Перетц и др.), характеризуют Н.П. Игнатьева как патологического лжеца. П.А.

Зайончковский называет его Ноздревым и Мюнхаузеном – не лучшая черта для министра!114 Статс-секретарь Перетц 16 ноября 1882 г. пишет: "…Шувалов смотрит на еврейский вопрос вообще благоразумно, то из этого я вывожу, что Толстой, с своей стороны, не желает чуть не поголовного истребления евреев, как предлагал Игнатьев и как желали бы и теперь многие"115.

Другой Игнатьев – Павел Николаевич (1870-1945), сын реакционного министра внутренних дел (двоюродный брат Алексея Алексеевича) – был человеком либеральных взглядов и, находясь с 9 января 1915 по 27 декабря 1916 г. на посту министра просвещения, проводил филосемитскую политику: ему удалось пробить брешь в пресловутой процентной норме. В частности, он разрешил открыть целую сеть еврейских частных гимназий. Наконец, им был утвержден устав первого еврейского высшего учебного заведения – частного политехнического института в Екатеринославе. Психоневрологический институт, насчитывавший в своем составе несколько тысяч (!) еврейских студентов, получил статус высшего учебного заведения лишь благодаря усилиям министра. Павел Николаевич усиленно работал над отменой процентной нормы, вроде вторичного ее применения при переходе еврейских мальчиков из подготовительного класса в первый. Вообще за короткое время он проявил недюжинную энергию в борьбе с реальным антисемитизмом в системе образования. Естественно, правые круги поспешили избавиться от либерального министра. В высшей степени хвалебная статья в честь Павла Николаевича появилась в журнале "Еврейский студент" № 26 в феврале 1917 г., уже после отставки Игнатьева. Арестованный местной ЧК в сентябре 1918 г. в Кисловодске, он был освобожден по категорическому требованию Кисловодского совета, где оказались люди, знавшие о его неустанной работе на ниве просвещения. Не пропал Павел Николаевич и в эмиграции. Труженик (трудовая деятельность будущего министра началась с создания знаменитого завода в Гусь-Хрустальном), он поначалу возглавлял заграничную организацию русского Красного Креста, а затем вместе со своей женой, бывшей фрейлиной, урожденной княжной Натальей Николаевной Мещерской, занимался фермерством в Англии и Канаде. В некрологе о нем сказано: «Трагедия графа П.Н. Игнатьева – а вместе с тем трагедия России – заключалась в том, что созидательная "органическая" работа, к которой его так влекло, столь часто натыкалась на почти непреодолимые препятствия»116.

Алексей Алексеевич Игнатьев, с которого мы начали рассказ о семье Игнатьевых, был профессиональным военным, получил блестящее образование в Пажеском корпусе и Академии Генерального штаба. Человек незаурядный, он вошел в конфликт с обществом, когда женился на замечательной балерине Наташе Трухановой, блестящей исполнительнице еврейского танца Саломеи на музыку Р. Штрауса: "В Париже очень понравилась Наташа Труханова -…артистка с большим темпераментом. Она танцевала полуобнаженная…"117 В 1912-1917 гг. он занимал должность военного агента России во Франции и, надо сказать, что все средства, положенные на его имя русским правительством, были им к общему негодованию эмигрантов переданы советскому правительству. Сам же граф и балерина кормились, выращивая шампиньоны. Такова была честность старого офицера.

А к еврейству у графа Алексея Алексеевича всегда был интерес. Чего стоит, например, выбор им темы для сочинения при поступлении в Академию – "Помни день субботний" ("…я соблазнился желанием применить Моисееву заповедь к действительным потребностям человека в отдыхе в современной обстановке") 118. В поисках интеллигентой среды он пытался дружить с еврейским семейством Киршбаумов. В этом киевском еврейском доме собирались музыканты и писатели. Игнатьев честно пишет, что из этого ничего не получилось – его белая фуражка и шпага делали его чужим в этой среде. О евреях и еврействе он пишет свободно, без оглядки, не испытывая неловкости, отмечая и отрицательные еврейские типы (Николай Рафалович, Жак Гинзбург и т. д.), и наоборот, восхищаясь другими – храбрецом Беллом, во главе бригады брошенным на спасение Италии, полковником М.Д. Грулевым (автором книги "Генерал-еврей" и кандидатом на пост военного министра), командиром Псковского полка в Японскую войну и многими другими. Собственно, Игнатьев не испытывает неловкости, как большинство пишущих на эту тему. Вообще он начисто лишен ксенофобии и в каждом народе ищет и находит симпатичные черты – у шведов, финнов, датчан, французов… Исключение – немцы, но это и понятно. Никто, скажем, с такой убедительностью в советской литературе не писал о деле Дрейфуса. Позиция Игнатьева ясна, он на стороне невинно осужденного еврея, но откровенно пишет о том, что всесильные масоны способствовали освобождению собрата. Никакой мистики, никакого преувеличения, никакого насилия над фактами, приспособления мифа для объяснения катастрофы. И безусловное чувство юмора, не изменявшее автору. Такова история с похоронами старого кантониста Александра Ивановича Ошанского, унтер-офицера Кавалергардского полка. Вспомним историю отчисления инвалидов еврейского происхождения из дворцовой команды согласно именному указу Николая II. Но жизнь сложнее. Александр Иванович был отменным печником. При нем печи в казармах не дымили – вещь необходимая в быту, и в обход всех правил и законов его держали в полку, давая мундир, звания, медали и отличия за сверхсрочную "беспорочную" службу. И сыновья были пристроены к делу, тоже сверхсрочниками: один – трубач, другой – писарь, третий – портной. Случайно в день похорон заслуженного солдата дежурным по полку был молодой Игнатьев. Вскоре к полковым воротам стали подъезжать роскошные кареты и сани, из которых выходила элита буржуазного петербургского общества – весь еврейский Петербург: выяснилось, что печник по совместительству был главой еврейской общины. Вместе с тем воинский устав требовал, чтобы на похоронах любого кавалергарда вне зависимости от чина (вероисповедание не упоминалось) присутствовали в полной парадной форме все бывшие командиры полка. У гроба старого служаки встретился христианский аристократический военный мир и еврейский торговый и финансовый. После речи раввина гроб старого кантониста подняли шесть бывших командиров полков… Стоит перечитать эту волшебную сказку, чтобы оценить добрый юмор бывшего кавалергарда119.

А вот речь генерал-лейтенанта А.А. Игнатьева "Слово о Михоэлсе" на траурном митинге 16 января 1948 г. В этой речи и преклонение перед Библией, и перед великим мастером, есть и новое прочтение Пушкина и, безусловно, гражданское мужество, проявить которое в России всегда было сложнее, чем воинское:

Восстает передо мной впервые в жизни образ не ветхозаветного библейского пророка, вдохновившего великого писателя на одно из лучших его творений, а образ современного, ушедшего от нас, и, увы, навеки, мыслителя, мастера слова и друга человечества Соломона Михоэлса.

Пушкина пленила та уходящая вглубь веков еврейская культура, которая дала нам в наши дни этого достойного наследника мудрых мыслителей, выходивших с незапамятных времен из среды еврейского народа. Впрочем, они принадлежали не ему, а всему человечеству, и потерю Михоэлса оплакивает не один еврейский народ, а все гордившиеся им народы Советского Союза и его зарубежные друзья и единомышленники… Они потеряли в нем солнце, светившее и согревавшее не самого себя, а всех окружающих…"120 Самый прославленный военачальник России – А.В. Суворов, по-видимому, относился к евреям благожелательно, особенно это проявилось на юге, где главнокомандующим был Потемкин, известный своим негативным отношением к евреям. Так, при взятии Измаила 135 евреев "прибегнули к покровительству Суворова"121. У А.В. Суворова была обширная переписка с П.И. Турчаниновым, в то время правителем канцелярии Г.А.