…Да, Грациана лишь одно знала твердо: ее любимый Франческо — человек достойный. Он был кузнец, жил в ее родном Фиренце и усердно совершенствовал свое мастерство, всегда стараясь выковать подкову получше или меч покрепче. Порой он совсем забывал о времени и трудился до тех пор, пока на пороге мастерской не появлялась Грациана — мол, сколько можно стоять у горна, нужно и жене уделять внимание! Она шутила, что, должно быть, в прошлой жизни натворил он дел, раз так усердно готовится к аду. Франческо со смехом обещал, что сейчас же придет к ней, а Грациана тоже смеялась, точно зная, что уж где-где, а в аду ее супруга ждут в последнюю очередь.

Франческо не сумел бы прославиться как «величайший оружейник всей Италии» или «знаменитый кузнец из Фиренцы», но ему было все равно. Он лишь хотел быть хорошим ремесленником, честным и заслуживающим доверия, но более всего стремился быть хорошим мужем. В мастерской он создавал прекрасные подарки для Грацианы: подсвечники, столовые приборы и самые чудесные украшения. И всегда почитал самым высшим своим достижением в кузнечном деле обручальные кольца, что когда-то выковал себе и Грациане. В одной из комнат их домика хранилась коллекция металлических игрушек — для малыша, которого они пытались зачать. Он мечтал о дне, когда сумеет стать любящим отцом детишкам.

Он не отличался особенной красотой, этот Франческо Корселлини; впрочем, нельзя было назвать красавицей и его жену. Он был слишком волосат, на вкус иных женщин, а стальные руки соединялись с туловищем, которому досталось слишком много спагетти и пива. Бывало, Грациана называла его L'Orsacchiotto — «Медвежонок» — и подпихивала в живот, а Франческо парировал: «Я его заработал! Это ж мышца в покое!»

Во внешности Грацианы, кроме густых волос и темных глаз, не было ничего примечательного. А все же Франческо звал ее прекраснейшей женщиной в Италии и сам искренне в это верил. Встретились они еще детьми, и он не уставал благодарить Бога за такую жену.

Они были счастливы. Она — добрая, он — преданный. О чем еще говорить?

К сожалению, было о чем.

Шел 1347 год; новая зараза пришла из Китая — самая страшная, невиданная доселе напасть. Она пробралась из портов в города и деревни Италии и косила людей, как лесной пожар валит деревья. В каждом селении беспрерывно звонили церковные колокола — считалось, что звук этот изгоняет болезни. Многим людям казалось, что зараза распространяется с трупным запахом, и они зажимали носы надушенными платочками. Повсюду курился ладан, мешаясь с запахом смерти…

И вот однажды днем Грациана ощутила жар. Она ушла к себе, легла передохнуть.

А проснувшись к вечеру, обнаружила у себя между ног нарыв размером с яйцо, а под мышками болезненные припухлости. Так она поняла, что ее настигла Черная смерть.

Франческо готовил ужин. Жена закричала из комнаты, чтобы он уходил скорее, потому что она заболела. «Gavoccioli!» — кричала она. «Бубоны!» Требовала, чтобы он спасался, ведь всем было известно: для заболевшего нет надежды. Она умоляла его: «Уходи! Уходи сейчас же!»

В кухне было тихо. Грациана лежала в постели и вслушивалась в молчание, отделявшее ее от мужа. Вскоре до нее донеслось звяканье горшков и сковородок — Франческо пытался заглушить свой плач. Так продолжалось несколько минут, потом по коридору зазвучали шаги Франческо. Грациана закричала, стала проклинать его, просила не входить, но муж уже стоял в дверях с подносом — принес ей пасту и немного вина.

— Тебе полегчает от еды, съешь хоть немножко, — произнес Франческо.

Он вошел, поставил поднос у кровати и присел рядом. А потом склонился, чтобы поцеловать.

Грациана дернулась в сторону. В первый и единственный раз в жизни попыталась она отказать мужу, но кузнец был силен — обхватив жену, поцелуями заглушил все протесты и возражения. Она догадалась, что сопротивляться бесполезно, и, секунду помешкав, ответила на поцелуй. Все было кончено.

В ту ночь они едва поели и тут же легли спать. В окно заглядывала полная луна.

— La luna ё tenera, — заметил Франческо. «Луна нежна».

Он закрыл глаза и крепче обнял жену. И, засыпая, Грациана видела его спокойное лицо.

А проснувшись поутру, опять увидела лицо мужа. Ее ужасно лихорадило, бросало в пот и трясло.

— Посмотри, — нежно промолвил он. — У тебя на коже появились темные пятна.

Грациана стала всхлипывать, но Франческо с улыбкой погладил ее по голове.

— Не плачь! На это нет у нас времени. Давай любить друг друга, пока еще можем.

И в тот же вечер Грациане стало совсем худо. Три следующих дня они лежали вместе.

Целых три дня Грациана умирала ужасной смертью у него на руках, а он рассказывал ей сказки о лебедях, чудесах и великой любви. На третью ночь с начала болезни, ровно в полночь, Франческо проснулся от хриплого, тяжелого дыхания жены. Она посмотрела на него.

— Вот и все. А он ответил:

— Скоро увидимся.

В последний раз поцеловал Франческо Грациану, всей грудью глубоко вдохнул ее последний вздох.

— Ti amo, — сказала она. — Люблю тебя.

Когда она скончалась, Франческо снял с ее пальца обручальное кольцо. Теперь он тоже был очень болен, но заставил себя подняться с кровати. Он едва стоял на ногах, корчился от рвотных позывов и жара, однако сумел дойти до кузницы. Оставалось доделать последнее.

Он развел огонь в своем горне. Расплавил оба обручальных кольца, свое и Грацианы, и вылил в форму для наконечника стрелы. Готовый наконечник насадил на древко. Осмотрел стрелу по всей длине, убедился, что она прямая и надежная, как все, что делал он прежде.

Франческо снял со стены арбалет. Он остался от отца, великого стрелка, погибшего в битве, когда Франческо и его брат Бернардо были совсем маленькие. Арбалет этот, возвращенный в Фиренце сослуживцем отца, был единственным воспоминанием, оставшимся Франческо от родителя.

Кузнец вернулся в спальню, к телу Грацианы, и просунул арбалет со стрелой в открытое окно. Уже светало; он окликнул проходившего мальчишку и попросил передать весточку брату, что жил на другом конце города. Через час Бернардо объявился у окна спальни.

Франческо умолял его не подходить ближе из боязни заразить.

И попросил лишь о последнем одолжении.

— Все, что угодно, — ответил Бернардо. — Я почту твою последнюю просьбу.

Франческо объяснил, чего хочет, и сел на кровати, лицом к окну.

Подавляя рыдания, Бернардо взял арбалет и натянул тетиву. Глубоко вздохнул, сосредоточился и мысленно попросил дух отца направить стрелу в цель. Потом спустил тетиву, и стрела полетела. Выстрел был точным, смерть — мгновенной.

Франческо упал на кровать, подле своей Грацианы, и стрела с наконечником из обручальных колец прочно вошла ему в сердце. Умер он, как жил, в любви. Вот так…

Едва Марианн Энгел закончила свой рассказ, я воскликнул:

— Ведь это так тоскливо, оба умерли от чумы! — Да уж, никто не смог бы обвинить меня в чрезмерном романтизме…

Сами догадайтесь, каким тоном Марианн Энгел заявила, что нет, история о любви не кажется ей тоскливой.

После ее ухода я рассмотрел эту историю под разными углами. То было донкихотство: старая Италия, жертвенность, преданность и обручальные кольца, пронзившие сердце лучшего и верного мужа. Проделав некоторое умственное усилие, я пришел к следующему выводу: смысл рассказа, возможно, не в том, что супруги скончались от омерзительной болезни, но в определенной трогательности поступков Франческо. Тем не менее, если бы это я готовил спагетти и услышал, как жена визжит от гигантских нарывов, тут же бросился бы вон из дома — только меня и видели.

Следующие несколько дней я ждал, когда же снова придет Марианн Энгел — мне не терпелось доложить ей, что Франческо был не совсем конченым придурком. Хотелось показать, что я расту как личность (выражаясь на клишированном психожаргоне), чтобы она тоже не отставала. Но так и не дождался и стал гадать, то ли ее снова призвали служить горгульям, то ли это я все испортил своими неромантичными комментариями. А потом мой отупевший мозг опять залихорадило: «испортил что»? Как же я позволил себе, хоть на секунду, вообразить, будто мы пара? Идиот!