Вообще укоренение штампа "жид-шпион", возможно, произошло под влиянием польской литературы. Во всяком случае в отрывочных воспоминаниях Пушкина о встрече с В.К.

Кюхельбекером присутствуют оба компонента – польский и еврейский: "…вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. Вероятно, поляки? – сказал я хозяйке…

Я вышел взглянуть на них.

Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели, и с виду настоящий жид – я и принял его за жида, и неразлучные понятия жида и шпиона произвели во мне обыкновенное действие; я поворотился им спиною…"27 Что же касается тургеневского "Жида" (1846 г.), то, по меткому замечанию Д. Заславского, для еврейской красавицы русская литература делала исключение и посему шпиону Гиршелю Иван Сергеевич подарил красавицу-дочь Сарру.

Тимофей Николаевич Грановский (1813-1855), еще один младший современник Пушкина, опубликовал в журнале "Библиотека для чтения" статью "Судьбы еврейского народа (От падения Маккавев по нынешнее время)". Современность почти отсутствует в этой статье, хотя она рядом, она стучится в двери, она уже на пороге нового времени.

Историк Грановский выдвигает интересную версию откупа церквей на Украине. Но вот что говорится о еврейском народе: "Очень недавно сыны Израиля были среди нашей образованности несчастнее японских кожевников. Рассеянные по всем краям, без отечества, без политического быта, они не находили у других народов ни безопасного приюта, ни сочувствия своим страданиям. Церковь громила их своими проклятиями; народ их ненавидел, правительства презирали их и грабили; даже ученые, которые занимались их историей, разделяли их предубеждения и, казалось, искали в летописях этих несчастных изгнанников только новых причин ненависти и новых поводов к обвинению"28. Замечательно в этом отрывке полное отсутствие места действия и времени. По цензурным соображениям сцена отсутствует, создается впечатление вневременности происходящего, сравнение с японскими кожевниками отодвигает евреев на край известного нам мира, хотя в условиях России это сравнение можно было вполне заменить бесправием крепостного сословия. А каких ученых имел в виду Грановский? На русской почве – это историк В.Н. Татищев и Г.Р.

Державин.

Далее Грановский говорит о "чудной" истории народа, "который, утратив все условия отдельной народности, неизменно пронес через длинный ряд веков и переворотов свои религиозные верования, свой первобытный характер, свои предания о минувшем и надежды на будущее"29. Грановский прослеживает историю евреев с древнейших времен. Ему известно о существовании еврейской колонии "Ка-ин-фу" в Китае или о таком малоизвестном факте, как обитание двух групп евреев – черных и белых – на Малабарском берегу.

С негодованием Грановский пишет о средневековых преследованиях евреев во времена крестовых походов или о жестокости Иоанна Безземельного или ханжестве Филиппа Красивого, ограбившего евреев и "подарившего" отнятую синагогу своему кучеру. С гневом и омерзением пишет Грановский о положении евреев в Польше. И именно здесь, с большим тактом, он выдвигает новую версию откупа церквей на Украине.

Грановский с надеждой смотрит на будущее еврейского народа.

Конечно, большая часть исследования молодого ученого представляет собой компиляцию из трудов историков Георга Бернгардта Деппинга и Жана Батиста Капфига, но в части освещения истории евреев Польши и России (включая историю франкистов) он вполне самостоятелен.

Занимаясь историей еврейского народа, Грановский и свою частную переписку наполнил библеизмами вроде обращения к сестре: "Я жду тебя как Евреи ожидают своего Мессию…"30 Одним из самых интересных современников А.С. Пушкина был князь Владимир Федорович Одоевский (1803-1869), философ, писатель, литературный критик, композитор, музыковед, ученый-химик, изобретатель, футуролог – фигура почти из эпохи итальянского Возрождения.

Один из последних Рюриковичей (по отцу), а по матери – сын бывшей крепостной крестьянки, он соединял в себе черты высокого аристократизма и истинной, не фальшивой, демократичности. А.Ф. Кони, познакомившись с ним в конце его трудовой и земной жизни (Владимир Федорович интересовался судебной реформой), оставил о нем восторженный очерк-воспоминание: "Вооруженный всесторонним знанием, оживленным жадностью пытливого ума, Одоевский всю жизнь стремился к правде, чтобы служить ей, а ею – людям. Отсюда его ненависть к житейской и научной лжи, в чем бы она ни проявлялась; отсюда его отзывчивость к нуждам и бедствиям людей и понимание их страданий; отсюда его бедность и сравнительно скромное служебное положение…"31 В нашу задачу не входит дать полную или даже только общую характеристику творчества писателя. Нас интересует весьма узкая тема: Одоевский и еврейство.

До 50-х годов по своим политическим и философским взглядам Одоевский был близок к славянофилам, хотя систематически с ними не сотрудничал. Его ближайшими друзьями были Иван Аксаков и Владимир Соллогуб. Деятелей демократического лагеря смущал его титул. Печально известен факт, когда Н.А. Некрасов вывел карикатурный образ Одоевского в стихотворении "Филантроп" (1846), где поставил под сомнение доброту и отзывчивость князя. Впоследствии Некрасов отрицал, что Одоевский является прототипом его сатиры, но вряд ли искренне32.

В эпилоге лучшего своего произведения "Русские ночи" Одоевский распространяется насчет загнивания Запада и веры в будущее одной шестой части света: "Мы поставлены на рубеже двух миров: протекшего и будущего; мы новы и свежи; мы не причастны преступлениям старой Европы". Рюрикович задает риторический вопрос: "Религиозное чувство на Западе? – оно было бы давно уже забыто…" Вывод Одоевского категоричен: "Осмелимся же выговорить слово, которое, может быть, теперь многим покажется и через несколько времени – слишком простым: Запад гибнет!" (писано в 1838 г. – С. Д)33. В собственной сноске Одоевский с гордостью говорит, что в этих строках излагается вся теория славянофильства. Возможно, это была своего рода полемика со взглядами Петра Яковлевича Чаадаева. И действительно, в одном из писем к СП. Шевыреву, 17 ноября 1836 г. князь писал "о глупой статье П.Я.

Чаадаева". И ему очень жаль, что его "Дом Сумасшедших" не успел попасть в печать.

Ибо тогда, появившись в одно время с философическими письмами "Басманного философа", оно доказало бы правительству, "что на одного сумасшедшего есть тоже человек по крайней мере несумасшедший"34.

Но жизнь оказалась сложнее и Одоевскому пришлось многое переосмыслить после Восточной войны. Личное знакомство с "гнилым Западом" во время заграничных поездок, особенно участие его как русского делегата от Императорской публичной библиотеки в праздновании 100-летнего юбилея Фридриха Шиллера в 1859 г. в Веймаре, заставило Одоевского пересмотреть свои взгляды на смысл европейской цивилизации. С этой точки зрения громадный интерес представляет дневник Одоевского, опубликованный в "Литературном наследстве" и охватывающий последние годы жизни писателя (с 1859 и до кончины в феврале 1869 г.). Будучи сторонником освободительных реформ Александра II, Одоевский занял центристскую позицию, суть которой прекрасно выражена в строках Алексея Константиновича Толстого, одно время, кстати, работавшего под началом Владимира Федоровича:

Отсюда и слабость этого лагеря, не сумевшего предотвратить перехода правительства к репрессиям уже в конце 60-х годов. К "постепеновцам" примыкали великий князь Константин Николаевич, великая княгиня Елена Павловна, граф П.А.