Объединяет нас то, что почти все мы принадлежим к НЕЗАМЕЧЕННОМУ поколению, то есть, наша литературная молодость, когда мы начали активно работать в литературе, стали выходить наши первые книги, совпала с перестройкой. В те годы пошел из-за рубежа вал "возвращенной" русской литературы, которая полностью завладела вниманием и читателей, и критиков. Потом начались реформы, тиражи у серьезных книг упали, и книги, издававшиеся в провинции, перестали доходить до Москвы. Они прошли мимо серьезных толстых журналов и внимания критиков.

Одна из особенностей нашей группы состоит в том, что писателей, живущих в Москве, в ней почти нет. Основной костяк — из провинции. И все мы — реалисты традиционного русского направления.

Пётр АЛЁШКИН

Владимир Бондаренко. Все знают писателя Юрия Полякова, но никто не знает, как он пишет свои нашумевшие повести и романы?

Юрий Поляков. У меня ничего не получалось с первого раза. Ни "Сто дней до приказа", ни аспирантура, ни фильмы, ни пьесы. "Козлёнка в молоке" мы второй год не можем показать по центральным каналам: клевета на демократию. А говорят, что у Полякова всё получается. Я лбом ткнулся. Разбежался. Ещё раз ткнулся. И так до победы.

Пишу я так же трудно. Может быть, есть гениальные писатели, которые сразу пишут набело, я к ним не отношусь. У меня меньше десяти редакций текста не бывает. Я всё-таки поэт, а поэты пишут прозу словами. Это прозаики пишут абзацами. Поэты чувствуют семантическую радугу слов, о чем писал Соссюр. Они чувствуют отношения между словами в предложении. Читаешь и чувствуешь: вот тут у меня резонансик в предложении, слово надо заменить. Конечно, так писать тяжело, зато потом эти вещи переиздаются десятки раз.

В.Б. Тебе никогда не хотелось написать исторический роман?

Ю.П. Хотелось. Я несколько раз даже начинал собирать материал. Если Бог даст времени и здоровья я, конечно, напишу историческое произведение.

В.Б. В России нет традиции литературы "Трех мушкетеров". Если и есть, она идет где-то по касательной, Загоскин, Лажечников, Пикуль… При всем величии отечественной литературы, Россия к традиции "Трех мушкетеров" относилась чуть свысока, считала ересью. У тебя достаточно редкий дар в русской литературе. Новые поляковские "Три мушкетера" будут всем интересны.

Ю.П. Мне всегда хотелось написать историческую вещь, и всегда хотелось написать сказку. Хорошую сказку для уровня средней школы.

В.Б. Пожалуй, после "Трех толстяков" Олеши таких сказок тоже не писалось. Разве что Юрий Коваль.

Ю.П. Современную русскую сказку. С одной стороны, уходя в русский фольклор, с другой стороны, с современным сюжетом. Я же испорчен филологией. Прежде чем начинать что-то писать, я читаю уйму всяких исследований. Я знаю одного писателя, который пишет исторические романы. Он никогда не читает своих предшественников. "А зачем, это мне помешало бы". Я так не могу. Я перечитываю всё, написанное на данную тему. Поэтому я понимаю, что для меня исторический роман, это по меньшей мере несколько лет. Год-два я только буду читать все исторические версии. Когда я перестану быть редактором "Литературной газеты", тогда, может быть, и напишу.

В.Б. А какая историческая эпоха в России тебе наиболее интересна?

Ю.П. Меня очень интересует раннеславянская история. Бусово время, 6-7 век нашей эры. Когда мы только начинали выделяться из славянского единства. Когда Шварценеггер играет своего Конана, это же киммериец. Вдруг американский писатель заинтересовался Киммерией. А это наши предки. Это ушло в фэнтези. Но ведь это может стать нашей героической историей, как у Иванова в "Руси изначальной". У меня дома достаточно большой подбор литературы по этому периоду.

В.Б. Ты читал фоменковскую версию новой хронологии?

Ю.П. Я думаю, что как глобальная альтернативная модель истории, это бред. Но то, что в истории могут быть какие-то периоды, где действительно восторжествовали, в силу некорректного прочтения источников, ложные версии, — я в этом убежден.

В.Б. Это полезно, как заноза, чтобы прочищали залежи непроверенных или политически ангажированных версий.

Ю.П. Когда я писал книжку о фронтовом поэте Георгии Суворове, я нашел массу исторических несуразиц и недостоверностей. Вряд ли здесь были идеологические промахи. У каждого историка — свое видение военных событий. Хотя это наше время, могли бы быть и поточнее. А если прошла тысяча лет? Ошибка плюс-минус сто лет неизбежна. Поэтому попытка уточнить хронологию сама по себе полезна. Но создавать новую хронологию в стиле фэнтези не надо.

В.Б. Что ты пишешь сейчас?

Ю.П. Я заканчиваю роман "Грибной царь". Это большой роман. Это завершение моей трилогии. "Замыслил я побег", "Возвращение блудного мужа" и "Грибной царь". Русская семья на сломе эпох. По семье жестко прошел разлом эпохи. Нарушение нравственных табу. Это как бы семейная сага. Но если в центре первой части судьба человека, которого время надломило, то здесь, в "Грибном царе", тоже история семьи, но глазами человека, который это время оседлал. Стал хозяином этого времени. Она гораздо более трагичная, более жестокая, чем история героя романа "Замыслил я побег". Нравственная расплата за торжество на руинах державы, на руинах нравственности. Это бизнес на крови. Поэтому, думаю, роман вызовет негодование в кругах "новых русских". К тому же он и печатается в "Нашем современнике". Не знаю, как они вынесут мои эротические страницы? Но буду настаивать. Моя эротика совсем иная, нежели эротика постмодернистов. Я учился эротике у Бунина, у Сомова, это всё в рамках литературы. Думаю, к лету они начнут печатать. Мне ещё надо два-три раза пройтись по тексту. Как электрик прозванивает электросеть на предмет разрыва, так и мне надо прозвонить весь роман.

В.Б. Есть время для чтения? Что ты сейчас читаешь?

Ю.П. Слежу и за нашей, и за западной литературой. Но, извини, западная современная литература абсолютно не задевает. Мне неинтересно то, о чём они пишут. Прочитал того же Зюскинда — да, любопытно, но не более того. Буковского попытался читать, неинтересно.

В.Б. Великая литература Запада кончилась. Нет ни Белля, ни Фолкнера. Сплошная патология или депрессняк, суициды и инцесты. Будто нет ни нормальной жизни, ни великих событий. Если где и пишут, то в Латинской Америке. Но при этом современная русская литература не допускается, ни левая, ни правая, что бы здесь ни врал Виктор Ерофеев о своих успехах. Хотя для меня тот же Владимир Личутин ничуть не ниже Фаулза или Зюскинда ни по языку, ни по плотности текста. ни по глубине характеров. И те же "Скитальцы" смело поспорят с "Парфюмером". Да и Проханов, конечно, ярче Бегбедера. Но их не хотят знать на Западе. И тебя не хотят знать. Ни на Западе, ни в нашей литературной элите. В писательской элите ты как бы изгой, и в правой, и в левой. Кто и за что тебя ненавидит?