Фото: Стюарт Хоум
Разумеется, это был международный феномен. В. Вейл из Сан-Франциско в 1977 году начал выпускать «Search&Destroy», хотя сейчас, когда я это пишу, он уже переделал его в легкий, более глянцевый «Research» — одно из самых популярных изданий 80-х годов. В Кембридже (Массачусетс) работал Джек Стивенсон, присылавший мне свой превосходный «Pandemonium», в Швеции — К.М. фон Хаусвольфф и Ульрих Хиллбранд, издававшие «Raduim», во Франции, в Руане — Жан Пьер Турмей, который все еще выпускает буклеты и диски «Sordide Sentimental», правда, когда я спросил Жан Пьера, почему он это делает, я не понял, что он сказал.
В конце семидесятых фэнзинство, «OZ» и «I.T.» столкнулись с уорхоловским «Интервью», и мэйнстримовые СМИ изменились навсегда. Ник Логан поставил на ноги чахлый «N.M.E.», а затем решил начать издавать журнал, который, как он мне однажды сказал, собирался назвать «Rapid Eye», пока не узнал, что я издаю фэнзин с таким названием. Тогда он назвал его «The Face», журнал, который возвестил «стиль поздних 80-х», одержимый депрессией, ставший образцом для всех последующих журналов. «Андеграундная» пресса (я использую этот термин пренебрежительно, поскольку в ней нет ничего андеграундного) не должна сбиваться с толку простым Издательским Тщеславием.
Хотя каждый из нас, кому довелось редактировать и издавать журнал, был, без сомнения, тщеславен и громкоголосен, существование независимых, коммерческих изданий — социальная необходимость, важная для культурной и политической жизни общества. Сила и потенциальная привлекательность малого издательства не должна недооцениваться. В 1980 или 1981 году я популяризовал в музыкальной прессе грязный, сырой комикс, который мне прислали из Ньюкасла. Он назывался «VIZ». «От маленьких желудей…».
Я удивлялся тогда Перри и Тони Ди, и даже «VIZ» в конце 70-х, и до сих пор продолжаю удивляться. Почему люди решили назвать себя мейл-артистами и рассылают хлам нескольким сотням других мейл-артистов, когда за те же деньги они могли бы продавать или раздавать несколько сотен или тысяч фэнзинов людям на улицах?
Хотя мейл-арт якобы существует для того, чтобы, каким-то образом, изменить или избежать традиционного Мира Искусства, и претендует на то, чтобы быть средством общения и социально значимым явлением, занимающиеся им все еще предпочитают элемент исключительности, предпочитают контекст искусства, а не популярной культуры, в то же время стеная, что Искусство стало таким элитарным и буржуазным. В то время, как мейл-артисты рассылают открытки своим приятелям, независимая пресса выносит идеи на улицы.
(Или доносит их иным образом, когда разнообразные Монти Кэнтсины выкачивали свою кровь, чтобы продавать ее как произведение искусства, два человека из движения «Ploughshare» ворвались на территорию военного аэропорта Гринхэм-Коммон. Один из них вылил две бутылки собственной крови в кабину бомбардировщика, в то время как другой, разбил кувалдой пульт управления, нанеся убытков на 300 000 фунтов. Они были «Христианами», а не «Художниками», и сообщения об их акции не попали ни в национальные газеты, ни в модные журналы, а только лишь в независимую прессу).
Каков смысл в вызове в суд Мациунаса и последующем Манифесте «Флексуса», если все, что получилось в результате — это Бойс, болтающий с зайцем в художественной галерее, и Йоко, заколачивающая гвозди в стены?
«ОЧИСТИТЬ мир от буржуазной заразы, «интеллектуальной», профессиональной и коммерциализованной культуры, ОЧИСТИТЬ мир от мертвого искусства, имитации, ненастоящего искусства, абстрактного искусства, иллюзионистского искусства, математического искусства, «ОЧИСТИТЬ МИР ОТ «ЕВРОПЕАНИЗМА»».
Эксцентричный, неистовый план, я полагаю, должен был стать многозначительным. Отчасти он так же мог бы быть позаимствован из рекламы какого-нибудь Модного Тщеславного издателя Девятнадцатого Века. Читали ли когда-нибудь манифест более бесполезный и более игнорируемый самими авторами — художниками из «Флексуса»?
Пока Мациунас замысловатым языком пытается освободить искусство из добровольного заключения в гетто, члены Флексуса впадают в банальность, эксцентричность и закодированные виньетки Освобождения. Без формы, техники или расширения социальных функций современное Искусство уплывало, как дерьмо астронавта — холодное, бесполезное и отдаляющееся от людей в свое пустое священное многословие.
Стремление освободиться от «Европеанизма» — что, как я предполагаю, подразумевает традицию и деградацию — характерная черта многих американцев, и в Искусстве американцы пытаются освободиться от классических оков Парижа, Рима, Афин и Лондона всеми возможными способами, даже если эта «свобода» ничего не значит для освобождения личности. Закапанные полотна или облитый каркас — самая безопасная, самая самонадеянная версия анархии, или любая иная форма социальной реальности, и в любом случае очень мало значит для зрителя конца 20-го века, будет он «европеец» или кто угодно.
Джордж Мациунас, несомненно, был яркой, полной благих замыслов, личностью, но, что столь типично для американского авангардиста, был еще более убежден в том, что беспричинная иррациональность может заменить подлинную оригинальность, красоту и остроумие, чем даже его герой — Марсель Дюшамп, этим Мациунас более всего и запомнился в структуре Американского Искусства.
Он жил в Нью-Йорке на Вустер-стрит, и идея Мациунаса о революционном «небуржуазном» искусстве заключалась в том, чтобы покупать бесполезные вещицы в секонд-хэндах и помещать их в коробки или придумать для Флексуса сценарии таких событий, как свадьбы, похороны, разводы, которые, разумеется, должны быть любовно зафиксированы на кинопленке. По общим отзывам, Мациунас жил среди «интересных» обломков противогазов, коробок со стеклянными глазами и кроличьего помета. В его туалете, всякий раз, когда посетитель нажимал на кнопку смыва, раздавался маниакальный смех… и тому подобное.
Мациунас был слишком мягок, чтобы стать значительной фигурой, движущей силой в артистических джунглях Нью-Йорка, и поэтому его идеи и его самого использовали и критиковали еще менее оригинальные прихлебатели. Без какой бы то ни было активной саморекламы, именно Мациунас (профессиональный архитектор), открыл нью-йоркское СоХо (модное название, придуманное агентами по недвижимости для некогда сомнительного района «Юг Хьюстон-стрит») для артистического братства, превратив склады в дешевые студии и галереи, и вдобавок ко всем своим неприятностям, преследовался местными властями и подрядчиками (один из них так жестоко избил его, что он ослеп на один глаз), а другие, несколько лет спустя, предъявили права и изрядно разбогатели на новом, вздорожавшем имидже района.
Странный, обнищавший художник стал легкой добычей для коварной Йоко Оно, которая украла его идеи и, с помощью денег Джона Леннона и гарантированной известности, превратилась в международную знаменитость за счет чужой тяжелой работы. Оно, мечтавшая выжить Уорхола и занять его место лидера Нью-Йоркского авангарда, даже пыталась объявить себя некоронованной королевой «Движения Флексус», которое было основано Мациунасом, но серьезные художники и критики, к счастью, не восприняли это.
Меня поражает то, что многие люди, занимающиеся Искусством, мейл-артом или чем-либо еще, стремятся стать членами группы или, как они любят это называть, Движения (слово, подразумевающее, как политическое братство, так и прогресс).
Смотрящим в прошлое академикам и историкам искусства тоже нравится идея Движений, поскольку это существенно облегчает их работу. Процитирую фразу Граучо Маркса — я никогда не присоединюсь к клубу, который хочет видеть меня членом в своих рядах. Но я постоянно встречаю здесь, в Америке, и дома в Англии, людей, которые говорят мне, что были членами «Флексуса», точно членство в Движении является рекомендацией в предполагаемом радикальном андеграунде. На деле, сознательное присоединение к подобному Движению становится рамками, ограничивающими творчество личности. В рамках группы взгляды быстро становятся ограниченными. Как говорил Боб Блэк — они путают «похожесть с общностью». Вот почему сюрреалистам пришлось выставить вон Сальвадора Дали, вот почему Дебор откололся от леттристов, именно поэтому раскололся Ситуационистский Интернационал, поэтому Глену Мэтлоку пришлось уйти из группы. Вопреки нынешнему убеждению, феномен Панка — это вовсе не «движение». Как и эйсид-хаус, это стиль, свободный от манифестов.
