В использовании самых общих, обычных предметов потребления вместо весьма эзотерических визуальных кодов (как это было у Поллока) или противопоставлений (как это делал Серрано), Кунс поднимает вопросы, над которыми задумываются люди на улице, нежели Конгрессмены и Критики. Столь же ушлый, как и Макларен, он успешно выбирает свои символы и свою аудиторию. Аудитория, которая не может позволить себе роскошь бежать от искусства, но предпочитает бежать в искусство. Искусство повседневной жизни, знакомое каждому. Вселенная в сознании заново изобретена человеком, обладающем личностным восприятием предметов, жизни, реальности, тянущем.
Фото: Джефф Кунс и Чиччолина «Джефф в положении Адама» (1990 год)
Возможно самая знаменитая работа Кунса — «Один мяч в совершенном равновесии резервуара», она состоит из баскетбольного мяча, плавающего в плексигласовом резервуаре, заполненном чем-то похожим на воду. (Хотя если это вода, я не понимаю, как он добился того, что мяч не плавает на поверхности). Не столь экспрессивный, как «Описанный Христос», образ, но вместе с тем прекрасный и странный. И, в конце концов, Реальность, опосредованная технологическими процессами, несовершенна без статичного мяча, замедленная кинопленка, спровоцированный комментарий или анализ — академическая индустрия обслуживания. Его роль в мире. Неподвижный мяч — приглашение каталогизатору, арт-критику, эксперту, очкарику-постмодернисту, равняющемуся на Ролана Барта. Зрителю.
Эффективной демократизацией искусства Кунс повышает важность аудитории, нивелирует исторические допущения и раздражает зануд от искусства, к тому же, следует примеру Уорхола и Бойса — создает самого себя — Личность и солидный банковский счет. Как я уже говорил, Яппи-арт.
По правде, Кунс столь же радикально изменил многое в восприятии, как и итальянская софт-порно модель Чиччолина (известная также как Илона Сталлер) в политике. Неудивительно, что Кунс снимает фильм с пин-ап порно-стар, членом итальянского парламента [позже они поженились — и развелись]. «Сделано в Раю» — первый главный арт-фильм 90-х. «Мы с Илоной рождены друг для друга. Она — медиа-женщина, я — медиа-мужчина. Мы — современные Адам и Ева». Ухмылка на лице белой керамической статуэтки Майкла Джексона. Розовая Пантера покачивается между грудей клубничной блондинистой телки. Очень остроумно. Люблю шутки.
Кунс изъял искусство из уорхоловского супермаркета или кухни и перенес его на ТВ. Изобразительное искусство лишь на пятьдесят лет позади писательства.
Кунс стал знаменитостью потому, что как и Уорхол, он оказался в нужное время в нужном месте и, как трехмерный экспрессионист, он действительно оставил объяснения за пределами упаковки. В 1986 году он попал к могущественной Айлине Соннабенд (прославившей Раушенберга, Гилберта и Джорджа). Как и уолл-стритовский мудрец Кунс, она знала счет деньгам. Это Соннабенд, а не Трамп, сказала: «Я беру молодых и дешевых художников, и делаю из них знаменитых и дорогих».
Дилеры — божества Нью-Йорка, неважно, насколько они неотесанны. Как сказал Оскар Уайльд — они знают всему цену и ничему — ценность. Покупка-продажа, движения, публикации, хлам, моющее средство. Экран мигает, брокеры в панике. «Нео-гео упал на 25 пунктов, Айлли, детка!» «Дерьмо. Продавай сейчас же, пойди, подбери на лифте какого-нибудь парнишку и скажи ему — пусть самовыразится кровью в шахте лифта. Назовем это нео-плазма-концепт — что-нибудь там еще, и выброси ты эту гребанную дохлую собаку».
Артистический мир Нью-Йорка, как архитектура, чистый капитализм в своих непристойности и совершенстве. Полотна могут из ничего не стоящих превратиться в 15 миллионные ценности за десять лет — как ты можешь не иметь успеха с таким количеством денег, липнущих здесь к такому количеству безмозглых костюмов? Дилер Иван Карп, один из старейшин на этой сцене, до сих пор не может поверить в свою удачу, он работает с Уорхолом, Кунсом и Джонсом с конца пятидесятых. В ноябре 1988 года «Фальстарт» Джаспера Джонса, проданный в свое время самим Джонсом за 3 000 долларов, был продан на аукционе за 15 500 000 долларов.
Один из новых дилеров здесь — Ларри Гагозьян, партнер старого агента Уорхола Лео Кастелли. Гагозьян — прекрасный пример искусства 80-х в Америке. Он начинал в магазине постеров в Вествуде, Лос-Анджелес, и где-то подобрал один из старых костюмов Йозефа Бойса. Отчасти в шутку, он вывесил его в витрине магазина, оценив в 1000 долларов. Костюм был продан и он понял, что это стоящее дело. Сейчас он присоединился к ряду отчасти финансистов (15 вокруг стола), отчасти дилеров/коллекционеров, как Эшер Эдельман — один из самых богатых людей на Манхэттене. Цена на предмет такова, какую готов заплатить покупатель. Разве Искусство не удивительная вещь?
После первой выставки при поддержке Соннабенд, большая часть работ Кунса отправилась в Лондон, ее скупили — безо всякой иронии — Саатчи. Кунс держал язык за зубами и остался при 5 миллионах долларов. Пост-яппизм, цена Кунса на рынке резко упала. Счастливо оставаться.
Мне кажется, что язык искусства — молчание. То, что когда-то было действием, давало выход чувствам, и в других обстоятельствах должно навсегда остаться безмолвным в обычных линейных выражениях, исчезло, как Нью-Йорк… в самом себе. Пропало в пустых полотнах академий, унылых взглядах прыщавых юнцов в «экзистенциальных» свитерах и сводах японских банков. Описываемое только старым языком: соперник, враг, возлюбленный. Слова.
Язык искусства был уничтожен Дюшампом. Последующие поиски нового языка — нечто вроде захватывающего приключения в поисках того, что Остин Спэйр назвал «Алфавитом желания» — вызвано смятением и претенциозностью. Больше отчуждения и, для кого-то, больше денег. Теперь настало время поисков конца, мир искусства должен быть уничтожен и затем воссоздан заново, обретя новый язык.
Вместо продолжающегося пустого использования обыденного хлама (если я увижу еще одну гнилую деревяшку и телевизор, установленные Именно Так в галерее, меня стошнит), бессмысленное политическое тявканье, утомительная мода на непонятность — все это впиталось в культуру — хотел бы я увидеть, чтобы художники занялись тем, что писатели делают практически всегда — превратили искусство в полезное и значимое.
Большинство художников должны забыть о попытках отпускать язвительные комментарии по поводу мира искусства и навязшие в зубах заявления о флагах и политике. Им стоило бы задуматься о том, что следует бросить привычку изрыгать и сопоставлять образы реальности, в надежде создать видение «третьего уровня сознания» новой реальности, которую они диктуют своей аудитории и вернуться к непосредственному контакту и описанию своей собственной реальности (предположим, что несмотря на претенциозный артистический психованный лепет, они способны воспринимать хоть какую-то реальность, как таковую). Отображать свой опыт, свою жизнь, а не сосредотачиваться на масс-медиа и чужих жизнях.
Невзирая ни на какие теории, реальные люди все еще существуют. Они рождаются, они занимаются сексом, они борются, они мечтают, они плачут, они умирают. Благодаря таким реальным фокусным точкам и сохраняется наша Человечность, и наши личные наблюдения и чувства, испытанные в таких моментах, зачастую приводят к созданию резонирующего искусства. Искусства, способного выразить чувства, которые невозможно передать словами.
Когда человек сидел в пещере, лопал своего оленя, слова и рисунки были одним и тем же. Настоящей формой коммуникации (они объясняли людям, как нужно охотиться и выживать). Как литература, театр и кинематограф, живопись должна снова взять на себя роль транслятора мыслей, чувств, основанных на человеческом опыте. На таком фундаменте может быть создано великое искусство. Искусство, которое не нужно объяснять словами. Искусство, которое говорит на новом, собственном языке. Искусство, которое покончит с языком Контроля. («В начале было слово, и слово было Бог». Так уберите слово, полностью на время уберите Бога из уравнения, оставим ЛаВея с его церковным органом, и Серрано, бултыхающегося в собственной моче). Визуальный язык искусство столь же эмоциональный, как музыка, и точный, как написанное и устное слово. Представьте себе это.
