— Значит, это в его свите ты имеешь честь состоять?

— Можно сказать и так. Кого ещё ты успела заметить?

— Королеву-мать. Вот она-то нас с тобой точно ненавидит. Знаешь, мне пару раз показалось, что если бы ей представилась возможность, она бы медленно-медленно разрезала тебя ножом по частям, а меня бы просто зашвырнула в костёр и потом пепел по ветру развеяла. Чем ты умудрился ей так насолить?

— Поверь на слово, у неё много причин желать моей смерти. Так что будь с ней поосторожнее. Твоя красота здесь вызывает не только восхищение, но и чёрную зависть, и желание обладать тобой любой ценой.

— Что ж, мне к этому не привыкать. Я не так беззащитна и неопытна, как ты думаешь. Я твоя сестра и меня не так-то просто напугать. А знаешь, кто мне понравился здесь, кроме Филиппа?

— Кто? Только не говори, что кто-то из Гизов!

— Тогда я промолчу лучше.

— Значит, Гиз? Генрих или этот шалопай Майенн?

— Майенн. Он такой… забавный.

— Гиз — забавный? Хорошо, что кроме меня, тебя никто больше не слышит. Над тобой бы весь Лувр смеялся. Забавный Гиз. Это что-то новенькое. Самовлюблённое, властолюбивое, хитрое и жадное племя. Даже Шарль при всём своём легкомыслии способен провернуть такую интригу, до которой и я вряд ли додумаюсь. Этому семейству веры нет, так что не вздумай с ними связываться.

— А мне он понравился. Не знаю, почему. Но, думаю, я смогу с ним подружиться. Когда он сегодня смотрел на меня, в его глазах не было коварства или похоти, только радость, совершенно детская радость ребёнка, увидевшего красивую бабочку.

— Ха! Мечтательница. Всё-таки ты ещё очень и очень неопытна. Боюсь, нам с Филиппом придётся ещё долго опекать тебя.

— Я не стану возражать. Знаешь, я никогда не думала, что это так приятно, когда о тебе кто-то заботится, волнуется, кто-то думает о тебе. Спасибо тебе.

Луи молчал и не сводил глаз с её взволнованного лица. Так умна и проницательна и в то же время так чиста и доверчива. Рядом с ней казалась заурядной даже Маргарита Валуа. Со стороны Господа Бога было просто издевательством создать эту необыкновенную во всех отношениях женщину, которая могла бы с полным правом носить имя Регины де Клермон, и дать ей это имя от рождения. А ведь они могли бы стать самой блестящей парой Франции! И как бы он её любил! Ни на час не покидал бы её, положил бы всё королевство Французское к её стопам, если бы… Если бы она была ему чужой женщиной… Честолюбивые несбыточные мечты слились в его душе с такой же несбыточной и страстной любовью. Мысли бродили по заколдованному кругу: Луи не мог любить свою собственную сестру — и не мог не любить это живое воплощение своей мечты, он должен был бежать прочь от этого немыслимого соблазна — и не имел права оставлять младшую сестру.

А Регина…Регина просто жила в эти минуты, боялась, что он вот-вот растворится в полумраке галереи, как удивительный сон, как призрачный мираж счастья, и торопилась надышаться его надменной красотой. Она молча любовалась его лицом и как никто понимала бедную Маргариту Валуа: тонкие, лёгкие, словно летящие черты; тёмные миндалевидные глаза с загадочной поволокой, взгляд которых завораживал, гипнотизировал каждого, кто осмеливался в них заглянуть, — и старалась не думать о том, что её любовь — грех, преступление против божеских и человеческих законов. Она любила и жила сейчас только своей любовью. Любовь давала ей силы говорить, как ни в чем не бывало, называть Луи братом. Любовь подсказывала сейчас нужные слова, любовь озаряла улыбкой её лицо.

Их блаженное молчание нарушил звонкий голос Робера, который разыскивал де Бюсси по приказу герцога Анжуйского. Младший Валуа жаждал поближе познакомиться с сестрой своего верного Бюсси. Луи и Регина переглянулись, шумно вздохнув, вернулись в зал.

— Сударыня, вы прелестны. Вы очаровали всех мужчин Лувра и подпортили настроение большинству женщин, — рассыпался в любезностях Франсуа Анжуйский, — Друзья мои, взгляните на это божественное создание! Этот вызывающе скромный наряд, этот серебристый жемчуг так подчеркивают необычный цвет ваших волос и восхитительную кожу. Робер, ты обратил внимание: ни капли белил, румян и прочих притираний, а цвет лица просто безупречен. Бюсси, как ты мог так долго скрывать это бесценное сокровище и молчать?

— Вот потому и скрывал, что бесценное, — процедил сквозь зубы граф.

— Графиня, ваш брат бессердечный эгоист. Никто из нас даже не догадывался о том, что он собирается преподнести королю такой сюрприз. Ваше появление произвело самый настоящий фурор, теперь весь Париж не будет говорить ни о ком другом, по меньшей мере, месяц. Первый раз я становлюсь свидетелем того, что за весь вечер никто не произнес ни слова о политике, гугенотах и католиках, английских пиратах и испанском короле — у всех на устах исключительно ваше имя.

Луи начинал беспокоиться, его совсем не устраивало такое нескрываемое внимание герцога к юной Регине — он слишком хорошо знал характер и склонности Анжуйского. С другой стороны, впечатление, которое произвела Регина на принца, весьма ему льстило.

— О, монсеньор, не стоит так поспешно обвинять моего брата. Мой приезд для него самого стал сюрпризом. Луи увидел меня в первый раз за пятнадцать лет только сегодня вечером, в Лувре. К сожалению, брат не из тех мужчин, которые сидят дома и интересуются только воспитанием своих сестёр и любовниками своих жен. Он принадлежит Франции, а не мне.

Луи так и не разгадал, что именно хотела сказать этим Регина, в её голосе звучало слишком много: и тщательно скрываемая обида, и тихая грусть, и явная гордость за него. Каждый услышал то, что хотел услышать.

В течение всего вечера герцог не отпускал от себя Регину ни на шаг. Бюсси и де Лорж старались не оставлять графиню наедине с ним, Марго напрасно пыталась привлечь внимание любовника и уже тихо ненавидела свою протеже. Все остальные занимались тем, что бурно обсуждали семейство Бюсси, снова поставившее себя в центр внимания, и строили планы касаемо дальнейшего будущего Регины.

К полуночи Регина была до такой степени утомлена всеми этими разговорами, знакомствами, комплиментами и расспросами, что валилась с ног в буквальном смысле слова. Она устала до отупения, но именно это спасло её, отвлекло от мыслей о брате, и сейчас она мечтала только о тёплой воде с травами Франсуазы и мягкой постели. Когда очередной влюбленный с первого взгляда пригласил её на паванну, Регина бессильно повисла на руке у брата.

— Всё, больше не могу, — прошептала она, — отвези меня домой.

Она устала до такой степени, что, глядя на её утомлённое лицо, Луи буквально на руках вынес её из дворца и до самого дома вёз в своём седле. Регина спала, укачанная плавным шагом коня и согретая объятиями брата, и потому их маленькая кавалькада ехала в полной тишине, только изредка перешёптывались мальчики-пажи да вполголоса разговаривали Робер и Филипп, то и дело предлагавшие Луи переложить почётную и весьма приятную обязанность заботиться о Регине на их надежные плечи. Они уже поняли, что с этого вечера малейший каприз юной графини будет приравнен для Бюсси к королевскому указу. Луи отмалчивался; закрыв глаза, он наслаждался счастьем держать в своих руках самую восхитительную из когда-либо виденных им женщин и старался не думать о том, что навсегда разделило их безнадёжнее самой глубокой пропасти и, в то же время, связало прочнее любой цепи.

Так на руках он принес спящую Регину в её спальню и перепоручил заботам Франсуазы.

Регину разбудила далеко за полночь выбравшаяся из-за облаков луна. Огромная, круглая и тревожная, она пристально смотрела в её окно. Серебристый вязкий свет её растекался по ковру, гобеленам, шёлку простыней; вот он просочился сквозь тончайшую вышивку балдахина и остановился на лице девушки. Регина поморщилась, недовольно вздохнула и открыла глаза: лунный свет наполнил их колдовским живым серебром. Хрустальной чистоты звуки вновь позвали мятежную душу её, отогнали прочь тихий сон, и вновь задрожало измученное сердце от знакомой тоски и звенящей боли. Слёзы, мерцая в свете луны, плескались в глазах, не смея сорваться с ресниц. Регина выскользнула из-под одеял, накинула на плечи кашемировый палантин и метнулась к окну: луна гнала её прочь из постели, прочь из комнаты, сводила её с ума. Но теперь она была не в каменном мешке монастыря — теперь она была дома, в надёжных и родных стенах. И она знала, где можно найти спасение от лунного безумия,