У паренька краснела даже шея. Так же внешне насмешливо относился он и к сыну и к внуку:

— Вы, ребятки, главное, не тушуйтесь. Запороли раз, запорите и второй. Вы, главное, не забывайте, что все теперь ваше: что хотите, то и делайте! А ты, Игнаша, как начальник, покрывай бракоделов, выгораживай до последнего. Чтобы комар носу не подточил!..

А Лидию Николаевну он называл «Козой».

— Ты смотри, Коза! Они врут всей семьей, прославить меня хотят, а ты уж копирочки точно снимай с их ошибочек. Напишешь пером, они и топором не вырубят!

Но со стариком младшие Антиповы почему-то не шутили, как друг с другом или с товарищами. Слушали его уважительно, никогда не возражали, Так и чувствовалось, что он у них глава семьи.

И я очень скоро поняла, что насмешки насмешками, а все Антиповы огорчены аварией с центрифугой, стремятся быстрее ее восстановить и не сваливают вину друг на друга. Им нелегко говорить об этом случае. Но без смеха не обойтись: он и защита, и способ размышлять, а то и средство нападения.

В лаборатории по-разному относились к аварии. Яков. Борисыч вспоминал о ней от случая к случаю, он был занят чем-то своим. Коробов откровенно осуждал:

— Это, Евгения Иннокентьевна, недопустимое легкомыслие, если не хуже. На четвертом году работы в должности инженера — и такое!..

Женя бледнела, зло кивала на Локотова: — А вы ему, ему скажите! Последнюю-то подпись он ставил.

Коробов укоризненно качал лохматой головой:

— Детский приемчик, Евгения Иннокентьевна.

Тогда Женя выбегала из лаборатории, хлопнув дверью.

Локотов был подчеркнуто внимателен ко всему, связанному с центрифугой, но никогда не начинал разговора о ней, если к нему не обращались. Был как бы вместе со всеми и одновременно где-то в стороне. Лидия Николаевна однажды с укоризной заметила:

— Симпатия-то твоя, на которую ты глаза пялишь, мог бы центрифугой побольше заняться. Себе на уме мужичок!

— У него без того дела хватает. Для такой простой работы и другие есть.

Она помолчала, пристально вглядываясь в меня.

— Глупа ты, что ли? Нет, не похоже. Не понимаешь, что без центрифуги работа у заказчика стоит? Посмотри, как все наши вокруг нее крутятся! — И прищурилась: — Или рыбак рыбака видит издалека?..

Получилось все у нас с Анатолием как-то до удивления неожиданно и просто.

Однажды я вышла после работы на улицу, медленно двинулась к автобусной остановке, чтобы ехать на Финляндский вокзал. Шла себе и смотрела на раскрытые окна домов, желтых от солнца, на женщин в легких летних платьях, на мальчишек-велосипедистов, на продавщиц мороженого в белых фартуках: был по-летнему жаркий конец мая. Немного устала и ни о чем не думала, и это было приятно. Решила, что попробую сегодня вечером впервые выкупаться в озере. И вдруг сзади слышу. голос Локотова:

— Удивительно приятный вечер сегодня! Я решила, что он разговаривает с кем-то другим, и даже не оглянулась. Почувствовала только, что спине стало холодно. А он уже произнес рядом со мной:

— Я попробовал в прошлое воскресенье выкупаться. И ничего, не простудился…

Я покосилась и сразу же покраснела: он смотрел на меня, чуть улыбаясь глазами. Сказала:

— Да?..

Прошли молча немножко. Анатолий опять проговорил:

— Вы ведь, кажется, где-то за городом живете?

— Да. В Мельничном Ручье…

— Вы, наверно, уже купались?

— Нет еще…

Я никак не могла понять, случайно он идет рядом со мной или нет. И боялась, что сейчас скажет: «Ну, всего доброго!» — и свернет в сторону. И хотела и не знала, как задержать его, что придумать, о чем говорить. И злилась на себя. А он все так же непринужденно шел и шел рядом. Ну конечно же, просто ему по пути, вот он и идет. Ведь в лаборатории даже ни разу не взглянул на меня. А я уже прошла свою остановку: хватило все-таки ума не остановиться! По проспекту Майорова вышли на Исаакиевскую площадь. Кивнув на памятник царю, Анатолий сказал:

— Вот в своем роде уникальное творение: на двух точках опоры. Яркая иллюстрация непрямой связи между развитием искусства и науки, техники. Медный всадник Фальконе опирается на три точки: кроме обеих задних ног коня, еще и на хвост. В техническом отношении его, наверно, было проще выполнить, чем этот, а с точки зрения искусства они не идут ни в какое сравнение.

Какой же из них лучше с этой самой точки зрения? Но спросить не решилась. Хоть бы знать, где он живет, тогда бы делала вид, что и мне надо в те же места. И сообразила, что ведь он-то знает, куда мне надо, — на Финляндский вокзал. И понял, конечно, что я прошла свою автобусную остановку.

Пошли через площадь. Анатолий вдруг взял меня под руку, вежливо говоря:

— Осторожно!

Сбоку нас обгоняла машина. Она прошла, а он не отпустил мою руку, точно не заметил. Мне стало жарко…

— Как много теперь иностранцев к нам стало приезжать, — по-прежнему спокойно проговорил он, показывая глазами на заграничные автомобили у гостиницы «Астория».

— Иностранца сразу от нашего отличишь, — выговорила наконец я.

— Да, они умеют одеваться, — согласился он. — Вообще следить за своей внешностью.

Платье у меня было с коротким рукавом; держал меня под руку Анатолий несильно, но уверенно. Мне казалось, что все смотрят на нас. Я передохнула и решилась:

— Я когда вас первый раз увидела, подумала, что вы иностранец…

Он только засмеялся, не спросил почему. Знает, наверно, какое он производит впечатление. О чем бы таком интересном заговорить с ним, чтобы он не подумал, что я совсем серая? И сказала — ничего лучше сообразить не могла:

— Вы любите футбол? Один мой бывший одноклассник играет правым крайним в нападении «Зенита». Говорит, что в этом сезоне они войдут в первую пятерку.

— Вряд ли, — охотно отозвался Анатолий, точно ему все равно было, о чем разговаривать, — о памятниках, об иностранцах или футболе; потом я часто замечала в нем эту черту. — Вообще, знаете, удивительно: в городе почти четыре миллиона населения, в детстве каждый мальчишка гоняет мяч, а одиннадцать человек для первоклассной команды найти никак не могут.

И по его лицу, по тому, как он на мгновение будто чуть смешался, как в ту первую нашу встречу в лаборатории, я вдруг поняла, что нравлюсь ему и идет он со мной совсем не из-за того, что ему по пути. И обрадованно стала что-то говорить о жестком режиме тренировок спортсменов. Он внимательно и вежливо слушал меня, но у него чуть порозовела щека, и я подумала: он знает, что я догадалась. Надо было сейчас же как-то доказать, что я все это поняла, что тоже рада и он мне нравится. И я неожиданно по-простому предложила:

— Погода такая хорошая. Давайте посидим?.. — И быстренько двинулась к скамейке.

Он ничего не ответил. Послушно пошел. И не посмотрел на меня. А мне снова стало жарко, точно мы уже объяснились в любви. И я вдруг неизвестно отчего уверилась, что все у нас с ним будет хорошо. И даже так, как я хочу. Это было просто невероятно: я и он, а верх — мой!..

Мы сели. Он вежливо, полувопросительно сказал:

— Я закурю?

— Пожалуйста.

И я совсем осмелела: спокойно смахнула пылинку с его плеча, как у старого знакомого, у Лешки, например. Анатолий молча кивнул мне, и в лице его появилось что-то новое, по-мальчишески послушное и радостное. А я вспомнила, что он один у родителей. В детстве, наверно, был маменькиным сынком и мальчишки во дворе дразнили его «гогочкой». И вдруг — что удивительно — я почувствовала, что в чем-то сильнее его.

Так мы молча и сидели, будто все уже было сказано. Мимо шли люди. Парни иногда оглядывались на меня, и мне было приятно это. И Анатолий видел, конечно, их восхищенные взгляды. А кое-кто из девушек смотрел на него, подтянутого, собранного, одетого с иголочки. И это было приятно мне. Вообще, посмотрела бы на нас сейчас Зинка или кто-нибудь из наших!

И я вдруг — точно меня кто-то уверенно вел за руку — стала рассказывать о Светке и Косте. О том, как давным-давно мы с Лешкой выкупали Светку в озере, воспитывая в ней характер. Потом вообще о Светке и Косте, не хвастаясь, но так, чтобы и не умалять их достоинств. И Анатолий смеялся там, где надо, как я и рассчитывала, и вообще понимал меня, как я того хотела. У меня не было ощущения, что мы давно знакомы с ним, я по-прежнему чувствовала разницу между нами, но одновременно очень отчетливо понимала, что мы подходим друг другу, как две детали из одного узла. Раньше, если парень мне нравился, я ни о чем не задумывалась. А тут было что-то новое: я, пожалуй, ни на минуту не переставала думать, сравнивать. Анатолий нравился мне. Но по-новому, не так, как ребята раньше. Теперь-то я знаю, почему у меня тогда было такое чувство, почему у меня все шло от ума. Да и в то время, ну, может быть, чуточку попозже, я уже начинала догадываться о характере моего чувства к Анатолию. Но в этом ведь не так просто разобраться, — кто из нас по-настоящему знает, что такое любовь? Ведь она у каждого своя. Легко ли двадцатилетней девице? Да еще такой, которая в голову себе уже заранее что-то вбила.