Возвращаясь к Каразину, укажем, что в соответствии с инструкцией, полученной действующими войсками от Русского географического общества, он принял участие в ряде научных экспедиций. В 1870 г., в связи с ухудшением здоровья, после нескольких ранений Николай Николаевич вторично выходит в отставку в чине капитана и поселяется в Петербурге. В конце 1871 г. почти одновременно с этим он выступил в качестве беллетриста в журнале "Дело" романом "На далеких окраинах" и во "Всемирной иллюстрации" серией рисунков о Средней Азии. А.К. Лебедев, сравнивая работы Верещагина и Каразина, отдает полное предпочтение первому. При всей остроте и броскости в профессиональном смысле Каразин уступает ученику Жерома. С другой стороны, Лебедев указывает на колониальный характер творчества Каразина, который главный интерес видит в передаче жутких, кровавых сцен. Будто бы в них нет и следа гуманизма Верещагина. Это, конечно же, преувеличение. Скажем, рисунок "Казнь преступников в Бухаре" можно трактовать как протест против изуверства, а не любование жестокостью Востока. Сам же Каразин писал об изуверстве мусульманских владык: "Не проходит ни одного базарного дня, чтобы на площадях, присутственных местах, отведенных для убоя скота, кровь несчастных, провинившихся перед шариатом, не смешивалась бы с кровью волов и баранов"205. Одна из лучших работ Каразина – исполненная тушью "Молитва в степи" (1882 г., Куйбышевский краеведческий музей), где именно "гуманистические" чувства охватывают зрителя, желающего присоединиться к одинокой фигуре молящегося… Во всяком случае, как иллюстратор Каразин достиг признания. Руководители многотомной серии "Живописная Россия", предпринятой исключительно энтузиазмом и под редакцией Семенова-Тянь-Шанского и вышедшей в издательстве Маврикия Осиповича Вольфа, предложили ему принять участие в ее иллюстрировании. Том, посвященный Средней Азии, почти единолично проиллюстрирован им. Впоследствии Каразин принял участие еще в нескольких экспедициях в Туркестан, каждый раз это давало толчок его творчеству. Александр Бенуа, художник диаметрально противоположного направления, заметил Каразина и дал его описание на одном из акварельных вечеров в Академии: «На другом углу, сочно посасывая сигару и при этом непрерывно рассказывая про свои баснословные похождения, "русский Гюстав Доре" – Н.Н. Каразин набрасывал черной тушью и белилами то тянувшиеся по степи караваны, то тройку, мчавшуюся по занесенному снегом лесу…»206 Как видим, в тексте титул "Русский Доре" звучит не иронически.
Что же касается литературного творчества, то его преимущество перед Верещагиным очевидно. (Я сравнил бы пару Верещагин – Каразин с парой Волошин – Богаевский, где очевидно превосходство каждого в своей области.) В довоенные времена, когда советская критика называла иногда вещи своими именами, Каразин считался самым талантливым писателем колониального жанра. Каразин изображал купцов, предпринимателей, аферистов, искателей приключений, хлынувших в Среднюю Азию вслед за победоносными войсками Кауфмана. Их влекла легкая добыча.
Приключенческая литература, изобилующая мелодраматическими эпизодами в духе Брет-Гарта, неизменно привлекала подросткового читателя. Его повести, написанные специально для детей, не потеряли своего значения до сих пор, вроде книги "Андрон Голован" о приключениях мальчика в Сибирской тайге. До революции Каразин многократно переиздавался. Его собрание сочинений в 20 книгах (12 томов) вышло в Сойкинском издательстве в 1905 г. как приложение к журналу "Природа и люди". Николай Николаевич Каразин скончался 6 декабря 1908 г. Его популярность как художника пострадала в результате деятельности модернистов на рубеже веков. Но все же за год до смерти, в конце 1907 г., на заседании совета Академии художеств по предложению А.И. Куинджи "за известность на художественном поприще" Н.Н.
Каразину было присвоено почетное звание академика.
Неизменными персонажами повестей и романов туркестанского цикла являются евреи – стяжатели и жулики. По правде говоря, они ничем не хуже господ Колупаевых и Разуваевых, с небольшой, но существенной разницей – в русской литературе, кроме вышеозначенных типажей, существуют Добросердовы и Миловановы, а герои-евреи остаются в своем непривлекательном виде в одиночестве. Русская литература проявляла удивительное единодушие в изображение евреев, что и отметили в свое время В. Львов-Рогачевский и Д. Заславский. Андрей Соболь так определил изображение еврея в отечественной беллетристике: трафаретный. И, конечно, Каразин не исключение. В романе "С севера на юг" (иногда эту вещь называют повестью) дано яркое изображение природы по пути перелета журавлей от Осташковых болот до Нила. Повесть в свое время была популярна. Один из ее героев – Абрам Моисеевич Мандельберг. Но так он назывался по-письменному, а "завсегда" его кликали Абрамка или запросто "жидюга-кавалер". По известному штампу Абрам имеет карикатурную внешность: роста самого малого, бегающие глаза и нос с горбинкой, борода (признак мужчины) отсутствует. Одет опереточно: зимой и летом в одном и том же ватном триковом пальто; шею всегда обматывал платком – очень боялся простуды. Разговор – скороговоркою и всегда держит собеседника за полу или рукав.
От страха быть ограбленным – держал пистолет, но, увы, неисправный, и трех собак.
Как попал в Казалинск Абрам Моисеевич? Оказывается, служил флейтистом в батальоне, который брал Ташкент. Дослужился до бессрочного и с этою бессрочно отпускной командой дотащился до Казалы. Команда ожидала в Казалах три месяца – вот нашему герою приглянулось это место и записался он в мещане сего града. Были у него два товарища, земляки из Гродно. Уговаривали они Абрамку идти домой: "Мало тебе? – говорил Мордко Бекштейн. – Две тысячи есть, чего ж тебе еще?
Приедем, купцами будем!" "Здесь помрешь, увидишь – помрешь!" – предсказывал Исаак Пуц. Но у героя голубая мечта – вернуться в Гродно королем: "Ты приедешь в Гродно и будешь только Исаак Пуц. Год пройдет, два пройдут – и все вы будете Мордко с Исааком. Я здесь остаюсь Абрамка, а приеду в Гродно… не скоро, может быть, приеду, но приеду…
Увидите тогда, кто такой приедет в Гродно вместо Абрамки Мандельберга".
Осуществляя план обогащения, Абрамка втерся в доверие к владельцу мельницы и хитростью приобрел у него ветряк. И хотя прежний хозяин жаловался, но документы были оформлены правильно. И вот что интересно. У прежнего владельца ветряк работал плохо, а у еврея – на славу: "И ловко же он эту мельницу перестроил. У другого, например, не силен ветерок, чуть-чуть ветряки помахивают, а то и просто стоят, а у него словно в бурю работают, так и свистит под жерновами". В тот год был богатый урожай, киргизы и поселенцы навезли горы зерна, и загреб Абрам Моисеевич деньгу немалую. Да вот еще что задумал он: перестал с киргизов деньги брать за помол, все в счет на книгу записал, а уж месяцев через семь, когда скотина подешевела, а деньги подорожали, все долги аульные собрал натурою еврей: пасся скот у тех же киргизов, но только с его тавром. Еще бы год-два, и был Абрам Моисеевич богатым человеком, но в повестях Каразина стяжатели не становятся богатыми. Прошла по степи болезнь "джюг" (падеж скота) и не стала разбирать, где чье тавро стоит. Приуныл было Абрам Моисеевич, но вскоре оправился. Энергии ему не занимать: «Всего не перечтешь, за что только не брался "кавалер-жидюга". Всюду его видели: и на базаре, и на рыбалках, и при казенных подрядах, и питейные заведения держал он, и все ему везде удавалось, со всего снимал пенку, да и не мало". Все думали, что он разбогател неимоверно, даже градоначальник думал, что за сотню тысяч перевалило у Абрамки. Но он энергично отнекивался. "Все врал, надо полагать". Жители Казалинска чувствовали, что Абрамка готов сорваться с места всегда и вернуться в Гродно. А какая же "голубая мечта" была у Мандельберга? Сам же Абрам Моисеевич так о себе думал: "Вот этот год доживу до теплого времени, значит весны, и довольно. Все продаю да сдаю – и домой. Лета мои уходят, вот говорят люди, что стареть начинаю, надо о жене да детях подумать". И представилось тут "жидюге", как он в Гродно приедет с капиталом, как посватает себе Руфь или Сарру какую-нибудь, хорошую, красивую, и с капиталом тоже, как пойдут у него эти разные – Абрамки, Срулики, Исачки, и все будут около него вертеться, а он им носы утирать будет, учить уму-разуму, чтобы после, когда подрастут, так же, как отец, деньгу наживать умели»207. Но ему не дано было осуществить свою мечту: вернуться на родину и народить маленьких Разуваевых Моисеева закона: жажда наживы цепкой рукой держит "жидюгу" в богоспасаемом Казалинске – круглая сумма никак не округляется, и ненасытный раб приобретения навечно погребен в Туркестане.
