— В моей тоже, — ответила я, мертвея при мысли о боли, которую должно было вызывать чтение подобных сцен. — Теперь вы понимаете, почему я не хотела давать вам книгу.

— Я рад, что прочел ее.

Он повернулся ко мне.

— Скажите, Джейн, я принимаю все слишком близко к сердцу или ваша злость на меня вплетена и в изображение Уиллоби?

Его лицо было таким серьезным и таким несчастным, что у меня сжалось сердце, и все же но какой-то необъяснимой причине я не удержалась от смеха.

— Возможно, — признала я. — Не правда ли, Уиллоби просто ужасен?

— Он — образец себялюбивого грубияна. На другом конце спектра, разумеется, располагаются полковник Брэндон и Эдвард, который, несмотря на все проступки, оправдан как святой.

— Эдвард не святой! — пылко возразила я, и мой резкий голос заставил стайку птиц внезапно вспорхнуть с соседнего дерева.

— Несомненно святой. Он так высоко чтит долг и моральные принципы, что до самого печального конца остается предан вульгарной алчной невесте, хотя не единожды имел повод оставить ее.

— Разве вы вели себя не так же? — тихо осведомилась я.

Он на мгновение замолчал, сосредоточив внимание на утках, плескавшихся в пруду.

— Видимо, да, — наконец произнес он, и намек на горечь прозвучал в его голосе. — Но в моем случае долгом было чтить пожелания отца, джентльмена, который посвятил всю жизнь благополучию семьи, а значит, заслуживает моего уважения. Но если б я мог…

Он со вздохом умолк и взглянул на меня, натянуто улыбаясь.

— Весьма отрезвляющий опыт — прочесть о своих проступках и их последствиях на бумаге, в особенности когда они изложены в такой прочувствованной манере.

Он взял мою руку и долго не отпускал ее, с нежностью глядя на меня.

— Я очень сожалею, Джейн, о всей той боли, что причинил вам в прошлом. Обещаю, что заглажу вину.

— Я заставлю вас исполнить обещание, мистер Эшфорд, — поддразнила я.

— Надеюсь, — ответил он. — Но вам не кажется, что настала пора называть меня Фредериком?

На следующий день, решив сбежать от городского шума, мистер Эшфорд (несмотря на его возражения против подобной официальности, он был и оставался бы моим дражайшим мистером Эшфордом до самого официального обручения) пригласил меня прокатиться в деревню. Мы провели поистине чудесный день за пикником на высоком холме, в тени вязовой рощи, откуда открывался вид на великолепную долину. На обратном пути, избрав другую дорогу, мы внезапно наткнулись на деревенскую ярмарку и выразили обоюдное желание осмотреть ее.

Оставив шарабан и лошадей с подручным конюха, мы отправились на разведку. Ярмарка оказалась большой, многоцветной и шумной. Акр за акром покрывали палатки, лавки, бродячие музыканты, актеры и толпы оживленных посетителей — в равной мере как сельских джентльменов и леди, так и фермеров, — которые явились торговать, флиртовать, ужинать и развлекаться.

Пока мы шли по ярмарке, то увидели нескольких покупавших хлеб и сыр краснолицых женщин в выцветших платьях и двух джентльменов, споривших о цене на гнедую кобылу, однако большая часть дел, по-видимому, была завершена. Толпы в основном собирались вокруг петушиных боев, борцовских состязаний и канатоходцев.

Мы несколько мгновений стояли и смотрели на фокусника, больше забавляясь громкими охами и ахами зрителей, нежели собственно представлением, когда внимание мистера Эшфорда внезапно привлекло совсем другое.

— Смотрите! — воскликнул он, указывая на цыганский шатер, табличка на котором гласила: «Гадание по руке».

— Что? Вы имеете в виду цыган? Только не говорите, что желаете узнать свою судьбу.

— Нет, я желаю узнать вашу, — улыбнулся он, взял меня под руку и потащил в направлении шатра.

— Ни за что! — крикнула я, смеясь. — Я и гроша ломаного не потрачу на подобную чепуху!

— Это будет мой грош, — ответил он. — Идемте, Джейн. Вы ведь хотите выяснить, что станет с вашим любимым романом?

— Ничего с ним не станет, — настаивала я, — и мне не нужна старуха цыганка, чтобы разбить мои надежды или ложно упрочить их.

Но мистер Эшфорд решил, что я должна пойти, и, посчитав, что вреда в том не будет, я обуздала веселье и позволила отвести меня в цыганский шатер.

Мы откинули занавеску и вступили в полутемное помещение, освещенное несколькими свечами. Я немедленно обнаружила, к своему удивлению, что цыганка — не старая черная сморщенная старуха, как я ожидала увидеть. Конечно, у нее была смуглая кожа и темные глаза, но она оказалась не старше двадцати пяти и невероятно красива. Она сидела за маленьким круглым столиком, покрытым потрепанной голубой тканью. Яркие шали окутывали ее плечи, а длинные черные кудри свободно стекали по спине, забранные на лбу фиолетовым шарфом.

— Входите, — проговорила она с неопределенным акцентом, голос ее был приятен и музыкален, точно журчание ручейка.

Рукой, унизанной кольцами, она указала на два стула перед собой.

— Прошу, садитесь. У вас есть монета?

Мистер Эшфорд заплатил ей, объяснил, что гадать предстоит мне, и мы уселись.

— Дайте мне руку, — велела цыганка.

Я сняла перчатки и повиновалась, молча сдерживая веселье, пока она, склонив голову, пристально изучала мою ладонь.

— В вашей жизни будет одна истинная любовь, — заявила цыганка.

— Всего одна? — беспечно откликнулась я, бросив взгляд на мистера Эшфорда, и он вернул мне улыбку.

— Всего одна.

Она надолго замолчала, водя длинными темными пальцами по линиям моей ладони.

— Вы добры и умны, — сказала она наконец. — Глубоки ваши мысли и чувства. Разрешите посмотреть вторую руку?

Я перевернула другую ладонь и протянула вперед. Цыганка погладила ее.

— В этих пальцах невероятная сила. Я чувствую в них жар, волшебство. — Она внезапно нахмурилась. — Ваша линия здоровья, мне не нравится, как она выглядит, она вообще мне не нравится. Она слишком короткая и ужасно неровная. Но… как странно. Ваша линия жизни очень длинная. Я никогда еще не видела такой.

Внезапно на лице цыганки появилось благоговение. Она ахнула и крепко, до боли сжала мою руку, глядя на меня с неподдельным изумлением, словно узрела второе пришествие.

— У вас есть дар, миледи! Особый дар!

— Прошу прощения? — удивленно ответила я, тщетно пытаясь высвободить руку из ее цепкой хватки.

— Мадам, — забеспокоился мистер Эшфорд, — по-моему, вы причиняете леди боль.

— Вы не такая, как все, говорю вам! — воскликнула она, глаза ее горели. — Вы будете жить вечно! Вы станете бессмертной!

— Понятно. Спасибо. Очень интересно.

Я вырвала руку, мое хладнокровие трещало по швам.

— Идите и творите свое волшебство, миледи! — крикнула цыганка, яростно всматриваясь мне в глаза. — Идите! Поделитесь им с миром!

Предсказание цыганки повлекло за собой много разговоров в ближайшие несколько дней. Мистер Эшфорд искренне радовался, что в моей жизни будет лишь одна истинная любовь. Кассандра обеспокоилась моим благополучием, но Генри уверил сестру, что, по его сведениям, длинная линия жизни всегда имеет превосходство над линией здоровья. Элиза нашла поистине чудесным, что я обрету бессмертие, и уподобила меня богиням Диане и Афродите. Сама я решила, что цыганка либо совершенно тронулась умом, либо хорошенько приложилась к джину.

В конце той недели мы с мистером Эшфордом вернулись в деревню, наняли лодку и медленно поплыли вниз по Темзе, мимо крытых соломой домиков, зеленых лугов, пестрящих полевыми цветами, и высоких вязов.

Я сидела в лодке напротив мистера Эшфорда, который из-за жары снял пиджак и галстук. Когда он закатал до локтей рукава и расстегнул ворот белой льняной рубашки, я залилась краской, не имевшей ничего общего с летним зноем.

— Я должен вам признаться, — произнес мистер Эшфорд, укрепив мокрые весла вертикально и позволив крохотному суденышку беспечно плыть по течению.

— Признаться? — лениво повторила я.

Моя соломенная шляпка была отброшена в сторону, а лицо — подставлено восхитительному теплу безоблачного голубого неба.