Как-то после работы мы с Олегом собрались на пляж, и вдруг на улице он остановился:

— Вот черт, совсем забыл: надо в комитет забежать.

— Завтра сходишь.

— Лучше бы сегодня. Мне на минутку. Ты посиди в скверике, ладно?.. Понимаешь, не нравится мне, как на заводе гонят опытные образцы планетарных лебедок, надо, чтобы ребята посмотрели, а то Игнат Николаевич валит вал, тянется за знаменем и на все — сквозь пальцы.

— А тебе какое дело? Это ведь завод.

— Да, в общем-то, никакого, но лучше сказать. Я забегу на минутку. А то потом ребята разойдутся.

Я бы не пошла с Олегом, но в комитете комсомола наверняка была Женя — она замещала уехавшего в командировку секретаря, — и я сказала:

— Ладно, пошли вместе, чего я в сквере буду сидеть.

В комитете было много народу, кто-то кричал в телефон, в углу спорили, толпились у стола Жени. Я остановилась у витрины со спортивными кубками, и мне было хорошо видно, как вздрогнула Женя, встретившись глазами с Олегом: не зря я пришла! Олег сразу же включился в спор, захохотал, и тогда мне стало обидно: точно забыл обо мне! Я подошла и тронула его за локоть. Он обернулся, кивнул мне, крикнул:

— Тише, ребята, мыслишка есть! Хочу сигнализировать!..

Все замолчали. Женя тоже повернулась к Олегу.

Я хоть и не работала сейчас в лаборатории, реже видела Женю, но все знала про ее отношение к нашему с Олегом случаю.

В ту поездку в Комарове Женя все, конечно, поняла. Я немного позлорадствовала: вот она инженер, а любит Олег меня! С тех пор она стала подчеркнуто внимательна ко мне. Но однажды, когда я пришла к ней, чтобы освободиться от дежурства по дружине — мы с Олегом в тот вечер собрались в театр, — я увидела в ее глазах такую горечь и боль, что даже растерялась. А Женя излишне обстоятельно стала объяснять мне, что никак не может разрешить мне не ходить. Я все-таки не пошла, соврала Олегу, что она отпустила меня. И кончилось это ничем: Женя побоялась, наверно, выглядеть пристрастной. И она ничего не сказала Олегу. И теперь, сталкиваясь с ним, она была старательно сдержанной, немногословной. И все-таки получалось это у нее, комсорга, по девчоночьи открыто и смешно.

И сейчас Женя тоже стала добросовестно слушать Олега, только ее глаза на миг точно потускнели. Я даже пожалела ее и подумала: вот хороший человек и так мучается, прямо-таки героически мучается! А Павел стоял, конечно, рядом с ее столом, временами чуть испуганно поглядывал на Олега, потом сразу же переводил глаза на Женю, и тогда его продолговатое, худощавое, антиповское лицо светилось откровенным счастьем.

— Не кажется ли вам, ребята, — сказал Олег, — что у нас на заводе с подозрительной спешкой гонят планетарные лебедки?

Коробов своим грубым басом оскорбленно, будто подозревая, что Олег намеренно хулит производство, произнес:

— Ты, Алексеев, давай конкретно!

— А у меня, Афоня, всё! — Олег засмеялся.

Коробов продолжал:

— Ты, знаешь, напраслину брось! Ты, знаешь, отвечай за свои слова!..

Слесарь Витька Топтов перебил Коробова:

— Гоним, верно! В курилку забежать некогда, авралим как на пожаре! — Все смотрели на него, а он лукаво-безразличным тоном закончил: — В передовиках ходить здорово. Эх, и повезло же мне, что я к Игнату Николаичу попал!

— Тормозить план, знаешь… — снова начал Коробов, но его перебил Павел, обратившись к Олегу:

— Чего ты заволновался? Наш отдел чертежи на лебедки еще в том квартале спустил, мы над цехом шефствуем: все у них в порядке.

Женя все выжидательно смотрела на Олега. Он сказал:

— Прогуливаюсь я сегодня по цеху, вдохновляюсь трудовым энтузиазмом, а старик Антипов вдруг и говорит мне: «На металлолом любуешься?» — «Прямо, говорю, глаз оторвать не могу!» Ну а я уже привык, что он зря слов не бросает, пошел на монтаж, там ребята прямо как обалделые вкалывают. «Даем угля хоть мелкого, но много!» И Игнат Николаевич суетится с ключом в руках, пример подает.

— Конец месяца! — вставил Коробов.

— Это я учел, — ответил Олег. — И прогулялся до испытательного стенда. Узнаю приятную новость: из десяти образцов испытывается один.

— Это безобразие! — быстро сказал Павел. — Мы этого не знали.

— Я тоже не знал. Оказывается, это Виктор Терентьич такую здоровую инициативу Игната Николаевича санкционировал.

— Это мы проверим! — строго проговорила Женя, делая запись в большом блокноте.

— Олешка не об этом! — весело вскрикнул Витька Топтов и засмеялся. — Постой, он сейчас выдаст!

Олег сказал:

— Да и у тех образцов, которые испытываются, проверяют одну кинематику, вхолостую гоняют без замера мощности на выходе.

— Как же это, Павел?.. — спросила Женя, глядя на него, и я сразу же поняла, что она его не любит по-настоящему: с Олегом она бы так не разговаривала.

Павел растерялся под ее взглядом, покраснел и уже зло сказал Олегу:

— Если ты что подозреваешь, то принципиальную схему ваша лаборатория давала!..

Начался обычный производственный спор, и я решила терпеливо ждать Олега, принялась снова разглядывать кубки в витрине. Вдруг они заспорили так горячо и громко, что хоть уши затыкай: видно, что-то по-настоящему серьезное вскрылось? Я с любопытством стала прислушиваться. Но речь, оказывается, уже шла не о производстве, спорили они о чем-то другом. До меня донеслось:

— Выходит, Павкам Корчагиным нужна была революционность, а нам — нет? Ты что-то не того!.. — сказал Олег Витьке.

— Ну а как ты ее конкретно себе мыслишь? — спросил Витька.

— Она, конечно, сейчас другие формы носит, — тоном учителя ответила Женя. — Но она есть.

— Революционность — это горение! — изрек Коробов.

— И непримиримость, — подхватил Олег. — И еще — цель в Жизни надо иметь. Новое искать, ломать старое и обязательно своего во всем добиваться, если правым себя считаешь.

— Вот, например, эта проверка с лебедками на заводе, — добавила Женя, — тоже одно из проявлений революционности, если хотите знать!

— Выходит, Олешка революционер? — удивился Витька.

— А ты думаешь, революционеры только те, что революцию делали? — насмешливо спросила Женя.

— Ну, вот и я революционером стал, — засмеялся Олег. — А если я надеюсь дожить до коммунизма, тогда зачем революционеры нужны будут? — И хитро подмигнул.

— Тогда-то уж революционеры совсем не нужны будут! — выпалил Витька.

Олег дернул его за ухо:

— Витька, ты чудак: революционеры и революционность всегда, во всех наших делах нужны будут, и при коммунизме тоже.

Я о коммунизме не привыкла задумываться: будет и будет, да и когда еще. И теперь с удивлением обнаружила, что ребята рассуждают о нем так, словно он наступит буквально завтра. Мне было очень интересно слушать этот спор.

Женя опять поддержала Олега:

— А преобразование природы, например? — И задорно глянула на него. — Вот где революционеры нужны! Правда, Олег?

— А как же! Сколько еще открытий нам предстоит сделать. — Он задумался, потом очень серьезно добавил: — О революционности лучше всех Ленин писал. Я люблю его читать. И всегда нахожу такое, что помогает мне во многом разобраться, многое лучше понять, уяснить. Вот сами почитайте ленинские статьи, например, «Государство и революция». А потом соберемся и еще поговорим. Согласны?

А я все слушала этот спор, который приоткрыл мне что-то новое и очень значительное. И неотрывно смотрела и смотрела на Олега: ведь он был заводилой в этом споре! Так вот он какой!

И потом, когда мы с ним уже купались и загорали на пляже у Петропавловки, у меня все не проходило это острое радостное ощущение какого-то открытия. Впервые в жизни, кажется, я всерьез подумала, что, в сущности, это очень здорово уметь спорить так, как они, и что напрасно я всегда убегала со всяких собраний.

А однажды Олег вышел с работы вместе с Суглиновым. Яков Борисыч смотрел на меня приветливо, — но, как всегда, было непонятно, каким именно глазом он смотрит, — улыбался так, точно между мною, Анатолием и Олегом ничего не произошло. И я была благодарна ему за это. Да я уж и раньше знала, что Яков Борисыч все видит и все понимает. Олег взял меня под руку, но тут же, повернувшись к Суглинову, продолжал начатый разговор: