Она не стала — не могла! — так легко сдаваться. Наняла моряка с лодкой и еще шесть недель искала мужа сама. Вики изучила каждый скалистый изгиб береговой линии. Но в середине декабря задули ледяные ветры и прогнали Вики и нанятую ею лодку прочь. Настало время прекратить поиски утраченного и заботиться о живых. Маленькому Александру нужна была мама.

Работники трудились все так же, хотя всем на ферме не хватало наставлений Тома.

Хорошо еще, что урожай успели убрать до шторма. Рождество было ужасно: ни наряженной елки, ни жареного гуся.

Год, что начался так хорошо, с весеннего рождения Александра, закончился в печали.

Постепенно Вики вернулась к жизни, но по-прежнему носила лишь черное. Окрестные жители прозвали ее «вдовой Веннингтон». Поступали довольно щедрые предложения о покупке фермы, но она решила, что продавать не будет. Казалось неправильным избавиться от земли, что много поколений принадлежала семье Тома, вдобавок Вики не хотела отказываться от дома, в котором любила и была так любима. Да теперь уж она и не смогла бы вернуться к жизни в лондонском обществе. Слишком много грязи скопилось под ногтями.

Но самое главное, земля — это все, что должно было остаться Александру от отца. Эта земля и была Томом. В ту первую свою одинокую зиму Вики изучала земледелие, пыталась узнать все, что можно, ради пропавшего мужа и маленького сына. Ей нужно было заниматься хоть чем-то, чем угодно, чтобы реже вспоминать о том, как несправедливое море украло у нее Тома. Каждое утро, с восходом солнца, Вики целый час проводила на утесе.

— Том погиб, — говорили окрестные жители. — И как же она не понимает? Бедняжка!

С приходом весны Вики развернула бурную деятельность. Поначалу работники сомневались в ее указаниях, но вскоре стало понятно: хозяйка знает, что делает, — и перешептывания прекратились. Деньги Веннингтонов из рук Вики были нисколько не хуже, чем из рук Тома. Она усердно старалась доказать, что справится, и хотя земля была не столь щедра, как в прошлом году, урожай оказался вполне хорош. В годовщину исчезновения Тома Вики сняла вдовий траур, но по-прежнему каждое утро ходила к обрыву. Она не могла бы этого объяснить, но сама верила, что отлив каким-то образом уносит ее любовь туда, к Тому.

Спустя годы ферма стала процветать. Вики прославилась как знатная хозяйка и проницательная деловая женщина. Ей доставались лучшие работники — ведь и платила она больше всех, а все потому, что и сама много зарабатывала. В итоге она принялась скупать окрестные фермерские угодья, по справедливой цене, и хозяйство под ее руководством неизменно давало все более высокие доходы.

Вики трудилась двадцать два года и стала самой значимой землевладелицей во всей округе, а Александр вырос здоровым юношей, дельным и сильным — и телом, и душой. А потом, в один прекрасный день, он повстречал живую и смышленую девушку из городка по соседству, влюбился в нее, сделал ей предложение и получил согласие. Вики чувствовала, что сын будет счастлив.

И все эти двадцать два года, каждое утро, она целый час стояла на утесе и всматривалась в изломанную, заветную линию прибоя. Триста шестьдесят пять дней в году. Все знали, что она ждет мужа. Восемь тысяч дней. В дождь, ветер, слякоть, снег, солнце — вдова Веннингтон не замечала погоды. Восемь тысяч часов. И ни разу не покинула она свой одинокий наблюдательный пункт на краю мира, там, где земля обрывается в море.

Осенью, после свадьбы Александра, случился ужасный шторм. Кажется, самый страшный с тех пор, как пропал Том. По странности, он налетел в то же самое время, в воскресенье, в начале ноября, когда Вики потеряла мужа. Ревел ветер, однако ничто не могло преградить Вики путь к утесу. Честно говоря, непогожие дни ей даже больше нравились — она чувствовала себя ближе к пропавшему мужу. Вики стояла, вытянув руки, принимая всей кожей дождь и шептала имя любимого:

— Том, Том, Том, Том… — Волосы ее развевались. Она прокричала прямо в ураган: — Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя! Всегда буду любить!

Александр зачарованно и смятенно наблюдал в окно. Он воспринимал как должное этот обычай матери, ведь другой жизни не помнил, но сегодня она вела себя иначе. Обычно тихо и задумчиво смотрела вдаль, теперь же металась по берегу, точно марионетка в шторм. Александр поспешил к матери, попытался успокоить:

— Мама! Я тебе раньше никогда не мешал… Пойдем же в дом, здесь опасно!

Вики крикнула, заглушая ветер:

— Нет!

Александр попытался удержаться против ветра. Против матери.

— Сколько ни смотри, все равно!

Вики покачала головой.

— Нет, не все равно.

Александр поплотнее запахнул дождевик, натянул желтый капюшон и крикнул:

— Никто не сомневается в твоей любви!

Вики отвернулась от сына, к морю, и тихо прошептала, так тихо, что он не расслышал:

— Мне просто хочется помнить о нем…

Дождь хлестал по земле, выбивая ручьи и канавки. Почву размыло, все поплыло под ногами. Между Вики и Александром прорезалась трещина — основание утеса не выдержало двадцати двух лет стояния на том же месте. Александр лихорадочно рванулся к матери, с широкими от ужаса глазами просил взять его за руку. Вики потянулась к сыну, но в последний момент замерла. Страха больше не было, и она с улыбкой уронила протянутую руку.

— Ради Бога, мама!

Договорить Александр не смог. Выл ветер, шумел дождь, повсюду гремели громы и молнии, но никогда еще он не видел мать столь спокойной, прекрасной… Как будто она долго-долго ждала своей очереди и, наконец, дождалась. Земля под ней осела, и на глазах сына Вики исчезла за краем крошащегося обрыва.

Тело так и не нашли. А в округе говорили: «Наконец-то она встретилась с любимым своим Томом».

Очень странно… Наутро после истории о Вики на прикроватном столике я обнаружил крошечную лилию из стекла и никак не мог понять, откуда она здесь взялась, ведь Марианн Энгел ушла из больницы задолго до того, как я уснул. Я спрашивал у медсестер, быть может, кто-то из них оставил стеклянную лилию, но они в один голос все отрицали. Больше того, Мэдди уверяла, что и ночью никто не проходил мимо медсестринского поста у входа в отделение. Следовательно, либо сестры обманывали, либо Марианн Энгел снова прокралась ко мне под покровом темноты.

Второй вопрос, вызванный лилией из стекла, что она означает.

Почему, можете спросить вы, я вообще предполагаю в ней какой-либо смысл? Бывают вещицы, в том числе фигурки из дутого стекла, на которые просто приятно смотреть. (И надо ли напоминать, что живые цветы в ожоговом отделении были под запретом?) Тем не менее, я не сомневался: какой-то смысл в лилии есть. Чем больше времени я проводил с Марианн Энгел, тем тверже убеждался, что все вещи необъяснимым образом взаимосвязаны.

— Ну, — заметила доктор Эдвардс, — небольшая тайна — это не всегда плохо. Заставляет человека поверить в чудо.

— Только не говорите, что вы религиозны, Нэн! Кажется, я этого не переживу!

— Моя религиозность или ее отсутствие вас никак не касается. У вас своя жизнь, тот же пир вчера вечером, а у меня своя. — В голосе ее послышался оттенок ревности. Злобы? Презрения? Чего?

Люди так забавны; Нэн возмущалась ужином, который сама же и разрешила. Оппортунист по жизни, я решил, что теперь могу задать давно занимавший меня вопрос: да, конечно, в силу гиперметаболизма мне нужно потреблять необычайное количество калорий, но в чем была реальная причина данного Нэн разрешения приносить мне еду?

— Еда нужна всем, — просто ответила она.

Это, конечно, был никакой не ответ. И я спросил снова. Нэн, по обыкновению, задумалась, взвешивая плюсы и минусы честности. Мне нравились такие моменты. Как обычно, врать она не стала.

— Я разрешаю эти обеды по нескольким причинам. Во-первых, вам действительно полезно есть как можно больше. Также я делаю это ради сестер, потому что после визитов мисс Энгел вы становитесь добрее. Но главным образом я делаю это потому, что никогда еще не видела человека, острее, чем вы, нуждающегося в друге.