Бессонница... Читаю детектив.
Бессмыслица... Короче — порчу зренье.
Желудок отдыхает, хоть — ретив:
работает, не зная несваренья.
Бессонница... Кто прячется в углу?
Икона? Призрак? Или — паутина?
Добро, не уступающее Злу
по версии... Отца и Сына?
Роман Солнцев СТИХИ ШЕСТОГО ДНЯ
АВТОЭПИТАФИЯ
Был весельчак, живого норова...
Родня мне — русичи, татаре...
Сгорел, как верный пес, которого
Не отцепили при пожаре.
В КАФЕ
А.Аникевичу
"Не судите — не судимы будете".
Я согласен — больше не сужу.
С чаем и сухариком на блюдечке
в стороне от музыки сижу.
Пусть там пляшет нечто полуголое...
некто власть ругает в микрофон...
Я всё это видел в годы школьные,
был в студентах злобой вознесен.
Слыл и я державы грозным критиком,
гибелью грозил чрез пару лет.
Бабушки пугались: что за крики там?
Девушки шептались: он поэт!
Но поэт плывет в морях с русалками,
выдувает радуги с пера.
А не ходит с бабами усатыми
на базары, митинги с утра.
Хоть стихи твои взошли на лозунги,
ты обманут — захватили власть
те же люди толстые... а слёзыньки
можешь пить до самой смерти всласть...
***
Ю. М.
В монастыре, припав к порогу,
иль в океане на плоту
в уединении подолгу
смотреть в сырую высоту.
И страстно вопрошать часами,
годами требовать, чтоб Он
поговорил отдельно с вами,
терпеньем вашим изумлен.
И гневаться, что нет ответа
быть может лучшему — тебе?
Неужто Он идет на это,
лишь снизойдя к большой толпе?
По мелочам не тратит время,
крутя вселенной веретье.
Ему смешно твое веленье,
высокомерие твое.
Но ведь в толпе, в гипнозе общем,
мы можем выдумать, что Он
сказал нам что-то... Страшно очень,
что все обман и краткий сон.
И вот я тоже, тоже, тоже
уединясь, отворотясь,
в который раз, надменный Боже,
с Тобой ищу живую связь.
Иль Ты приходишь в час особый,
когда уставший человек
прощается с земною злобой
пред пламенем граничных рек?
Когда он ничего не просит,
за то, что жил, благодарит,
и вот тогда его возносит
Тот, кто о страшном говорит...
МОНАХ
В темной переписывая келье
летописи сгинувших веков,
что считал ты главным? Не веселье,
не базары праздных городов.
Это всё обыденное дело!
А вот где чума или война,
царская семья осиротела
или разворована казна —
то оставить! Пропуская снова
труд мужичий, свадьбы, песен вязь,
лишь о самом страшном чертишь слово,
лишь о смерти, втиснуться стремясь —
ибо дорог золотой пергамент...
И сегодня в страхе, словно кметь,
фолиант твой трогая руками,
я читаю лишь про кровь и смерть.
Но ведь войны длились не веками,
и чума огнем и облаками
уходила, новый царь вставал...
и пушкарь весной коня ковал...
Да, наелся я измен и яда!
И отныне мнение мое:
верить древним житиям — не надо!
Вся история земли — вранье!
Да и мы к традиции приникли.
В книгах, в телевизорах, в кино,
только то показывать привыкли,
