— Её Светлость герцогиня Монпасье упомянула, что Ваше Сиятельство без должного уважения относится к католической церкви, — приступил к щекотливому разговору иезуит.

— О! Ну почему сразу к католической церкви? Уверяю вас, святой отец, что я не являюсь тайной протестанткой.

— Вы не ходите к мессе?

— Это вопрос? А то звучит как обвинение. Я хожу к мессе. Ну, может, не так часто, как принято. Но виной всему не моя ересь, а обычная рассеянность, — Регина мило улыбалась и виновато хлопала ресницами.

— Лишь бы молитвы, которые вы произносите, шли от чистого сердца. Одно искреннее обращение к Богу, я думаю, значит гораздо больше, чем посещения церкви ради того, чтобы передать записку над чашей со святой водой…

-..или придти на исповедь с целью соблазнения священника, — продолжила графиня, — вы ведь это хотели сказать? Я вижу, святой отец, что вы тоже впадаете в ересь. Не для того ли, чтобы обвинить потом меня?

— Ваше Сиятельство по какой-то неведомой мне причине не питает доверия к духовным лицам.

— Есть такое. Ничего не могу с этим поделать.

— Но вы исповедуете католическую веру?

— Да. Можете быть спокойны.

— Мне стало известно, что у вас нет духовника.

— По приезде в Париж я действительно осталась без духовного наставника, — печальный вздох, — но не могла же я лишить обитель урсулинок их священника. А в Париже меня закружила новая, совершенно незнакомая мне жизнь, новые друзья, новые впечатления и…

— …и для исповеди и мессы не осталось времени.

— Возможно, просто я не нашла ещё человека, через которого я хотела бы обратиться к Богу и которому могла бы открыть свою душу. Или вы не согласны с тем, что в подобных вопросах нужно прислушаться в первую очередь к своему сердцу? Что, как не моя избирательность и серьёзность в выборе своего духовного наставника, подтверждает искренность и чистоту моей веры? Ибо я верую не потому, что так делают все, а потому, что это нужно моей душе?

— Ваше Сиятельство сейчас говорит об очень серьёзных вещах. О том, о чём большинство людей старается даже не думать. Что может помешать мне признать вас еретичкой и довести своё мнение до высшего духовенства?

— Моё доверие к вам. И то, что вы не считаете меня законченной еретичкой, заслуживающей костёр.

— То есть мне Ваше Сиятельство доверяет?

— Мы ведь сейчас говорим о моей вере и я открываю перед вами свою душу. Разве не налагает это на вас определённых обязанностей?

— Ваше Сиятельство имеет в виду обязанности духовника?

— А разве не для этого вы пришли? Видите ли, святой отец, до вас герцогиня де Монпасье никогда не присылала ко мне священников с утра пораньше. Да и в полдень тоже. Вообще не присылала. Видимо, вы сумели произвести на неё впечатление и она решила доверить вашему попечению мою бессмертную душу.

— Я не знаю, как относиться к вашим словам, Ваше Сиятельство. Ваш голос полон кокетства, ваша улыбка лукава, но ваши глаза чище ангельских крыльев. И я не могу понять, смеётесь ли вы сейчас надо мной и моей верой, или прячете за легкомысленным кокетством страх и боль.

Слова, произнесённые мягким и вкрадчивым голосом, тем не менее заставили Регину резко вздёрнуть подбородок:

— Поосторожнее в своих суждениях, святой отец. В доме графа де Бюсси не стоит произносить слово "страх". И, кроме того, не нужно приписывать мне того, что я смеюсь над чьей-либо верой. Иначе я могу подумать, что вы всё же решили поставить на мне клеймо еретички!

— Прошу простить меня, если чем-то обидел Ваше Сиятельство, — Этьен смиренно опустил глаза, — у меня и в мыслях такого не было. Просто я хочу, чтобы вы были столь же откровенны со мной, сколь и я с вами. Если, конечно, вы желаете, чтобы я был вашим духовным отцом.

— Ну, для моего отца вы слишком молоды, — усмехнулась Регина, — а вот для духовника в самый раз. Что касается откровенности… думаю, вы можете на неё рассчитывать.

Самое смешное заключалось в том, что Регина и в самом деле была в равной степени откровенна с Этьеном, как и он с ней. То есть ровно наполовину. И даже меньше. Этьен преследовал свои цели, пытаясь добиться расположения задушевной подруги главной интриганки двора, Регина же просто решила прикрыться от недовольства церкви духовником, которым в дальнейшем собиралась вертеть по своему усмотрению. Священник проверял на графине свои таланты иезуита, она же оттачивала на нём мастерство обольстительницы.

"Этот орешек будет покрепче любвеобильного Анрио и недалёкого Франсуа Анжуйского. Что ж, тем забавнее будет игра", — думала Регина, глядя сквозь полуопущенные ресницы на Этьена.

"А она гораздо умнее и интереснее большинства титулованных шлюх. И действительно невероятно красива. И что самое удивительное — ранима и чиста. Как ни странно", — думал в свою очередь Этьен, незаметно для себя погружаясь в призрачно-серую глубину сияющих женских глаз.

Говорят, ничто так не сближает людей, как совместные трапезы на домашней кухне. Ворвавшиеся в дом Майенн и де Лорж, которые опять умудрились столкнуться у самых дверей, притом, что на улицу Гренель они въехали с разных сторон, застали увлекательное зрелище: разрумянившаяся Регина, хохоча, что-то рассказывала молоденькому ясноглазому священнику, а тот грыз яблоко, давясь от смеха.

— Графиня! — в один голос ахнули соперники.

Регина смолкла на полуслове, обернувшись к двери. Этьен судорожно проглотил непрожеванное яблоко, но успел придать себе невозмутимый вид. Испепеляющие взгляды дворян, казалось, нисколько его не затронули.

— Что такое? — поинтересовалась девушка, поднимаясь из-за стола. — Вы почему врываетесь на кухню, как будто это дом Колиньи?

Шарль, прекрасно знавший мнение Регины по поводу Варфоломеевской ночи, ретировался за спину друга, предоставляя тому отдуваться за двоих.

— Графиня, — тихая улыбка Филиппа мгновенно разогнала мрачные тучи на лице девушки, — мы просто очень торопились, чтобы сообщить вам о королевской охоте.

— Я надеюсь, король не передумает в последний момент, как было в прошлый раз, и охота не превратиться в уличное богослужение? — иронично осведомилась Регина, мысленно уже выбирая наряд для охоты.

— Двор едет в Блуа. Вы ведь ещё не видели эту прелестную игрушку нашего короля? О, графиня, вы должны непременно увидеть это Орлеанское гнёздышко! — высунулся из-за плеча Филиппа младший Гиз.

Регина в восторге захлопала в ладоши:

— Ну наконец-то! Хочу в Блуа! Луи говорил, что там очень красиво! Надеюсь, вы двое не откажетесь сопровождать меня? О! Мне нужно надеть что-то особое!

Этьен осторожно кашлянул в сторонке. Регина перевела на него рассеянный взгляд: новость о поездке двора в Блуа совершенно затмила собой недавний разговор с новоявленным духовником.

— О-о! Я прошу прощения, святой отец, но давайте продолжим наш разговор в другой раз? Как только я вернусь в Париж, я сразу же извещу вас об этом, — ясные глаза её сияли такой неподдельной детской радостью, что Этьен не смог сдержать ответную улыбку.

Эта девушка, в своей непосредственности так отличавшаяся ото всех знатных особ, которых он успел немало повидать, нравилась ему всё сильнее. Он с трудом мог представить себе, что за этой ускользающей улыбкой могут скрываться дурные помыслы и страшные грехи. Знаменитая придворная красавица оказалась прелестным и немного кокетливым дитя, которое по причине неопытности, отсутствию мудрого наставника и столь свойственного красавицам легкомыслия оказалось втянуто в интриги коварных Гизов. И Этьен уже готов был возложить на себя миссию спасения этого цветка невиданной красоты от всех соблазнов и опасностей грешного света.

Он снова улыбнулся и, прощаясь с графиней, благословил её в дорогу. И удалился, продолжая благословлять её царственное имя, пропустив тот миг, когда новое божество, рыжеволосое и белокожее, слегка потеснило в его душе прежнего Бога. Откуда было знать отцам-иезуитам об этой особенности графини де Ренель — становиться божеством в глазах всех, кто однажды был ослеплён её красотой.