Злиться на Шарля было совершенно невозможно.
— Герцог, вы неисправимы и невыносимы! — Регина со смехом ударила его по руке.
— Будь я другим, вы сейчас в одиночестве страдали бы из-за выходки короля и отъезда Филиппа. А вы уже улыбаетесь и даже кокетливо хлопаете ресницами.
— Ах, ваша светлость, с вами даже не поспоришь, у вас на всё есть ответ. Что ж, раз вы такой всезнайка, то, наверное, сможете подсказать мне, какое платье надеть?
— Роскошное. Вы должны выглядеть вечером так, чтобы никто не смог вспомнить, в чём вы были утром. Роскошь, бьющая в глаза, и бесстыдство, перехлёстывающее через край. Оденетесь скромной провинциалкой — и можете смело прощаться с Парижем. Кстати, моя красавица, костюм для охоты вам помогал выбирать граф де Лорж, если мне память не изменяет?
— Можете не договаривать. Я уже поняла, к чему вы клоните. Будет справедливым, если платье к вечеру поможете примерить мне вы, так?
Майенн невинно улыбался. Но дождаться ответа Регины ему было не суждено. Мишель, паж Бюсси, теперь повсюду сопровождавший графиню, постучал в дверь.
— Ваше сиятельство, здесь секретарь кардинала Лотарингского с письмом к его светлости герцогу Майену.
— Какого чёрта здесь надо вашему духовнику? — недовольно заворчал Шарль.
У него появилось стойкое предчувствие, что сегодняшний вечер ему придётся провести в менее приятном обществе, чем великолепная графиня.
И предчувствие его не обмануло. Этьен Виара привёз письмо от кардинала, в котором тот настоятельно просил (а просьбы старшего Гиза всегда и всеми воспринимались как приказы) герцога Майенна срочно вернуться в Париж, ибо того требовали дела семьи. Бедный Шарль изменился в лице. Шанс занять место графа де Лоржа был безнадёжно упущен, ибо семейные дела Гизов были превыше всего, на этом и держался весь их коварный и всемогущий клан.
Регина, оставленная на попечение своего духовника и пажей, послала из окна отъезжающему в Париж Майенну воздушный поцелуй и вернулась к ворохам платьев и кружев, разбросанных по кровати и креслам. В очередной раз доверившись совету Шарля, она остановила свой выбор на роскошном платье из тёмно-зелёного бархата и золотой парчи, щедро украшенном жемчугом, с глубоким декольте, открывавшим хрупкие ключицы и полуобнажённую грудь. Из-под тяжёлого, громоздкого (особенно после мужского костюма) кринолина и нижних юбок, кружева которых стоили едва ли не больше самого платья, выглядывали краешки усыпанных речным жемчугом туфель, а если юбки "ненароком" приподнять чуть выше положенного, то видны были тёмно-зелёные с золотыми листьями чулки. Регина чуть больше обычного напудрилась и положила румян, чтобы не сильно отличаться от раскрашенных фрейлин, легкомысленно перекрестилась духами и в сопровождении Мишеля, не спускавшего с неё восторженных мальчишеских глаз, отправилась в знаменитый Большой зал графов Блуа, где король устраивал праздничный пир.
То, что предстало глазам Регины, навсегда врезалось в её память. Среди сказочных по своей красоте и богатству декораций большого зала, среди всего этого мрамора, позолоты, фарфора, картин, свечей и зеркал творилось настоящее безумие. Девушка в растерянности замерла, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Генрих III и его фавориты, разодетые в женские платья и обвешанные драгоценностями с головы до ног так, что это уже выходило за грань здравого смысла. Растрёпанные, полуголые девицы из Летучего эскадрона, переодетые в костюмы древнегреческих героев, рыцарей и охотников, и чьи наряды в большинстве своём уже валялись, разбросанные в почти художественном беспорядке, по лестницам и залам. Шарль, конечно, предупреждал её о том, что пиры в Блуа и Шенонсо сильно отличаются от балов и приёмов в Лувре. И Луи несколько раз упоминал в разговорах о буйных оргиях короля, но она, воспитанная среди урсулинок, при всём своём воображении даже представить себе не могла всего масштаба подобных праздников. И всей глубины и мерзости творящегося на них разврата. Чистая, наивная, влюблённая девочка в её душе содрогнулась от ужаса и отвращения. Регина даже не сразу сообразила, что мужская одежда на фрейлинах была явно не случайной. Уж больно хороша была она, видимо, в мужском колете и штанах, безо всяких корсетов и кринолинов. И король это не забыл, недаром главный стол украшал огромный запечённый кабан, скорей всего, именно тот, которого убил граф де Лорж. В кабаньей пасти лежал белоснежный цветок — Lilium Regale.
При виде этой издевательской выходки гордая графиня побледнела от гнева. Первое, что пришло ей в голову — немедленно повернуться и уйти прочь, вернуться домой и никогда больше не пачкать подол своего платья и свои туфли подобной мерзостью. Выйти замуж за Филиппа и уехать как можно дальше от этого зловонного змеиного гнезда под названием королевский двор. И она уже повернулась было спиной к дверям зала, но тихий голос Мишеля остановил её:
— Ваше сиятельство, неужели вы не видите, что его величество именно этого и добивается? Вы уйдёте и все эти недостойные люди смогут безнаказанно смеяться над вами.
Регина посмотрела в тёмные, умоляющие глаза мальчика, чертыхнулась и, надев надменную улыбку, гордо вплыла в зал.
Смех, пьяные выкрики и шутки на мгновение стихли и взоры всех пировавших обратились к прекрасной графине. На охоте она была похожа на очаровательного, шаловливого мальчишку-пажа и мужской наряд так подчёркивал изящество и гибкость её тела, что придворные красавицы от злости рвали кружева на своих платьях. А сейчас, посреди этого вертепа, задавшегося целью высмеять её, она походила на древних легендарных королев, недосягаемых в своей безупречности и благородстве. Золотая парча платья и изумрудная тиара на высоко уложенных волосах лишь подчёркивали горделивую царственность её осанки.
Регина обвела присутствующих рассеянным взглядом из-под полуопущенных ресниц. Но это был не скромно потупленный взор, о нет, напротив, ресницы подрагивали так, словно всё окружавшее графиню не достойно было открытого взгляда этих волшебных серых глаз. Графиня чуть помедлила с почтительным реверансом королю. Совсем чуть-чуть, на самой грани между дозволенным этикетом и дерзостью. Робкая и бесцветная набожная королева, которую Генрих по какой-то одному ему ведомой прихоти потащил за собой в Блуа, бросила на графиню испуганный взгляд беспомощного затравленного зверька. Если графиня, которую так хотели выставить на посмешище, была настоящей королевой, то супруга короля казалась здесь случайно забредшей чужестранкой, готовой вот-вот заплакать от стыда и безнадёжности своего положения. Но Регину сейчас меньше всего заботили проблемы и переживания королевы, ибо будучи сильной и уверенной в себе особой, она редко сочувствовала слабым и жалким созданиям, особенно таким запуганным, некрасивым и безвольным, как Луиза де Водемон.
Итак, Регина приветствовала королевскую чету и, решив, что минимум почтения был ею оказан, решительно направилась к герцогу Анжуйскому, отчаянно жестикулировавшему, чтобы привлечь её внимание. Но едва увидев его, она поняла, что на защиту этого поклонника ей на сегодня уже не придётся рассчитывать — Франсуа был безбожно пьян. Впрочем, почти все в этом зале были ничуть его не трезвее. Глядя на развязное поведение "Летучего эскадрона" и королевских миньонов, нетрудно было представить себе, что здесь будет твориться через два часа, если уже сейчас Фоссеза и девицы д'Астрэ так расстегнули тесные колеты, видимо, заимствованные у своих любовников, что их груди бесстыдно вываливались наружу, а миньоны, обрядившиеся в женские платья, самым отвратным образом задирали юбки и сопровождали это плоскими шутками из солдафонского арсенала. Но она держалась так, как будто стояла на большом валуне посреди моря грязи и нечистот, которые не могли ни коснуться края её туфель, не испачкать одежд. Всё происходящее не могло её задеть, ибо она была даже не выше всего этого — её мир был за пределами окружающего бардака.
И это-то её невозмутимое спокойствие и королевское достоинство, с которым она держалась, заставили Генриха III окончательно потерять рассудок. Он начал что-то бурно обсуждать со своими захмелевшими миньонами.
