— Удивительно, можно каждый день смотреть, — произнес Шенаган, кивая на Христа, — и всякий раз видеть что-то новое. Четыре перекладины креста, конечно же, символизируют четыре земные стихии, но вы заметили, как распят на нем Христос — руки вытянуты в стороны, а ноги вместе? Получается треугольник, а «три» есть число Господа. Святая Троица. Три дня воскресения. Небеса, Ад и Чистилище. Ну, вы понимаете… Так Четыре встречают Три, земля сходится с Небом. Что, разумеется, превосходно, ибо разве Иисус не есть Сын Божий и человеческий?

Он поправил очки и коротко засмеялся.

— Боюсь, я замечтался некстати… Чем могу вам помочь?

— Я живу в соседнем доме.

— Да, я вас видел…

— Я атеист.

— Что же, Бог в вас верит, — отозвался он. — Выпьете чаю?

Он махнул в сторону комнаты, притулившейся за кафедрой, и я почему-то согласился пойти за ним. У стола его помещалось два стула — очевидно, для пар, которые приходили за добрым советом по спасению расшатавшегося брака. На столе, рядом с Библией, стояла фотография его самого с другим мужчиной в обнимку. Подле них была запечатлена женщина, довольно миловидная, а рядом, кажется, сын-подросток. Женщина склонила голову к мужу, но не сводила взгляда с отца Шенагана, а тому, похоже, белый воротничок шею натер. Я поинтересовался, кто это — вероятно, его брат с женой? И Шенаган как будто удивился, что я быстро догадался.

— Неужели мы с ним так похожи, с моим братом?

— Его жена привлекательная женщина, — заметил я.

Отец Шенаган закашлялся, наливая воды в электрический чайник.

— Да. Но впрочем, как и Марианн.

— Вы знакомы?

— Она знает Библию даже лучше, чем я, но всегда отклоняет мои приглашения к службе. Ей не нравится, что большинство христиан раз в неделю ходят в церковь и молят об исполнении воли Божьей, а потом на эту волю сами же и жалуются. — Он выставил на стол две чашки и небольшой молочник. — Не могу сказать, что полностью с ней не согласен.

Шенаган сел напротив меня и снова поправил очки, хотя те и не думали съезжать. Я ждал, что мы немного поболтаем о природе — о погоде, но с удивлением услышал:

— Возможно ли, чтоб на время нашей беседы вы сняли маску?

Он так это произнес, что сразу стало понятно — его не смущает моя маска, просто любопытно, как я выгляжу. Я объяснил, что на период реабилитации должен носить маску постоянно. Шенаган понимающе кивнул, однако я заметил легчайшую тень разочарования на его лице и предложил снять маску на одну минуту, если ему так уж хочется знать, что под ней. Он согласился, снова кивком.

Я стянул маску, и он подался ближе, почесал затылок, повертел головой, рассматривая меня со всех сторон. Когда он закончил, я поинтересовался:

— Похоже на то, что вы ожидали?

— Я ничего не ожидал. До семинарии задумывался о медицине. До сих пор выписываю кое-какие журналы…

Разливая чай, Шенаган объяснил, что принял решение о карьере, когда узнал, что врачей «скорой помощи» учат считать пациентов, поступающих с сердечным приступом, уже мертвыми. Это такой способ выдержать реальность: если пациент выживет, пускай врач верит, что вернул его к жизни — если же тот останется «мертвым», врач будет знать, что не виноват.

— Только Бог имеет власть над жизнью и смертью, — произнес отец Шенаган. — Пусть доктора могут продлить физическое существование человека, зато священник помогает ему достичь жизни вечной.

— Вы в самом деле в это верите?

— Того требует моя работа.

— Я хочу кое-что спросить. Можно ли верить в души и не верить в Бога?

— Быть может, кто-то сумеет. — Шенаган сделал глоток. — А я — нет.

Номер 24 был закончен. Номер 23 был закончен. Номер 22 был закончен. Наступила последняя неделя ноября; Марианн Энгел, наконец вернулась наверх. Кажется, она дошла до предела — больше тело не могло существовать без нормальной еды и удобной постели.

Я готовлю не очень, но заставил ее поесть и постарался, черт возьми, накормить покалорийнее. Она едва держалась на ногах; всем этим кофеином-никотином довела себя до маниакального изнеможения. Раскачивалась на стуле, часто роняла приборы, едва фокусировала взгляд на предметах. Доев, она попыталась подняться, но просто не смогла.

— Поможешь?

Не зря я столько дней тренировался подниматься по ступенькам — теперь я изо всех сил поддерживал ее сзади, подталкивая по лестнице вверх. Мы добрались до ванной, я пустил воду, и Марианн Энгел тяжело осела на прохладную гладкую поверхность. Не было смысла затыкать слив пробкой, пока не смоется первый слой пыли и грязи. Я помогал Марианн Энгел плескать воду на тело. Когда грязи поубавилось, мы набрали воды, чтобы можно было принять ванну по-человечески.

Я уселся рядом и стал тереть ее кожу. Под глазами залегли большие черные круги. Я вымывал каменную крошку из густых спутанных волос, повисших, точно плети виноградной лозы без воды. Марианн Энгел страшно похудела: потеряла уж точно десять фунтов, а может, и двадцать. Ничего хорошего, потому что вес сошел слишком быстро, хуже не бывает. Я пообещал, что заставлю ее есть как положено и даже больше, чем положено. Каждый день!

После умывания она ожила настолько, что смогла сама дойти до спальни. Я уложил ее в постель и хотел было уйти, думая, что она тут же заснет.

Но она удивила меня, окликнув:

— Майнц! Рынок. Ты не хочешь узнать, кого мы встретили в тот день?

Неужели?! До сих пор мы даже не были уверены, что он еще жив. Ты выдавил его имя так, словно пытался сам себя убедить, что действительно видишь этого человека наяву, столько лет спустя.

— Брандейс.

У него появилось несколько новых шрамов, намного больше седых волос и хромота, которой я не замечала в первую нашу встречу в Энгельтале. В целом же вид у него был изнуренный. Молодые наемники все задирали торговца, а Брандейс смотрел на них с привычным омерзением.

Ты увлек меня в тень за прилавком. Большинство солдат были новички и тебя бы не узнали, но в полной безопасности чувствовать себя было нельзя, только не с подобными людьми. Давным-давно ты решил, что исчезновение твое не вызвало проверок лишь потому, что все, включая Брандейса, уверились: ты скончался от ожогов.

Что ты отчаянно хотел бы с ним поговорить, понятно и так. Ты не мог — не стал бы! — упускать такую возможность, однако сложность заключалась в том, как к нему подступиться, оставшись незамеченным. Когда юнцы принялись толкать и дергать торговца, ты порывался влезть в потасовку, надеясь, что никто ничего не поймет. Я была против этой затеи, хотя и знала: тебя это не остановит. Но едва ты сделал шаг, как на сцене появился новый человек и все решительно изменилось. Молодежь тут же отпрянула от торговца, как будто страшась сделать хоть что-то еще без позволения.

Я первым делом углядела жестокий ум в глазах вновь прибывшего. Они как будто светились жаждой власти, непоколебимой уверенностью в том, что хаос существует исключительно ему на пользу.

— Кто это? — спросила я.

Ты процедил ледяным тоном:

— Конрад Честолюбец.

По поведению остальных было понятно, что Конрад теперь предводитель войска. Конфликт разрешился с помощью лишь нескольких слов и кончика меча у горла торговца. Наемники набрали всего, чего хотели, а хозяину добра взамен была дарована жизнь.

Из всех возможных вариантов Конраду ты осмелился бы открыться в последнюю очередь, но меня подобные ограничения не связывали. И не успел ты меня остановить, как я шагнула из тени и направилась к группе наемников. Я знала, что ты за мной не пойдешь — ведь, обнаружив себя, ты подверг бы меня большей опасности, чем позволив продолжать. Я расстегнула ворот пошире и пошла прямиком к Брандейсу.

Я просчитала риск. Конрад меня никогда не видел, а Брандейс вряд ли бы узнал, через столько лет и без монашеской одежды. Я изо всех сил постаралась изобразить проститутку, явно давая понять, что предлагаюсь Брандейсу. Довольно откровенно, особенно если учесть, что я уже носила твоего ребенка, хотя положение мое еще не бросалось в глаза. Другие солдаты заулюлюкали, а я зашептала Брандейсу на ухо. Остальные решили, что я хочу назвать цену, на самом же деле я шепнула твое имя и назвалась бывшей монахиней, которая ухаживала за тобой в Энгельтале.