это обсуждаем, перекидывая друг другу записки:

"Ночки доброй, Юра! Рад узнать, что у тебя нет плохих новостей… Людям, затурканным жизнью, надо показать выход, путь, пока они не устали от негатива, обрушенного на них. Люди, проведшие в рабстве детство, боятся свободы. Это ответственность и труд.

К слову, одно из православных пророчеств говорит, что в преддверии Апокалипсиса мир объединится под властью сатаны (глобализация?) и только верные ценою жизни отстоят свое право на индивидуальность. Мы (православные) одни не тешим себя надеждой выживания, а отчетливо осознаем, что триумф Церкви придет с Армагеддоном. Ибо мы победим, и власть тьмы сгорит в Свете. Это не патетика, а осознанная необходимость.

Не считай это мрачным настроением. Хотя оно не радужно. И дело не в предстоящем Синедрионе. Даже он бывал прав, карая убийство. Я не оправдываю себя. Меня гложет моя проблема. Суд – не проблема. Видно с возрастом становишься более ответственным. Отсюда и гипертрофированное родительское чувство. Жене звонил, – сетует, что одеяло у Златы стало ей мало, – ничтожный повод, но такая мука в ее голосе, что мне больно. Она не плачет (жена), на моей памяти за неполных 22 года – три случая. Тем печальней, что эта тема наших разговоров. Представил мое настроение? На этом и прекратим. Хотя все глобальное меркнет в виду такой обыденности…"