— На заводе мы понимаем друг друга без слов, как родные, а здесь прямо как иностранцы, на разных языках говорим!

— Танцуем! — весело и звонко крикнула она, обрывая неприятный разговор и вылезая из-за стола.

Киселевы танцевали хорошо и красиво. Но у матери с отцом получалось еще лучше. Мы со Светкой, тесно прижавшись друг к другу, смотрели на мать, раскрасневшуюся, величаво плывущую по комнате, на отца, с неожиданной легкостью бросавшего свое огромное тело вприсядку. Дядя Сима сказал Киселеву:

— Вот она, любовь-то, молодой человек! А Егор Дмитрич неожиданно засопел, зачмокал, спрятал лицо.

— Никак жену забыть не может, — показал на него глазами Киселеву Строгов и раздумчиво спросил: — Думаешь, все так просто в жизни, Миша? Вот и у меня тоже… — Он махнул рукой и налил себе в рюмку, выпил залпом.

А после, уже вечером, все сидели во дворе, и мама пела. И отец с откровенной нежностью, такой непривычной, держал ее за руку на глазах у всех.

Летом мы вставали очень рано: надо было покормить кур, поросенка, подоить корову. Потом мы со Светкой разносили молоко дачникам. Обидно мне было, когда какая-нибудь городская женщина выходила к нам в халате, щуря заспанные глаза, говорила брюзгливо:

— Такие маленькие, а уже торговать научились! А водой не разводите? Знаю, знаю я вас, на нашей шее живете…

Девять часов утра, сама она только встала, не успела лица помыть, а называет бездельниками нас, вставших в шесть утра, уже успевших переделать столько дел, доставивших ей на дом молоко. Как-то я сказала об этом отцу с матерью. Они ничуть не удивились, точно иного и не ожидали. Мама сказала:

— А ты умей терпеть да не все слушай, что тебе говорят. А богатые и бедные всегда были.

— Подожди, мать, три-четыре… — остановил ее отец. — Сейчас, Танюшка, насчет бедных и богатых у нас в стране другой поворот, ты это понимать должна. Сейчас, если ты не жулик, ты получаешь по труду, сколько сумеешь заработать. А не так, как раньше, когда у капиталиста были заводы: он баклуши бил, а ему деньги текли… И отдыхающие-дачники разные. Другой на последнее за городом живет, чтобы здоровье поправить или детей на воздух вывезти. Ну а которые от безделья да лени на травке нежатся, те не люди, а так, три-четыре, вроде удобрения. С них пример брать нечего, иначе свою жизнь сломаешь. Мы люди простые, наше дело работать, три-четыре… Вот как мы с матерью, а то жрать нечего будет. А без труда и директором завода не станешь или там артисткой. Поняла?..

И еще одно запомнила я, сильно повлиявшее на меня в дальнейшем, наложившее отпечаток на всю мою жизнь.

Шила у нас на даче семья инженера: жена и две девочки нашего со Светкой возраста. Мы вместе играли, купались, ходили в лес. Инженер приезжал из города только на субботу и воскресенье, неожиданно сошелся с отцом, они вечерами беседовали о чем-то, сидя на крыльце, курили. Жена инженера, пышная высокая блондинка, всегда неопрятная и нечесаная, щеголявшая целыми днями в домашнем халате, к приезду мужа тщательно одевалась, причесывалась, мыла девочек. Капризно кричала мужу из окна: — Ай да что ты там все сидишь? Неделю не был и на семью посмотреть не хочешь!.. Нашел на что время тратить!

Он виновато улыбался, уходил наверх.

И вот как-то в понедельник она сказала при нас своим дочерям:

— Хватит вам с этими пригородными возиться! Неужели подходящей компании найти не можете?

Мы со Светкой, конечно, обиделись, а послушные девочки инженерши перестали с нами играть.

Для Светки это как-то прошло без следа, а я, самолюбивая и обидчивая, запомнила надолго. Надо было во что бы то ни стало доказать всем этим городским, что я, пригородная, ничуть не хуже их. Значит, надо одеваться еще лучше, чем они, иметь, например, велосипед, ну и так далее. Мать сразу нее поняла меня, одобрительно сказала:

— Правильно, по одежке встречают! И у нас со Светкой появились велосипеды, дорогие и красивые вещи. И вот это внешнее восприятие человека «по одежке» осталось у меня на всю жизнь.

Теперь-то я понимаю, что мы со Светкою просто не могли вырасти одинаковыми.

Светка на год моложе меня, черты лица нее как будто те же, что и у меня (она, в общем, тоже похожа на мать), и одновременно не те: что-то чуточку исказилось в них, и Светка даже в детстве была некрасива. У нее рано заболели глаза, и в первый класс она пошла уже в очках. Маленькой она вообще много болела. Отец относился к нам совершенно одинаково, хотя теперь он любит и уважает ее больше, чем меня. Он всегда был так занят работой, что времени на нас у него просто не оставалось. К тому же он считал, что воспитание детей — дело матери. А мама относилась к нам неодинаково. Это на первый взгляд трудно объяснить: казалось бы, она больше должна была любить Светку, младшенькую и болезненную. Но не такая наша мама. Сама человек очень здоровый физически, деятельный и сильный, она бессознательно презирала всякую слабость. Насмешливо говорила о мужчинах маленького роста:

— Мозгляк! Соплей перешибить!..

Я не видела, чтобы мама когда-нибудь плакала. А ведь Светку приходилось все время выхаживать, возиться с врачами и лекарствами. Я же росла здоровой, веселой и красивой девчушкой. И очень рано почувствовала, что мама относится ко мне более мягко и ласково, чем к Светке. Она словно бы гордилась мною, заставляла в детстве танцевать перед гостями, хвасталась мною перед дачниками. Светка, конечно, тоже чувствовала это. Она была немного замкнутой, тихой и послушной.

До четвертого, кажется, класса я водила ее в школу за руку, на переменах следила, чтобы она съела весь завтрак, настороженно защищала от мальчишек. И Светка до смешного слушалась меня во всем, точно маму.

В младших классах я очень дружила с Лешкой Лытневым, он теперь известный футболист. Мы сидели с ним на одной парте, и он был первым мальчишкой, которым меня дразнили. Лешка еще тогда решил стать спортсменом, купался всю зиму, в школу и из школы почти всегда мчался бегом, летом я почти всегда видела его с мячом, а зимой с лыжами или коньками. Ему, наверно, нравилось, что я такая же сильная и отчаянная, как он, стараюсь ни в чем не уступить ему.

И вот как-то в начале октября мы возвращались из школы — Лешка шел вместе со мной и Светкой. Не помню уже за что, но он сильно ударил Светку. Я отбросила в сторону сумку и сказала:

— Нашел с кем связываться. Ты вот меня ударь!..

Он растерянно заморгал. Светка жалобно плакала. Тогда я ударила его сама. И началось!.. Не знаю, чем бы это кончилось. Знаю только, что ни он, ни я не уступили бы. Нас разняли взрослые. А мама только засмеялась, увидев мое лицо.

На следующий день Лешка поджидал нас утром у нашего дома. Я снова приготовилась к драке, но он сказал:

— Я знаешь, что решил? Давай-ка воспитаем ее. — Он кивнул на Светку.

— Как это?..

— Ну чтобы здоровой была. Ну как ты. Или я.

Мне это понравилось. Посовещались и выработали план. Каждое утро почти до заморозков я купалась в озере вместе с Лешкой. Решили для начала, что и Светка будет купаться с нами. Она ревела и вырывалась, но мы раздели ее и на руках внесли в воду. На следующий день у нее были кашель и насморк, но маме она ничего не сказала. Мы с Лешкой переждали дня три и снова выкупали ее: ничего, обошлось. Потом мы решили вместе отправляться в школу и из школы бегом. Задыхавшуюся до синевы Светку тянули за руки. Из-за всех этих «тренировок» она стала хуже учиться и ходила сонная как муха. Зимой мы так же настойчиво заставляли ее кататься с нами на лыжах и на коньках, и примерно через год Светка преобразилась: перестала болеть, сделалась шумной, веселой, бойкой. Отец сказал свое обычное:

— Молодец, Танюшка, три-четыре…

И мама как-то по-новому начала поглядывать на Светку.

Тогда-то, видимо, и началось настоящее формирование характера Светки. Я давно уже не делаю по утрам зарядки, не играю в волейбол, редко хожу на лыжах. А у Светки, которая все начатое обязательно доводит до конца, привычка к спорту осталась до сих пор.