Джеймисон прошел в ванную комнату, старательно обходя сваленную на полу спальни одежду Мелиссы, уже затоптанную грязными башмаками множества людей. Он отобрал несколько наиболее чистых предметов одежды и положил их на стул в надежде на то, что Мелисса когда-нибудь сюда вернется, и эти предметы ей понадобятся.

Он поднял платье, в которое она была одета в баре «Джона». Голубой шелковый наряд все еще источал запах духов «Иль Багио». Знакомый аромат заставил Джеймисона прижать платье к лицу.

Содержимое аптечки Мелиссы в ходе поспешного обыска было выброшено. На туалетном столике он нашел ее сумочку, засыпанную мусором, который покрывал все вокруг. Джеймисон поднял сумочку и вынул из нее большую иглу. Взял белые нитки, потому что они выглядели наиболее чистыми, и сел на комод. Прямо поверх джинсов он обмотал бедро над рваной раной.

Он не собирался зашивать рану. Черт побери, он не имел ни малейшего понятия, как это делается. Ему хотелось всего-навсего слегка закрыть, соединить четыре рваных конца посредине, чтобы хорошо подготовить рану для первичной перевязки, которая остановит кровотечение. Потеря крови уносила слишком много сил, а силы ему еще были нужны.

Некоторое время он исследовал рану, пощупал вокруг нее пальцами и нашел четыре обрывка кожи, которые могли бы соединиться посредине. Он проткнул иглой кусок рваной кожи сверху вниз, потом снизу вверх с тем, чтобы узелок оказался над эпидермисом, после чего протянул лоскут на всю его длину, чтобы определить место, где встретятся все четыре лоскута.

Когда серебряная игла и нить проходили сквозь живую ткань, он чувствовал лишь слабое покалывание. Когда над кожей образовался узелок, он затянул его, подергал несколько раз и удостоверился, что тот не будет нависать над раной. Потом протянул нить под кожей, непосредственно под ребром, проколов кожу с внутренней стороны, и хорошенько натянул нить, прежде чем стянуть оба лоскута. Они стянулись достаточно плотно, вызвав у него чувство гордости за свое портняжное мастерство. Питер сделал еще шесть стежков, чтобы соединить окончательно два этих лоскута, завязал нить и оторвал ее. Затем повторил операцию с лоскутами кожи спереди и сзади.

Получившаяся «заплата» замедлила кровотечение до тонкой струйки, но Джеймисон не обманывался. Он знал, что в рану может попасть инфекция, что кровоизлияние бывает и внутренним и что без квалифицированной медицинской помощи ему грозит смерть. Нужно было пойти в какую-нибудь клинику, но он не хотел терять время. Сначала Мелисса. Он станет игнорировать любые конвульсии, любые болевые ощущения. Он предпочтет считать себя либо уже мертвым, либо приговоренным к смерти. При таком отношении можно с легкостью игнорировать все, что угодно.

Он поискал антисептик. Спирт, перекись водорода, йод. Не найдя ничего, вспомнил армейские наставления о стерильности мочи и о том, что в крайних случаях можно пользоваться ею. Эта идея ему не нравилась, и он продолжил поиск. Потом, придерживая рукой рану, отправился на кухню, где обнаружил пузырек с антибиотиками. Взял четыре пилюли, и они пробудили в нем надежду. Надежда, в свою очередь, пробудила боль, а боль – злость, которую он сорвет на Джеке Кейне.

Он приложил к ране полотенце и закрепил его на этом месте чулком Мелиссы. Потом переоделся в одежду, которую в свое время оставил здесь. Чувствовал себя довольно хорошо, словно перезарядился. Злость от вида разгромленной квартиры усиливалась. Прикосновение к одеждам Мелиссы придавало силы его решимости, а запах ее духов регенерировал чувства. Это было самое тесное общение с Мелиссой с понедельника.

Незадолго до этого Питер позвонил Драммонду и попросил помочь в поисках трудноуловимого человека по имени Джек Кейн. Драммонд настойчиво велел Джеймисону прийти к нему в офис под охрану службы безопасности и доверить дело освобождения Мелиссы профессионалам. Драммонд сообщил, что знает Мелиссу давно, любит ее не меньше Джеймисона и понимает, какие мотивы движут им.

– ФБР вернет ее, – сказал он. – Вам ради этого не следует рисковать жизнью.

Драммонд, по-видимому, почувствовал в голосе Джеймисона боль. Не от ран, но болезненное ощущение паники, как у впавшего в истерику родителя, у которого похитили ребенка.

Драммонд обещал помочь. Жизнь Мелиссы была дорога им обоим, и Джеймисон час назад попытался проникнуть в здание, где находился кабинет сенатора. Это произошло сразу же после того, как он покинул дом Кейси. Но человеку с кровоточащей раной, вооруженному одним пистолетом, пройти сквозь плотный заслон контрразведчиков было просто невозможно. И он стал искать в квартире Мелиссы адресную книгу или список людей, которых следовало поздравить с Рождеством. Такой список он нашел под кухонным шкафом, который валялся на полу. Открыл список на букву «Д», списал домашний адрес Драммонда. Джеймисон бросил прощальный взгляд на квартиру Мелиссы и ушел. Ушел завершать свое дело.

Джек Кейн выключил все осветительные приборы, кроме небольшой бронзовой настольной лампы, которую жена подарила ему в последнее Рождество своей жизни. Старинной эта лампа не была, но выглядела как антиквариат. За несколько лет он дважды менял в ней провода и заменил переключатель. Кейн планировал держать этот недорогой подарок в рабочем состоянии до конца своих дней и взять его с собой в могилу.

В слабом свете лампы он вынул из нижнего ящика письменного стола прошитый конверт, осторожно взял его в руки и долго-долго рассматривал. В этот поздний час во всех кабинетах «Диллон» царила тишина, а тишина никогда не была для Кейна признаком спокойствия и безмятежности. Она каждый раз возвращала его в то время, когда леди в конверте была реальным существом, прекрасной, грациозной женщиной, которая находилась рядом с ним, воспитывала его детей и любила его так, как уже никто и никогда любить не будет.

Он вынул ее фотографию и держал в одной руке, а в другой – снимки двух своих милых девочек. Внезапно Кейн заплакал. Это чрезвычайно удивило его. Никогда до этого слезы у него не появлялись, и тем более в таком изобилии.

Но сейчас он плакал. Плакал, как ребенок. Нижняя губа у Кейна задрожала, стоило ему вспомнить, как его жена была мила, как она любила всех и как беспокоилась обо всех на свете, исключая из этого числа себя. Зная ее такой, какой она была, он подумал, что она должна была проявлять милосердие и по отношению к тем людям, которые в тот вечер убили и ее, и детей. Знал, что она была бы озабочена трудностями, с которыми столкнулись эти люди, и чистосердечно предложила бы им свою помощь, если бы они оставили ее с дочками в живых. Он наслаждался воспоминаниями о ней до тех пор, пока не извлек из конверта фотографии ее убийц. Кейн всегда выделял себе время на дорогие сердцу воспоминания, пока ему позволяла делать это ярость. Он сдерживал ярость до тех пор, пока ее давление не становилось непреодолимым. Тогда он большими ручищами сжимал фотографии убийц, а сам переходил к воспоминаниям об их предсмертных воплях.

Сегодня вечером произошло что-то необычное – некое отклонение от нормы, какой-то мираж. Ярость не возникала. Он держал в руках фотографии жены и детей дольше, чем ему удавалось делать это раньше, а ярость никак не приходила. Он продолжал плакать, даже сильнее, чем до этого, и вместе с тем как-то лучше. Рыдания причиняли ему боль. Он чувствовал себя неловко. Свернулся калачиком в кожаном кресле, то и дело поднося руки к губам, которые вздрагивали в унисон с содроганиями тела.

В конверте находились также некоторые личные вещи жены и дочерей. Кейн не смел коснуться их целых двадцать лет, но сейчас перевернул конверт и высыпал эти святые для него предметы на письменный стол. Из конверта выпали обручальное кольцо жены и недорогие браслетики, которые он подарил своим дочерям. Кейн взял их в руки, ласково погладил и приложил к лицу, оросив слезами.

Он никак не мог справиться с дрожью. Дрожали губы, руки, ноги, все тело. Дрожь была такой же неуправляемой, как и рыдания.