— Не знаю…

Она долго молчала. Снова взяла меня за обе руки, повернула лицом к себе. Глаза ее на секунду стали растерянными, потом потеплели.

— Вон оно что!.. — удивленно, раздумчиво проговорила она.

— Тетя Лида! — неожиданно для себя воскликнула я. — Что же мне делать?

— А ты уверена?

— Кажется…

— А Олег? Да это и неважно… Трудное у тебя положение. Но ведь сама виновата? Сама.

Я считала, что с Локотовым у тебя… Он-то ведь тебя любит. А ты?

— То люблю, а то нет… Вообще-то он мне очень нравится.

Глаза ее снова стали строгими, она покачала головой:

— Что за молодежь теперь? Мы, бывало, уж если любили, так любили, ни о чем не думали! — Она часто-часто закивала, что-то вспоминая, и лицо ее сделалось отсутствующим.

Я ждала. А она безжалостно договорила:

— Локотова ты, Татьяна, закрутила из чистой выгоды. Молчи, молчи, я знаю! А теперь должна твердо решить — или так, или этак, поняла? Чтобы честно!

— Да…

— Труднехонько тебе, девонька, придется. Подумай хорошенько и решай. Сразу! — Она пошла, вдруг обернулась: — А то еще, гляди, Олегу жизнь испортишь! А ему голова для работы нужна…

Я осталась стоять у кустов.

Всем хорошо!.. Все отдыхают, веселятся… Даже Лида-маленькая и Галя кокетничают с какими-то парнями, смеются так, что в Кронштадте слышно… А Олег точно совсем забыл про меня. Или, может, у нас ничего и не было, я все выдумала? И со страхом поняла — Лидия Николаевна права: если даже у Олега ко мне и ничего нет, мне-то все равно не избавиться… Ох, почему со мной случилось такое… А дома что скажут у меня и у Анатолия?..

— Таня, идите к нам, — позвала меня. от дальних кустов жена Туликова. Я пошла…

Люба сидела, стыдливо засунув костыли под коврик, прикрыв халатом ноги. Смущается она своего несчастья, вот почему они уединились. Туликов читал какой-то учебник, настырный парень. И они Люба, порозовевшие на воздухе, казались сейчас особенно нежными, хрупкими. Она сказала, сияя огромными глазами, точно сразу поняла, что со мной творится, и предлагала мне помощь:

— Сюда, сюда садитесь, устраивайтесь поудобнее.

Я села. Туликов не посмотрел на меня. Люба сказала:

— Я первый раз в это лето за городом… А вы как-нибудь к нам бы зашли. В городе… Я ведь все дома и дома…

— Спасибо, Люба.

— Заходи, Тань… — проговорил и он, не поднимая головы от книги.

Так Светка меня называла — Тань…

— Спасибо, Боря.

Он взглянул на Любу, и они понимающе улыбнулись друг другу. Дома она, наверно, старается смягчить его обычную злую насмешливость, помогает преодолеть его недоверие к людям. И он понимает это, ценит. И вот сейчас он тоже пригласил меня, догадался, что это будет приятно Любе, и она молча, улыбкой поблагодарила его за это приглашение. Мне даже стало немного стыдно: я, такая здоровущая на вид, а внутри слабее этой больной женщины, так много, наверно, настрадавшейся, но сумевшей понять Туликова, заставившей его постоянно и крепко любить себя. И умеет помочь ему и даже поправить в чем-то. Раньше я удивлялась, как это Туликов живет с этой неизлечимо больной женщиной. Но теперь неизвестно, кто из них душевно здоровее. Он, наверно, совсем опустился бы без нее, может, и водку начал бы пить. Поняла я и то, почему все в лаборатории прощали Туликову его злые насмешки, которыми он, видно, хотел прикрыть свою уязвимость, как мальчишка, первым лезущий в драку с более сильным товарищем: вдруг тот испугается и убежит? И вспомнила, как Яков Борисыч рассказывал в столовой, что в блокаду Туликов трое суток пролежал засыпанный под развалинами дома рядом с мертвой матерью. А после скитался по детдомам, пока в одном из них не познакомился с Любой. Вот ведь что пришлось пережить людям, а ничего, справились, нашли в себе силы, даже счастливы… И я как дура, перебивая говорившую что-то Любу, смотревшую на меня с доброй, ласковой и понимающей улыбкой, снова невпопад повторила:

— Спасибо!..

Люба замолчала. Туликов поднял от книги голову. И оба они засмеялись…

А дальше все получилось здорово! Подошел Олег, я молча встала, мы взялись за руки и пошли. Дошли сначала по дорожке в гору, потом свернули и шли уже по траве, высокой и теплой, а вокруг были редкие деревья. И мне ничего больше не надо было. И Олегу, я теперь знала это, тоже… Мы легли на траву, прижались друг к другу плечами. Я опустила подбородок к самой земле. И Олег тоже. Сразу стало как в джунглях: травинки превратились в высоченные деревья, цветы, как пальмы, упирались в небо, переломанные веточки были непроходимым буреломом. Вдруг на поляну, тяжело переваливаясь, вышел жук величиной со слона. Я упала в обморок, а Олег кинулся к чудовищу. Потом жук держал меня в лапах и летел высоко в небе, а Олег бежал внизу, в диких зарослях, задирал ко мне голову, что-то кричал, спотыкался, падал… Потом я лежала на земле, а Олег, схватив огромный ствол дерева, шел прямо на жука, бил его, как тараном. Жук упал, Олег подбежал ко мне, опустился, рядом, обнял…

Я повернулась к Олегу, увидела его лицо, точно такое же, как там, в джунглях, когда он спас меня, и мы поцеловались…

Я влетела к нам домой. Альма, радостно повизгивая, ткнулась мордой мне в колени. Я присела, стала гладить ее, щелкнула по носу.

Она вывернулась, лизнула меня в щеку. Я обеими руками сжала ее голову и прошептала в мохнатое ухо:

— Подожди, я тебя с Олегом познакомлю: он тебе понравится! Ох как здорово все!..

— Иди молочка попей, — сверху, из окна, негромко сказала мне мама.

Она, задержав в руках спицы, смотрела на меня, удовлетворенно улыбаясь. Из-за ее спины выглядывал отец и тоже улыбался мне глазами. Он сказал:

— Брось ты собаку тискать, три-четыре, перемажешься…

А на лице у мамы было написано: «Ничего, ничего, все это понятно…» Я сообразила, что за время нашего знакомства с Анатолием они впервые видят меня такой откровенно счастливой и рады, что все идет хорошо и я отношусь к нему, как должно, если так довольна поездкой. Но эта мысль об Анатолии мелькнула и тут же исчезла.

Я взбежала по лестнице, кинулась к маме, стала целовать ее.

— Ну, ну, ну, — ласково бормотала она, гладя мою голову. — Вот и хорошо, вот и хорошо. У Локотовых ужинала?

Я села к столу и только теперь почувствовала, как проголодалась. Молоко было холодным, а хлеб мягким, пахучим.

— Ну и ешь ты, Танюшка, три-четыре, — удивленно проговорил отец. — Будто за плугом ходила.

— Ты у Локотовых ужинала? — помолчав, повторила мама.

— Я у них не была. Ну и молоко!

— Поздно вернулись?

— Ага…

Молоко и хлеб кончились, а я, кажется, не наелась. Отодвинулась от стола, закинула руки за голову, потянулась всем телом, чувствуя приятную усталость. Никогда еще не было мне так легко.

— Анатолий провожал тебя? — спросила мама.

— А?.. Он вообще не ездил…

Мама настороженно смотрела на меня, отец поднял голову от колодки, — он прибивал набойки к туфле.

— Где ты была? — уже строго спросила мама.

— Мы всем КБ ездили в Комарово.

— Анатолию ты хоть позвонила, как вернулась?

— Не-а… Вы бы знали, как хорошо все было! Они молчали, вглядываясь в меня.

— Сейчас же иди на станцию и позвони ему, слышишь?

— Спать охота…

— Ну! — повторила она.

— Да ничего с ним не случится… Завтра в лаборатории увидимся.

Мама смотрела на меня сузившимися глазами. Ноздри ее раздулись.

— Ну хорошо, хорошо, — сказала я, медленно поднялась и пошла.

— Срочный закажи, если что! — в спину мне приказала мама.

Во дворе Альма опять запрыгала вокруг меня. Я взяла ее с собой. Вырвавшись на свободу, Альма заметалась по улице. А я пошла потихоньку. Шуршали под ногами хвойные иглы; в стеклах дач синевато отсвечивала луна; редкий невысокий штакетник заборов рябил в глазах, был точно присыпан сероватой пудрой; неподвижные лапы сосен казались таинственными. Было очень тихо, только вдали чуть гремела электричка да по-ночному лаяли собаки. И я ни на один миг не забывала, как лежали мы с Олегом в траве и целовались. И до сих пор чувствовала его губы, руки, видела его лицо — растерянное, счастливое, родное. Потом мы вернулись к нашим, но все равно были связаны с Олегом невидимой нитью. И нам было совершенно безразлично, как, например, смотрит на нас Вагин… Мы с Олегом отстали от автобусов и поехали в битком набитой электричке, смеялись, пели вместе со всеми, и все-таки были только вдвоем.